– Простите. – Нора прикусила губу. – Мои слова прозвучали чересчур категорично. Я не хотела вас задеть… Просто у меня есть молодой человек, я его люблю… И я не хотела, чтобы вы подумали, что я… ну… доступна… То есть я хотела сказать, заинтересована в… Господи, что я несу?! Только хуже делаю!

– Да нет, вы прекрасно справляетесь, – отозвался Клинг.

– Терпеть не могу несдержанных людей! – выпалила Нора. – Боже, какие же они скучные! Впрочем, не будем об этом. Нам предстоит обедать, а я еще не успела проголодаться. Сколько сейчас времени?

– Начало первого.

– Давайте немного погуляем и поболтаем? Чтобы у меня не возникло ощущения, что я предаю своего возлюбленного, – закатив глаза, пошутила она. – Да и вам не будет казаться, что вы пригласили на обед бесчувственную дрянь.

– Я с удовольствием погуляю и поболтаю, – промолвил Клинг.

И они пошли гулять.

В тот четверг, за девять дней до Рождества, небо над городом было затянуто грозными тучами, прогноз погоды обещал днем сильный снегопад. Кроме того, с реки дул порывистый ветер, безжалостно крутя поземку на узких улочках финансового квартала, примыкавшего к зданиям городского и фе-дерального судов. Чтобы хоть как-то укрыться от ветра, Нора шла, вжав голову в плечи, но его яростные порывы все равно трепали ее роскошные каштановые волосы. Будто бы ища защиты от ветра, который всерьез вознамерился сдуть ее с тротуара и унести прочь, девушка взяла Клинга под руку и неоднократно зарывалась лицом ему в плечо, когда студеные порывы становились особенно сильными. Берт уже начал жалеть, что девушка дала ему от ворот поворот. Пока она щебетала о погоде и о том, как обожает украшенный к Рождеству город, Клинг развлекал себя дикими фантазиями: крутой, красивый, умный, чуткий полицейский с прекрасным чувством юмора растапливает лед, сковавший сердце юной, очаровательной девушки, и уводит ее у хлюпика и мямли, которым она столь незаслуженно восхищается.

– Кстати, люди тоже преображаются, – говорила Нора. – Знаете, с ними перед Рождеством словно что-то происходит. Они становятся… ну, я не знаю… Благороднее, что ли?

До юной девушки, в свою очередь, доходит, что все эти годы она ждала именно такого мужчину – умного, чуткого, крутого полицейского, и все нежные чувства, которые прежде бездарно растрачивались на никчемного мозгляка, теперь будут обращены к нему, Берту Клингу.

– Да, я понимаю, Рождество сейчас опошлено, дельцы стремятся выжать из праздника все до последнего гроша, но все равно оно трогает меня до глубины души. И это очень странно, ведь я еврейка. Когда я была маленькой, мы никогда не отмечали Рождество.

– А сколько вам лет? – спросил Берт.

– Двадцать четыре. Вы не еврей?

– Нет, – покачал головой детектив.

– Клинг, – задумчиво промолвила Нора и пожала плечами. – Странно, я думала, это еврейская фамилия.

– А ваш молодой человек – еврей? – поинтересовался Берт.

– Нет.

– Вы с ним помолвлены?

– Не совсем, – уклончиво ответила девушка. – Но мы собираемся пожениться.

– А кем он работает?

– Давайте не будем о нем, – попросила Нора. – Вы не возражаете?

Клинг не возражал, и больше о возлюбленном Норы они не говорили. Они бродили по улицам, украшенным елками с горящими гирляндами. Витрины магазинов, мимо которых они проходили, блестели, убранные мишурой и венками. На перекрестках Санта-Клаусы звенели колокольчиками и собирали пожертвования, тем же занимались и музыканты из Армии спасения, дудевшие в трубы и тромбоны. Из магазина в магазин метались ошалевшие покупатели, прижимавшие к себе свертки с подарками, а тучи в небесах становились все более мрачными и грозными.

Еще Нора рассказала ему, что начинает и за-канчивает работу примерно в одно и то же время, а трудится в студии, которую устроила в одной из комнат съемной квартиры. Работала девушка практически без выходных. («Вот только раз в неделю езжу в Риверхед навестить маму. Кстати, вчера, когда вы мне пытались дозвониться, я весь день была у нее».) Поскольку заказчиков у Норы было много, то она занималась самыми разными видами дизайна: от книжных обложек до театральных афиш, от технических справочников до поваренных книг. Одним словом, она могла нарисовать все что угодно, даже цветные иллюстрации для детских книг. («На самом деле, у меня хлопот полон рот. По-нимаете, я ведь не только сижу в четырех стенах и рисую. Мне и с редакторами надо общаться, и с режиссерами, и с авторами. Это чтобы не платить двадцать пять процентов заработка агенту. Два-дцать пять процентов – не меньше! Провалиться мне сквозь землю, если я вру! Представляете, сколько они сейчас на некоторых из нас зарабатывают? И где справедливость?») Рисовать она научилась в художественном колледже «Купер-Юнион» в Нью-Йорке, затем поступила в Род-Айлендскую школу дизайна, а, закончив ее, год назад перебралась сюда. Сперва она работала в рекламном агентстве «Тадлоу Бруннер, Гроулинг и Кроув», где полгода рисовала консервные банки, сигаретные пачки и прочие не менее вдохновляющие предметы. Потом у Норы лопнуло терпение, и она решила уйти на вольные хлеба. («Вот, собственно, и вся история моей жизни».) Было уже почти три часа.

Клингу стало казаться, что он почти в нее влюбился. Но пришло время возвращаться в участок. Он поймал такси и отвез Нору домой. В тот самый момент, когда девушка уже собиралась выйти из машины на Сильвермайн-овал, Берт произнес, надеясь, что ее рассказы о молодом человеке, в которого она влюблена, на самом деле хитрость и выдумка:

– Знаете, Нора, мне очень понравилось с вами общаться. Может, как-нибудь еще встретимся?

Она озадаченно посмотрела на него. На ее лице явно читалось: «Я же вроде яснее ясного объяснила вам, что у меня есть молодой человек. Неужели я допустила некую чудовищную оплошность, в результате которой до вас это так и не дошло?» Девушка одарила Клинга короткой грустной улыбкой, покачала головой и ответила:

– Нет, не думаю.

С этими словами она вышла из такси и скрылась в парадной.


Среди личных вещей Сары Флетчер, заинтере-совавших полицию до поимки Ральфа Корвина, была записная книжка покойной, обнаруженная в сумочке на туалетном столике в спальне. Четверг в участке выдался спокойным. И вот, пока Мейер и Клинг спорили о действенности медного браслета на руке Берта, Карелла решил воспользоваться спокойной обстановкой и внимательно изучить записную книжку Сары. Стояла удивительная тишина – нечастая гостья в полицейском участке. Было настолько тихо, что, казалось, можно услышать собственные мысли. Ни перестука пишущих машинок, ни надрывающихся телефонов, ни преступников за решеткой, орущих во всю силу своих легких о зверстве полиции и нарушении гражданских прав. Все окна были плотно закрыты, и потому в инструктажную не проникал даже уличный шум. Из уважения к тишине и Карелле, корпевшему над записной книжкой Сары, Мейер и Клинг старались разговаривать шепотом.

– Что я тебе могу сказать, – развел руками Мейер, – этот браслет должен творить чудеса. Больше мне добавить нечего.

– Может, все-таки объяснишь, отчего он со мной не сотворил никакого чуда?

– Погоди, – выставил ладонь Мейер. – Вот скажи, когда ты его начал носить?

– Я это специально отметил на календаре, – ответил Клинг.

Оба детектива сидели в самом углу инструктажной рядом с клеткой для преступников: Берт – на деревянном стуле за своим столом, Мейер примостился на краешке столешницы. Стол был вплотную придвинут к стене, завешанной разными бумагами. Чего тут только не было! И листовки, и уведомления о новых правилах и предписаниях, и график дежурств на следующий год, в котором были расписаны дневные и ночные смены, а также дни отдыха для всех шести групп детективов, работавших в участке. Имелась там и карикатура, вырезанная из полицейского журнала, на который был подписан каждый страж закона, и бумажка с несколькими телефонами потерпевших, с которыми Клинг рассчитывал связаться до окончания своего дежурства, и фотография Синди Форрест, которую он собирался убрать с глаз долой, и несколько фотопортретов разыскиваемых преступников, значительно уступавших по своим внешним данным бывшей девушке Клинга. Под всем этим ворохом бумаг и был погребен календарь. Чтобы до него добраться, Берту пришлось снять объявление о ежегодной новогодней вечеринке, организованной силами полицейского профсоюза.

– Вот, – торжествующе промолвил Клинг, – ты дал мне браслет первого декабря.

– А сегодня у нас что? – осведомился Мейер.

– Сегодня уже шестнадцатое.

– Откуда ты знаешь, что я дал его тебе именно первого?

– Так вот же написано в календаре. – Берт потыкал пальцем. – «МДБ». Это значит: «Мейер дал браслет».

– Ладно, – склонил голову Мейер, – получается, сегодня ровно две недели. И чего ты хочешь? Я же ясно тебе сказал: браслет начнет действовать через две недели. То есть после того, как они пройдут.

– Ты сказал, что он подействует через десять дней, – упрямо возразил Клинг.

– Нет, я сказал: через две недели.

– Пусть так, эти две недели уже прошли.

– Слушай, Берт, – вздохнул Мейер, – этот браслет творит чудеса. Он может вылечить все что угодно, от артрита до…

– Так почему же он на мне не срабатывает?!

– А чего ты хочешь? – развел руками Мейер. – Чуда?


В записной книжке с алфавитным списком, принадлежавшей Саре Флетчер, не нашлось ничего особо интересного. У покойной был хороший почерк. Все фамилии, адреса и номера телефонов были аккуратно записаны, и их не составляло труда разобрать. Даже когда миссис Флетчер вычеркивала старый телефонный номер, прежде чем под ним вписать новый, она обходилась одной-единственной уверенной чертой. Пролистнув книжку, Карелла обнаружил, что подавляющее большинство знакомых Сары представляли собой семейные пары (например, на страницах значилось: «Чак и Нэнси Бентон», «Гарольд и Мэри Спендер», «Джордж и Айна Гроссман» и т. д.). Некоторые телефоны принадлежали подругам, некоторые – местным лавочникам и обслуживающему персоналу. Стивен наткнулся на телефоны зубного врача, парикмахера, нескольких докторов и парочки-другой ресторанов, расположенных как в городской черте, так и за рекой. Записная книжка была скучной до зевоты, которая у Кареллы тотчас прошла, стоило детективу добраться до раздела «Для заметок», расположенного в самом ее конце.