– Да, – ответил Холмс, – и вам нет нужды утруждаться пересказом этой части истории. Увидев вас, я готов принять заверение мистера Гибсона касательно и вашего влияния на него, и полной невинности ваших с ним отношений. Но почему истинное положение вещей не было разъяснено в суде коронера?

– Мне казалось немыслимым, что такое обвинение останется в силе. Я полагала, что надо подождать, и все уладится само собой, и мы не будем вынуждены касаться горьких подробностей частной жизни семьи. Однако, как я понимаю, дело не только не разъяснилось, но стало еще более серьезным.

– Моя милая барышня! – горячо воскликнул Холмс. – Прошу вас отбросить всякие иллюзии в этом отношении. Мистер Каммингс подтвердит, что сейчас все карты против нас и мы должны приложить максимальные усилия, если хотим одержать полную победу. Было бы жестоким обманом делать вид, будто вам не угрожает смертельная опасность. Так окажите мне всемерную помощь в установлении истины.

– Я ничего не скрою.

– Ну, так расскажите мне о ваших подлинных отношениях с супругой мистера Гибсона.

– Она меня ненавидела, мистер Холмс. Ненавидела со всем жаром своей тропической натуры. Она была женщиной, которая ничего не делала вполовину, и мера ее любви к мужу была также мерой ненависти ко мне. Вполне вероятно, что она неверно толковала наши отношения. Я не хотела бы представлять ее в дурном свете, но она любила с такой страстностью в физическом смысле, что вряд ли была способна понять интеллектуальные и даже духовные узы, привязывавшие ее мужа ко мне, или вообразить, что только мое желание обращать его власть на благие цели удерживало меня под его кровом. Теперь я понимаю, что была не права. Ничто не может служить оправданием тому, что я оставалась там, где причиняла горе, и все же горе осталось бы, даже если бы я покинула дом.

– Теперь, мисс Данбар, прошу вас рассказать нам совершенно точно, что произошло в тот вечер.

– Я могу рассказать вам правду, насколько она мне известна, мистер Холмс, но никаких доказательств у меня нет, и некоторые моменты, самые важные моменты, я не только не могу объяснить, но не способна найти им хоть какое-то истолкование.

– Если вы изложите факты, возможно, им найдется объяснение.

– Ну, что до моего присутствия на мосту Тора в тот вечер, так утром я получила записку от миссис Гибсон. Она лежала на столе в классной комнате, возможно, оставленная ею самой. В записке она просила меня встретиться с ней там после обеда, утверждала, что должна рассказать мне нечто важное, и просила ответ оставить на солнечных часах в саду, так как она не хочет, чтобы мы доверились кому-либо. Я не поняла причины такой секретности, но выполнила ее просьбу, согласившись на встречу. Она также просила меня уничтожить ее записку, которую я и сожгла в камине классной комнаты. Она очень боялась мужа, который обходился с ней столь сурово, что я часто ему пеняла. И я могла только предположить, что ее секретность объясняется страхом, как бы он не узнал о нашей встрече.

– Однако ваш ответ она сохранила со всем тщанием.

– Да. Я была удивлена, узнав, что она сжимала его в руке.

– Ну, так что произошло дальше?

– Я пошла туда, как обещала. Когда подошла к мосту, увидела, что она меня уже ждет. И только тут поняла, до какой степени бедняжка меня ненавидела. Она вела себя как сумасшедшая… да нет, полагаю, она и была сумасшедшей, не явно, но хитро пряча свое безумие, как умеют некоторые помешанные. Иначе как могла бы она ежедневно держаться со мной столь естественно, тая в сердце такую бешеную ненависть? Не стану повторять ее слова. Она излила свою дикую ярость в жгучих омерзительных выражениях. Я не отвечала… не могла. Смотреть на нее было ужасно. Я заткнула уши и кинулась прочь. Когда я убегала, она все еще стояла у входа на мост, осыпая меня проклятьями.

– Там, где ее потом нашли?

– В нескольких ярдах от того места.

– И все-таки, если предположить, что она встретила смерть, едва вы убежали, выстрела вы не слышали?

– Нет, я ничего не слышала. Но, право же, мистер Холмс, эта жуткая вспышка так ошеломила и напугала меня, что я торопилась добраться до моей тихой комнаты и была не способна воспринимать происходившее вокруг.

– Вы сказали, что вернулись в свою комнату. Вы ее не покидали до следующего утра?

– Да. Когда подняли тревогу, что бедняжка погибла, я выбежала наружу вместе с остальными.

– Вы видели мистера Гибсона?

– Да. Он только что вернулся с моста, когда я его увидела. Он послал за врачом и полицией.

– Показался ли он вам очень расстроенным?

– Мистер Гибсон очень сильный, всегда владеющий собой человек. Не думаю, что он когда-либо позволит эмоциям вырваться из-под контроля. Но я, хорошо его зная, видела, как глубоко взволнован он был.

– Теперь мы подошли к самому важному моменту. Револьвер, который нашли в вашей комнате. Вы когда-либо видели его раньше?

– Никогда, клянусь.

– Когда его нашли?

– На следующее утро, когда полиция производила обыск.

– Среди вашей одежды?

– Да, на полу моего гардероба под моими платьями.

– Вы не знаете, как долго он мог там лежать?

– Накануне утром его там не было.

– Откуда вы знаете?

– Я тогда прибрала в гардеробе.

– Бесспорное доказательство. Затем кто-то вошел в вашу комнату и оставил там револьвер, чтобы вас обвинили.

– Видимо, так.

– И когда?

– Либо во время завтрака, либо пока я занималась в классной с детьми.

– Когда там вы нашли записку?

– Да. С той минуты и до конца утра.

– Благодарю вас, мисс Данбар. Нет ли еще чего-нибудь, что могло бы помочь мне в расследовании?

– Мне ничего в голову не приходит.

– На парапете моста есть след сильного удара. Совершенно свежая щербина прямо напротив тела. Вы не могли бы предложить какое-либо объяснение этому?

– Но конечно же, это простое совпадение.

– Интересно, мисс Данбар, очень интересно. Почему щербина возникла как раз в момент трагедии и почему именно на этом самом месте?

– Но почему она возникла? Выщербить камень мог только очень сильный удар.

Холмс не ответил. Его бледное энергичное лицо внезапно приняло то напряженное отвлеченное выражение, которое для меня ассоциировалось с высшими проявлениями его гения. Настолько очевидной была происходившая в его мозгу трансформация, что никто из нас не осмелился заговорить, и мы сидели – адвокат, арестантка и я, – наблюдая за ним в сосредоточенном и почти благоговейном молчании. Внезапно он вскочил с кресла весь во власти нервической энергии и жажды действия.

– Идемте, Ватсон, идемте! – воскликнул он.

– Куда вы, мистер Холмс?

– Неважно, милая барышня. Я свяжусь с вами, мистер Каммингс. С помощью бога правосудия я обеспечу вас фактами, которые вызовут отклик во всей Англии. Вы узнаете новость завтра с утра, мисс Данбар, а пока положитесь на мое заверение, что тучи рассеиваются и я твердо уповаю, что из них прольется свет истины.


Поездка из Винчестера до Тор-Плейса была довольно короткой, но чрезвычайно долгой для меня, сгорающего от нетерпения, и нестерпимо долгой для Холмса. От нервного перенапряжения он даже не мог сидеть спокойно, а расхаживал по вагону или же барабанил пальцами по спинкам сидений, оказавшихся у него под рукой. Однако, когда мы уже приближались к станции, он внезапно сел напротив меня (мы ехали совершенно одни в вагоне первого класса) и, упершись ладонями в мои колени, поглядел мне в глаза тем особенным лукавым взглядом, характерным для наиболее шаловливых его настроений.

– Ватсон, – сказал он, – насколько помню, вы вооружаетесь, отправляясь в эти наши экскурсии.

И к лучшему для него, что я поступал так, поскольку он забывал о собственной безопасности, когда проблема поглощала все его внимание, и не раз мой револьвер оказывался добрым другом в нужную минуту. Я напомнил ему об этом.

– Да-да. Я в подобных делах немного рассеян. Но револьвер при вас?

Я достал его из кармана брюк – короткоствольное, удобное и очень надежное миниатюрное оружие. Холмс снял предохранитель, вытряхнул патроны и внимательно осмотрел револьвер.

– Тяжелый. Удивительно тяжелый, – сказал он.

– Да, весомая штучка.

Холмс продолжал разглядывать его еще минуту.

– А знаете, Ватсон, – сказал он, – сдается мне, вашему револьверу предстоит самое близкое знакомство с тайной, которую мы расследуем.

– Мой милый Холмс, вы шутите.

– Нет, Ватсон, я абсолютно серьезен. Нам предстоит эксперимент. Если он удастся, все станет ясно. А эксперимент зависит от поведения этого маленького оружия. Оставим один патрон, вернем остальные пять на прежние места и поставим предохранитель. Вот так. Это добавляет весу и превращает его в более похожий аналог.

Я понятия не имел, о чем он говорит, но он меня не просветил, а сидел, погруженный в свои мысли, пока поезд не подошел к платформе маленькой гемпширской станции. Мы наняли дряхлую двуколку и через четверть часа оказались возле дома нашего доверенного друга, сержанта.

– Улика, мистер Холмс, какая же?

– Все зависит от поведения револьвера доктора Ватсона, – ответил мой друг. – Вот он. А теперь вы не могли бы снабдить меня десятью ярдами бечевки?

Деревенская лавочка обеспечила его клубком крепкого шпагата.

– Думаю, это все, что нам потребуется, – сказал Холмс. – Теперь, с вашего разрешения, мы отправимся, как я надеюсь, завершить наше путешествие.

Солнце заходило, превращая холмистую гемпширскую пустошь в чудесную осеннюю панораму. Сержант неуклюже шагал рядом с нами и то и дело бросал критические и недоверчивые взгляды на моего друга, явно сомневаясь в здравости его рассудка. При приближении к месту преступления я заметил, что мой друг прячет под своим обычным хладнокровием глубокое волнение.

– Да, – сказал он в ответ на мое замечание о его настроении, – вам и прежде приходилось быть свидетелем моих промахов, Ватсон. У меня есть инстинкт для подобного рода вещей, и все же порой он меня обманывал. Когда это решение впервые осенило меня в камере в Винчестере, оно выглядело неуязвимым. Однако у активного ума есть тот недостаток, что он всегда может предположить альтернативную отгадку и она изобличит след, по которому вы пошли, как ложный. И все-таки… все-таки… Что же, Ватсон, мы можем только проверить.