Артур Конан Дойл - Сэр Найджел Лоринг; Белый отряд: Романы

— Ну, а на другой день?

— Клянусь, мы долго не канителились, а поспешили обратно в Бордо, куда и прибыли благополучно вместе с королем Франции и моей периной. Я продал свою добычу, mes garçons, и получил столько золота, сколько мог унести, и в течение недели жег по двенадцать восковых свечей на алтаре святого Андрея, ибо если ты забываешь о божьих святых в дни удач, они легко могут забыть о тебе, когда будут позарез нужны. Я же подарил святому Андрею сто девятнадцать фунтов воску, а так как он был человеком очень справедливым, то не сомневаюсь, что он возместит их полным весом, если понадобится.

— Скажите, достойный Эйлвард, — обратился к нему с другого конца зала молодой румяный лучник, — из-за чего произошло это великое сражение?

— Эх ты, дурья голова, — да из-за того, кому носить французскую корону, из-за чего же еще?

— А я думал, может, из-за твоей перины…

— Если уж я доберусь до тебя, Сайлас, то как бы я не отхлестал тебя ремнем по плечам, — отозвался Эйлвард под общий хохот. — Но теперь пора, цыплята, на насест, раз смельчаки уже начали бунтовать против старших, да и час поздний, Саймон.

— Подожди, споем еще одну песню.

— Здесь Арнольд из Соулея, он споет песню не хуже любого лучника из Отряда.

— Нет, у нас тут есть один — лучше его в этом деле не найдешь, — сказал Хаутейн, кладя руку на плечо Большого Джона. — Я слышал, как он пел на корабле, у него голос будто волны, когда они бурно накатывают на берег. Прошу вас, друг, спойте нам «Колокола Милтона» или, если хотите, «Дочь франклина».

Хордл Джон вытер губы обратной стороной ладони, уставился в угол потолка и рявкнул так, что от звуков его голоса заметалось пламя факелов; он запел, как его и просили, южную балладу.

Восторженно заревели слушатели, затопали ногами, застучали кружками об пол — видимо, им особенно пришлась по вкусу эта песня, а Джон скромно склонился над квартой и четырьмя гигантскими глотками осушил ее всю.

— Я пел эту песню в пивной Хордла, когда еще и не помышлял сам стать лучником, — пояснил он.

— Наполните свои кружки! — воскликнул Черный Саймон, погружая собственный кубок в стоявший перед ним открытый бочонок. — Последнюю здравицу за Белый отряд и за каждого храброго воина, который идет под алыми розами Лоринга.

— Пью за тис, за коноплю и за гусиные перья, — сказал старый, седой лучник, сидевший справа.

— Пью за мирный исход, за испанского короля и за отряд в двести сорок человек, — заявил другой.

— Пью за кровавую войну, — крикнул еще кто-то, — многие пойдут и немногие вернутся!

— За то, чтобы сталью добыть побольше золота, — возгласил пятый.

— А последний тост — за властительниц наших сердец, — предложил Эйлвард. — Пусть будет тверда наша рука и верен глаз, ребята; двух кварт на брата хватит.

С возгласами, шутками и песнями все вышли из зала, и снова в «Розе Гиени» воцарилась мирная тишина.

Добрые горожане Бордо настолько привыкли к военным играм и рыцарским турнирам, что обыкновенная схватка или состязание были для них не в диковинку. Прославленный и блестящий двор Принца привлекал странствующих рыцарей и поклонников оружия из всех стран Европы. Во время долгих состязаний на берегах Гаронны не раз происходили странные бои, когда тевтонский рыцарь, только что покорявший язычников-пруссов, гнался за рыцарем Калатравы, закаленным постоянной борьбой с маврами, или португальцы схватывались со скандинавскими воинами, прибывшими с самых дальних побережий Ледовитого океана. В Бордо развевалось не одно иноземное знамя с символами и гербами придунайских стран, а также дикой Литвы и горных крепостей Венгрии, ибо рыцари имелись всюду, независимо от климата или нации, и не было страны настолько дикой, чтобы слава и имя Принца не стали известны в ней от края и до края.

И все-таки город и округ были охвачены волнением, когда стало известно, что в третью среду рождественского поста состоятся поединки и что пять английских рыцарей объявили о своей готовности сразиться со всеми желающими. Это великое состязание знатных и прославленных воинов, национальный характер состязания, а также то обстоятельство, что это была как бы последняя проба оружия перед войной, обещавшей быть жаркой и кровавой, — все делало турнир одним из самых значительных и блестящих зрелищ, какие когда-либо видел город Бордо. Накануне знаменательного дня крестьяне шли в него толпами со всего медокского округа, и луговины за стенами города белели множеством палаток тех, кто не смог найти более теплого жилья. Из дальнего лагеря в Даксе, из Блайе, Буржа, Либурна, Сент-Эмильона, Кастильона, Сен-Макэра, Кардийака, Риона и всей группы этих цветущих городов, считавших Бордо как бы своей матерью, двигался беспрерывный поток людей — верхами и пешими, и все они стремились в славный город. Утром того дня, когда должен был начаться турнир, вокруг арены и на низком травянистом берегу реки собралось не менее восьмидесяти тысяч, и они смотрели на поле предстоящих схваток.

Сэр Хью Калверли и сэр Роберт Ноллз до сих пор еще не вернулись из набега на границы Наварры, так что английская партия была лишена ее наиболее знаменитых копий. Все же, кроме них, имелось еще столько славных имен, что Чандос и Фелтон, которым был поручен отбор участников, не раз долго и обстоятельно совещались, обсуждая каждого кандидата, его умение владеть оружием, его ошибки и успехи, взвешивали и сравнивали его возможности с возможностями притязавших на его место соперников. Лорд Одлей из Чешира, герой Пуатье, сэр Найджел Лоринг, из Хампшира, считавшийся вторым во всем войске по мастерскому владению копьем, а также более молодые, сэр Томас Уэйк из Йоркшира, сэр Томас Перси из Нортумберленда и сэр Уильям Бошан из Глостершира — вот те, кто были, наконец, отобраны защищать честь Англии. Представителями другой стороны были ветеран Капталь де Буш и крепыш Оливье де Клиссон, сэр Пердюка д'Альбер, отважный лорд Мюсидан и Сигизмунд фон Альтенштадт из Тевтонского ордена. Более пожилые англичане только покачивали головами, глядя на гербы знаменитых воителей, ибо эти люди провели всю жизнь в седле, а смелость, отвага и сила едва ли могут противостоять опытности и умудренности в деле войны.

— Честное слово, сэр Джон, — сказал Принц, когда они ехали по извилистым улицам на турнир, — я был бы рад, если бы сегодня мое копье разнесли в щепки. Вы знаете, что я научился держать в руках копье с тех пор, как у меня хватало сил поднять его, и мне лучше знать, заслуживаю я быть в этой почетной компании или нет.

— Я не видел всадника искуснее и копья более меткого, чем ваше, государь, — отозвался Чандос, — но, да будет мне дозволено сказать без всякой для вас обиды, не годится вам участвовать в этом турнире…

— А почему, сэр Джон?

— Да потому, сир, что вам не пристало становиться на сторону гасконцев против англичан или англичан против гасконцев, поскольку вы государь и тех и других. Гасконцы нас сейчас не очень-то долюбливают, и только золотое звено вашей короны связывает нас друг с другом. Если бы оно порвалось, не знаю, что последовало бы.

— Порвалось бы, сэр Джон? — воскликнул Принц, и темные глаза его гневно сверкнули. — Что это за манера выражаться? Вы говорите так, как будто вассальная зависимость наших подданных, — это такая вещь, которую можно сбросить или надеть, словно цепь на сокола?

— Наемную клячу мы подгоняем хлыстом и шпорами, сир, — ответил Чандос, — но с породистым и горячим конем мы обращаемся бережно и ласково, чаще уговариваем, чем принуждаем. Люди эти — странный народ, и вам следует беречь их любовь даже такой, какая она сейчас, ибо эта любовь даст вам то, на что никакие знамена их не воодушевят.

— Вы сегодня чересчур серьезны, Джон, — заметил Принц. — Отложим эти вопросы до встречи в зале совета. Ну, а вы, братья мои из Испании и Мальорки, что вы думаете относительно такого вызова?

— Я ищу, как его получше обосновать, — ответил дон Педро, который ехал вместе с королем Мальорки, по правую руку Принца, тогда как Чандос ехал по левую. — Клянусь святым Иаковом Компостеллским, многие из этих горожан легко перенесли бы обложение налогом. Взгляните на тонкие сукна и бархат, которые носят эти мошенники! Честное слово, будь они моими подданными, они были бы рады носить грубые сукна да кожу, иначе я бы уж расправился с ними. Но, может быть, лучше стричь овец, когда шерсть отрастет?

— Мы гордимся тем, что правим свободными людьми, а не рабами, — холодно отозвался Принц.

— Что ж, у каждого свой вкус, — небрежно бросил дон Педро. — Carajo[152]! Какое прелестное личико вон там в окне! Прошу вас заметить дом и прислать нам девочку в аббатство.