– Может быть, он вернется?

– Он наверняка вернется. Должен вернуться. Он не может оставить все как есть. Ха! Не звонок ли это? Да, и его шаги. Ну-с, мистер Гибсон, я как раз говорил доктору Ватсону, что вы что-то задерживаетесь.

Король Золота вошел в комнату далеко не так воинственно, как покинул ее. Его раненая гордость все еще просвечивала в негодующем взгляде, но здравый смысл подсказал, что ему придется смириться, чтобы достичь своей цели.

– Я подумал, мистер Холмс, и чувствую, что слишком поторопился, неверно восприняв ваши слова. Вы вправе выискивать факты, какими бы они ни были, и мое уважение к вам только возрастает. Однако могу заверить вас, что мои отношения с мисс Данбар никак с этим делом не связаны.

– Решать тут мне, не так ли?

– Да, пожалуй. Вы как хирург, которому нужно узнать все симптомы, прежде чем поставить диагноз.

– Именно. Совершенно точное определение сути. И лишь пациент, у которого есть причина обмануть своего врача, будет скрывать от него факты.

– Быть может, но согласитесь, мистер Холмс, что мужчины в большинстве упрутся, если их напрямик спросят, каковы их отношения с данной женщиной, то есть в случае, если речь идет о серьезном чувстве. Думается, у большинства мужчин имеется в душе свой тайный уголок, куда они не допускают посторонних. А вы внезапно ворвались в него. Но ваша цель вас извиняет, поскольку это ради ее спасения. Ну, доступ открыт, и вы можете исследовать все, что сочтете нужным. Чего вы хотите?

– Правды.

Король Золота секунду помолчал, как человек, собирающийся с мыслями. Его угрюмое, иссеченное морщинами лицо стало даже еще печальнее и мрачнее.

– Я могу изложить ее вам в нескольких словах, мистер Холмс, – сказал он наконец. – Есть вещи, говорить о которых так же больно, как и трудно, а потому я не стану углубляться больше, чем необходимо. Я познакомился с моей женой, когда искал золото в Бразилии. Мария Пинто была дочерью высокопоставленного чиновника в Манаусе и настоящей красавицей. В те дни я был молодым и пылким, но даже теперь, когда я оглядываюсь на прошлое с кровью более холодной и взглядом более критичным, я только убеждаюсь, что ее красота была редким чудом. Ну, короче говоря, я полюбил ее и женился на ней. И только когда романтический пыл угас, а на это ушли годы и годы, я понял, что у нас с ней нет ничего общего, абсолютно ничего. Моя любовь сошла на нет. Если бы и ее любовь сошла на нет, было бы легче. Но вы знаете чудесное свойство женщин! Что бы я ни делал, ничто не могло оттолкнуть ее от меня. Если я бывал суров с ней, даже жесток, как утверждали некоторые, то потому лишь, что знал: если мне удастся убить ее любовь, если она превратится в ненависть, нам обоим станет легче жить. Но ничто ее не изменяло. В этих английских лесах она обожала меня точно так же, как двадцать лет назад на берегах Амазонки. Что бы я ни делал, она оставалась предана мне.

Затем появилась мисс Грейс Данбар. Она ответила на наше объявление и стала гувернанткой наших двух детей. Может быть, вы видели ее портрет в газетах. Весь мир объявил, что она очень красива. Ну, я не стану притворяться, будто нравственностью превосхожу моих ближних, и признаюсь вам, что не мог жить под одной кровлей с такой женщиной, ежедневно соприкасаться с ней и не проникнуться к ней страстным чувством. Вы осуждаете меня, мистер Холмс?

– Я осуждаю вас не за то, что вы чувствовали, но только если вы не сдерживались, ведь эта барышня в какой-то мере находилась под вашей защитой.

– Пожалуй, – сказал миллионер, хотя на мгновение этот упрек вызвал прежний гневный блеск в его глазах. – Я не претендую быть лучше, чем я есть. Пожалуй, всю свою жизнь я был человеком, который сразу протягивает руку за тем, чего хочет, а я никогда ничего не хотел так сильно, как любви и страсти этой женщины. И я ей это сказал.

– Ах, значит, так?

Когда Холмса что-то трогало, он выглядел очень грозным.

– Я сказал ей, что женился бы на ней, если бы мог, но что это не в моей власти. Я сказал, что за деньгами не постою и сделаю все, чтобы сделать ее счастливой и не нуждающейся ни в чем.

– Такая щедрость! – сказал Холмс с усмешкой.

– Послушайте, мистер Холмс, я пришел поговорить с вами об уликах, а не о морали. Я не нуждаюсь в вашей критике.

– Только ради юной барышни я вообще возьмусь за ваше дело, – жестко сказал Холмс. – В чем бы ее ни обвиняли, это не может быть хуже того, в чем вы сами признались, что вы пытались погубить беззащитную девушку, которая жила под вашей кровлей. Кое-кого из вас, богачей, следовало бы научить, что нельзя подкупить весь свет смотреть сквозь пальцы на ваши бесчинства.

К моему удивлению, Король Золота выслушал это обличение спокойно.

– Теперь я и сам смотрю на это именно так. И благодарю Бога, что мой план не сработал, как я задумал. Она отказала мне наотрез и хотела тут же покинуть мой дом.

– Так почему же не покинула?

– Ну, в первую очередь ей надо было подумать о тех, чье благополучие зависело от нее, и ей было нелегко обречь их невзгодам, отказавшись от заработка. Когда я поклялся – а я поклялся, – что она больше никогда ничему подобному не подвергнется, она согласилась остаться. Но была еще одна причина. Она знала, какое влияние имеет на меня и что оно сильнее чьего бы то ни было в мире. И она хотела использовать это влияние во имя добра.

– Каким образом?

– Ну, она кое-что знала о моих делах. Они огромны, мистер Холмс. Вне пределов воображения обычного человека. Я могу сделать кого-то или же сломать. И чаще ломаю. И речь не только об отдельных личностях. А об общинах, городах, даже нациях. Бизнес – игра жестокая, и слабые теряют все. Я играл в эту игру с полным размахом. Сам никогда не хныкал, и мне было все равно, если хныкали другие. Но она смотрела на все это иначе. И, думается, она была права. Она верила и утверждала, что богатство одного человека, превышающее его нужды, не должно строиться на десяти тысячах погубленных людей, оставшихся без средств к существованию. Вот как она это видела, и, думаю, она видела за долларами нечто более весомое. Она убедилась, что я ее слушаю, и верила, что служит миру, воздействуя на мои поступки. И она осталась… а затем случилось это.


Король Золота помолчал с минуту, если не больше, опустив голову на руки в глубокой задумчивости.

– Все выглядит очень черным против нее, не стану отрицать. Женщины ведут внутреннюю жизнь и способны на поступки, не доступные пониманию мужчин. Сперва я был так потрясен и растерян, что почти поверил, будто каким-то невообразимым образом она пошла наперекор собственной натуре. Мне в голову пришло одно объяснение. Я изложу его вам, мистер Холмс, для сведения. Нет сомнения, что моя жена жестоко ревновала. Существует ревность к душе, как и ревность телесная, и хотя у моей жены не было причины – и, думаю, она это понимала – для последней, она сознавала, что эта английская девушка имеет на мой ум и на мои поступки влияние, каким она не обладала никогда. Влияние доброе, но это ничего не меняло. Она обезумела от ревности, а в ее крови никогда не угасал жар амазонских тропиков. Она могла задумать убийство мисс Данбар или, скажем, пригрозить ей револьвером, чтобы заставить ее покинуть наш дом, затем могла произойти схватка, револьвер выстрелил и убил женщину, которая его держала.

– Я уже подумал о такой возможности, – сказал Холмс. – Собственно, это единственная альтернатива умышленному убийству.

– Но она абсолютно это отрицает.

– Ну, тут ведь до конца ей верить нельзя, не правда ли? Можно понять, что женщина, попавшая в столь ужасное положение, поспешит домой, в растерянности, все еще держа револьвер. Она даже может бросить его среди своих платьев, не сознавая, что делает. А когда его нашли, она может попытаться спастись ложью, полным отрицанием, поскольку никакого объяснения нет. Есть ли возражения против такой гипотезы?

– Сама мисс Данбар.

– Ну, может быть.

Холмс взглянул на свои часы.

– Не сомневаюсь, что мы можем получить необходимое разрешение сегодня же утром и вечерним поездом отправиться в Винчестер. Когда я повидаю эту молодую особу, не исключено, что я сумею оказаться вам более полезным в этом деле, хотя и не могу обещать, что мои выводы по необходимости окажутся именно такими, каких желаете вы.


С получением официального пропуска произошла некоторая задержка, и вместо того, чтобы в тот же день уехать в Винчестер, мы отправились в «Тор-Плейс», гемпширское поместье сэра Нийла Гибсона. Сам он нас не сопровождал, но снабдил адресом сержанта Ковентри, местного полицейского, который первым расследовал это дело. Худой тощий мужчина, с лицом, смахивавшим на череп, и склонный к таинственности, словно он знал или подозревал гораздо больше, чем рисковал сказать. И еще у него была манера внезапно переходить на шепот, будто он намеревался сообщить нечто критически важное, хотя факты оказывались самыми заурядными. Вопреки этому манерничанью он вскоре показал себя честным порядочным малым, без всякого чванства готовым признать, что дело ему не по зубам и он будет рад всякой помощи.

– Да и в любом случае, по мне лучше вы, чем Скотленд-Ярд, мистер Холмс. Если дело передадут Ярду, так местной полиции при успехе не достанется ничего, зато всю вину за неудачу свалят на нас. А вы играете честно, как я слышал.

– Мне вообще не требуется фигурировать в расследовании, – сказал Холмс, к видимому облегчению нашего меланхоличного собеседника. – Если я сумею прояснить случившееся, я не буду настаивать, чтобы мое имя упоминалось.

– Очень благородно с вашей стороны, это уж так. И на вашего друга, доктора Ватсона, положиться можно, я знаю. А теперь, мистер Холмс, пока мы идем на место, я хотел бы задать вам один вопрос. Я бы ни единой живой душе этого не сказал, только вам. – Он поглядел по сторонам, словно почти не осмеливался продолжать. – Вы не думаете, что тут может быть замешан сам мистер Нийл Гибсон?