Артур Конан Дойл - Сэр Найджел Лоринг; Белый отряд: Романы

Вскоре англичане, мрачные и подавленные, отступили, унося с собой тело Бэмброу, а французы, еле переводя дух, снова собрались на своей стороне. И в то же мгновение трое бретонских пленных живо подобрали с земли какое-то валявшееся в траве оружие и со всех ног бросились к своим.

— Стойте! Стойте! — закричал Ноулз и, подняв забрало, вышел вперед. — Так не годится. Вас пощадили, хотя могли бы убить, и клянусь Пресвятой Девой, если вы не вернетесь, я буду считать вас обесчещенными.

— Полегче, Роберт Ноулз, — ответил Ивен Шерюэль, — слово «бесчестье» еще никогда не стояло рядом с моим именем. Только если бы я не стал сражаться вместе с моими товарищами, когда случай позволяет мне это, я счел бы себя ничтожеством.

— Клянусь святым Кадоком, он прав, — прохрипел, выходя вперед, Бомануар. — Вам отлично известно, Роберт, что на войне есть такой закон, а у рыцарей обычай: если того рыцаря, которому вы сдались, убьют, его пленников освобождают.

Отвечать на это было нечего, и Ноулз, измученный и опустошенный, вернулся к своим.

— Жаль, что мы их не прикончили, — от одного удара мы потеряли предводителя, а французы получили трех солдат, — только и сказал он.

— Впредь, если кто-нибудь сложит оружие, — всех убивать, — приказал Крокварт. Его затупленный меч и окровавленные доспехи говорили о том, как мужественно он вел себя в бою.

— А теперь, друзья, не горюйте, что мы потеряли вождя. Не слишком-то помогли ему стишки Мерлина. Клянусь тремя германскими королями! Я научу вас кое-чему получше, чем бабьи пророчества: мы должны стоять вплотную друг к другу, плечо к плечу, щит к щиту, так, чтобы никто не мог прорвать наш строй. Тогда каждый будет знать, что делается у него с любой стороны, и может смотреть только вперед. Если же кто будет ранен или совсем ослабнет, он должен опустить руки, и его товарищи слева и справа его удержат. А теперь все вместе — вперед, и да поможет нам Господь: будем мужчинами, и победа будет за нами.

Англичане двинулись вперед сомкнутой шеренгой, бретонцы, как и раньше, побежали им навстречу. Самым быстроногим из них оказался некий дворянин Жоффруа Пулар; на нем был шлем в форме петушиной головы, увенчанный высоким гребнем, а лицо прикрывал длинный заостренный клюв с прорезями для дыханья. Он замахнулся мечом на Кэлвели, но сосед того — Белфорд — поднял свою исполинскую булаву и нанес Пулару сокрушительный удар сбоку. Бретонец зашатался, отпрянул от шеренги и забегал по кругу, как человек, у которого поврежден мозг; из отверстий медного клюва каплями стекала кровь. Так он бегал довольно долго, а из толпы кричали и кукарекали. Наконец он споткнулся и, мертвый, ничком повалился на землю. Но никто из сражающихся не видел его конца: бретонцы, не останавливаясь, отчаянно рвались вперед, англичане наступали медленно и неотвратимо.

Какое-то время казалось, будто ничто не может нарушить это противостояние, но беззубый Бомануар был не только бойцом, но и полководцем. Пока его измученные, окровавленные, задыхающиеся воины продолжали бросаться на шеренгу англичан в лоб, сам он вместе с Рагенелем, Аденом де Каранэ и Дюбуа бросился в обход фланга англичан и яростно атаковал их сзади. Схватка была отчаянная и долгая. Но вот герольды, увидев, что сражающиеся опять остановились, не в силах сделать более ни удара, въехали на место боя и возвестили еще одно перемирие.

За те несколько минут, что их атаковали с двух сторон, англичане понесли большие потери. От меча Бомануара пал англо-бретонец Д'Арден, но, правда, только после того, как глубоко рассек противнику плечо. Сэр Томас Уолтон, ирландский оруженосец Ричард и великан Гюльбите были убиты булавой коротышки Рагенеля или мечами его соратников. Теперь с каждой стороны оставалось примерно по двадцать человек, но все они совершенно обессилели, спотыкались, еле переводя дыханье, и едва могли поднять оружие.

Удивительное это было зрелище, когда они, шатаясь и падая, снова брели навстречу друг другу: они передвигались, как пьяные, а пластины, защищающие плечи и суставы, походили на красные рыбьи жабры. Когда они снова шли вперед, чтобы продолжить это бесконечное состязание, позади них на зеленой траве оставались мокрые вонючие следы.

Бомануар, слабея от потери крови и глубокой раны, с которой свисал лоскут кожи, вдруг остановился.

— Я теряю сознание, друзья, дайте мне пить! — только и успел он крикнуть.

— Попей своей крови, Бомануар, — ответил Дюбуа, и еле живые бойцы разразились жутким смехом.

Печальный опыт пошел англичанам на пользу, и под руководством Крокварта они не стали больше наступать шеренгой, а изогнули ее так, что вместо прямой линии получилось кольцо, и по мере того, как бретонцы бросались на него, оно все сжималось и уплотнялось, пока не превратилось в наигрознейший боевой порядок — сплошную массу людей, со всех сторон повернутых лицом к противнику и ощетинившихся оружием, чтобы отразить любое нападение. Так англичане и стояли, и никакие броски и атаки французов не могли поколебать их строй. В ожидании врага они прислонялись спинами друг к другу, чтобы хоть немного передохнуть, а противник в это время только изматывал свои силы. Снова и снова пытались доблестные бретонцы прорваться сквозь этот строй, но снова и снова отступали под градом ударов.

У Бомануара от усталости кружилась голова; он снял шлем и в отчаянье смотрел на ужасное, неприступное кольцо. Он слишком ясно видел неизбежный конец. Люди его выматываются. Многие уже едва могут шевельнуть рукой или ногой; выиграть сраженье они способны не больше, чем те, кто уже погиб. Скоро и все остальные будут в таком же тягостном положении. Вот тогда-то проклятые англичане разорвут свое кольцо, набросятся на его беспомощных воинов и всех перебьют. Что тут ни делай, этому не помешать. Мучимый этими мыслями, он оглянулся и увидел, что один из его бретонцев пытается улизнуть с поля сраженья. Бомануару показалось, что его обманывает зрение: по цветам дезертира, пурпуру с серебром, он понял, что это не кто иной, как его собственный испытанный в боях оруженосец Гийом де Монтобан.

— Гийом! Гийом! — в отчаянье позвал он. — Неужели вы вот так покинете меня?

Но шлем у того был опущен, и он ничего не слышал. Бомануар видел, как он, пошатываясь, уходил со всей быстротой, на которую еще был способен. Горьким, отчаянным криком Бомануар собрал в кулак всех, кто еще мог двигаться, и все вместе они сделали последний бросок на английские копья. На этот раз в глубине своей отважной души он твердо решил, что не отступит ни на шаг и либо прорвется сквозь вражье кольцо, либо примет смерть. Огонь, горевший в его груди, зажег души его соратников, и, несмотря на сыпавшиеся на них сокрушительные удары, они сплотились против английских щитов, изо всех сил пытаясь пробить в их стене хоть какую-нибудь брешь.

Тщетно! У Бомануара все плыло перед глазами, сознание уходило. Пройдет минута-другая, и он сам и его соратники падут без сил и памяти перед этим ужасным стальным кольцом. И вдруг он увидел, что неприступный вражеский строй разваливается на части, что Крокварт, Ноулз, Кэлвели, Белфорд — все лежат на земле, выпустив из рук оружие, в полном изнеможении, не в силах подняться. У остатка бретонцев хватило сил лишь на то, чтобы навалиться на их недвижные тела и, просунув кинжалы под забрала, вынудить врагов сдаться. И так лежали они, победители и побежденные, одной беспомощной окровавленной грудой, тяжело дыша и стеная.

В простоте душевной Бомануар полагал, что в последний момент на их призыв приспели боретонские святые. И пока он лежал, не в силах перевести дыхание, сердце его возносило слова благодарности его покровителю св. Кадоку. Однако зрители отчетливо видели, какие земные причины привели бретонцев к неожиданной победе; одни встретили его бурей рукоплесканий, Другие — ураганом криков и свистом, — сторонниками англичан и французов владели разные чувства.

Хитрый оруженосец Гийом де Монтобан добрался до того места, где стояли лошади, и взобрался на своего огромного рыжего коня. Сначала казалось, что он собирается покинуть поле, но когда он повернулся в сторону англичан и вонзил шпоры в бока жеребца, проклятья и вой бретонских крестьян сменились восторженными воплями и рукоплесканьями. Англичане, стоявшие к нему лицом, сразу заметили его неожиданное появление. Немного раньше и конь и всадник неминуемо отступили бы под градом ударов. Но теперь английские воины уже не могли противостоять такому натиску, руки их едва удерживали оружие, а удары были слишком слабы, чтобы остановить мощное животное. Конь повернулся и снова ринулся сквозь кольцо, оставив под копытами еще пять беспомощных тел. Этого было довольно! Бомануар и его соратники уже были внутри кольца, распростертые на земле англичане не могли оказать никакого сопротивления. Победа была за Жосленом.

Печальная процессия возвращалась вечером в Плоэрмельский замок. Унылые лучники несли немало бесчувственных тел. Позади них ехали десять человек, усталые, израненные и горящие ненавистью к Гийому де Монтобану, который сыграл с ними такую подлую шутку.

А в то же время орущая толпа крестьян под звуки фанфар и барабанный бой на плечах вносила в Жослен победителей; шлемы их украшал цветущий дрок.

Вот какое сражение произошло у старого дуба, где доблестные воины сошлись в рукопашном бою с доблестными воинами, и так славен был этот бой, что впредь всякий, кто сражался в битве Тридцати, всегда и всюду занимал почетное место, и никто другой не мог похвастаться, что там побывал, потому что великий летописец, который знал всех участников этой встречи, утверждает, что каждый из них, будь то англичанин или француз, до самой могилы нес на себе ее следы.

«Моя милая дама, — писал Найджел в письме, которое могли бы прочитать только любящие глаза, — по четвертой неделе Великого поста между нашими людьми и несколькими достойнейшими особами здешней страны имела место благородная встреча, коея, милостью Пресвятой Девы, закончилась столь славным турниром, какого не припомнит никто из ныне живущих. Много почестей завоевал сеньор де Бомануар, а также один немец по имени Крокварт, с которым я надеюсь поговорить, когда буду в добром здравии, ибо он превосходный человек и всегда готов прославить себя и разрешить от обета другого. Что же до меня, то я надеялся с помощью Всевышнего совершить тот третий подвиг, что вернул бы мне свободу поспешить к вам, милая дама, но судьба не благоприятствовала мне, и я в самом начале сраженья столь тяжко пострадал и столь мало сделал в помощь своим друзьям, что сердце разрывается, и, сказать по правде, в душе я полагаю, что скорее лишил себя чести, нежели приобрел славу. И вот я лежу здесь с Богородицына дня, и лежать мне, видно, еще долго, потому что члены мои мне не повинуются и двигать я могу только одной рукой; но вы не горюйте, милая моя дама, ибо св. Катарина была нам другом — ведь за столь короткое время мне довелось принять участие в двух таких славных делах, как пленение Рыжего Хорька и взятие крепости Мясника. Теперь мне осталось совершить еще один подвиг, и я заверяю вас, милая дама, что лишь только я снова буду на ногах, случай не заставит себя ждать. А пока, хотя глазам моим и не дано вас видеть, сердце мое всегда у ваших ног».