– Вы крайне рисковали, – сказал инспектор.

– Я повисла на нем, но он стряхнул меня, а второй, вероятно, оглушил меня, потому что я больше ничего не помню. Мэри, служанка, услышала шум и начала звать на помощь из окна. Появились полицейские, но негодяи уже скрылись.

– Что они взяли?

– Ну, не думаю, что пропало что-либо ценное. И уверена, что в багаже моего сына ничего сколько-нибудь дорогостоящего не было.

– И они не оставили никаких следов?

– Только лист бумаги, который я, возможно, вырвала у того, с которым схватилась. Он лежал смятый на полу, исписанный почерком моего сына.

– Из чего следует, что помощи от него никакой, – сказал инспектор. – Вот если бы его исписал грабитель…

– Бесспорно, – сказал Холмс. – Какой образчик несгибаемого здравого смысла! Любопытно поглядеть на этот листок.

Инспектор вынул из записной книжки сложенный вчетверо лист.

– Я ничего не пропускаю, даже самого пустячного, – объявил он самодовольно. – И вам рекомендую то же, мистер Холмс. Я извлек урок из своего двадцатипятилетнего опыта. Всегда есть шанс наткнуться на отпечаток пальца или еще на что-нибудь.

Холмс изучил листок.

– Какой вывод вы сделали, инспектор?

– Насколько могу судить, завершение какого-то необычного романа.

– Да, безусловно, это может оказаться концом крайне необычной истории, – сказал Холмс. – Вы заметили номер вверху страницы? Двести сорок пятая. Где остальные двести сорок четыре страницы?

– Ну, полагаю, у грабителей. Желаю им извлечь из них побольше пользы.

– Довольно странно вломиться в дом ради такой добычи. Это вам ничего не подсказывает, инспектор?

– Да, сэр, подсказывает, что в спешке канальи просто хватали, что под руку попадало. Желаю им всего наилучшего с такой редкостью.

– Почему они копались в вещах моего сына? – спросила миссис Мейберли.

– Ну, не найдя ничего ценного внизу, они попытали удачу наверху. Вот как я это толкую. А ваше мнение, мистер Холмс?

– Мне надо это обдумать, инспектор. Отойдемте-ка к окну, Ватсон. – Когда мы встали там рядом, он прочел вслух написанное на листке. Начинался отрывок с середины фразы и содержал следующее:


«…обливалось кровью из порезов и ссадин от ударов, но это не шло ни в какое сравнение с тем, как обливалось кровью его сердце, когда он смотрел на ее прелестное лицо – лицо, ради которого готов был пожертвовать жизнью. Она глядела на его агонию, на его унижение и улыбалась. Да, Бог свидетель, она улыбалась, как бессердечная дьяволица, пока он смотрел на нее, распростертый на земле. Это был миг, когда любовь умирает и рождается ненависть. Человек должен жить ради чего-то. Если не ради ваших объятий, сударыня, то ради полного вашего разоблачения и осуществления сполна моей мести».


– Странная грамматика, – сказал Холмс с улыбкой, возвращая листок инспектору. – Вы заметили, как «он» внезапно сочетается с «моей»? Писавший был так поглощен своей собственной историей, что в момент кульминации вообразил себя героем происходящего.

– Да, довольно жалкая писанина, – отозвался инспектор, вкладывая листок в записную книжку. – Как, вы уже уходите, мистер Холмс?

– Не думаю, что я смогу сделать что-то еще, раз дело в таких умелых руках. Кстати, миссис Мейберли, вы, кажется, говорили о своем желании попутешествовать?

– Это всегда было моей мечтой, мистер Холмс.

– Но куда вам хотелось бы поехать? В Каир? На Мадейру? На Ривьеру?

– Ах, будь у меня деньги, я отправилась бы в кругосветное путешествие.

– Да-да. В кругосветное. Ну, всего хорошего. Вечером я, возможно, пришлю вам весточку.

Когда мы проходили мимо окна, я увидел в отражении, как инспектор улыбнулся и покачал головой. «Эти умники всегда чуть помешаны», – прочел я в улыбке инспектора.

– А теперь, Ватсон, последний этап нашего маленького путешествия, – сказал Холмс, когда мы вновь окунулись в рев Центрального Лондона. – Думаю, следует покончить с этим делом немедленно, и лучше, если вы будете со мной – всегда безопаснее запастись свидетелем, беседуя с такой дамой, как Изадора Клейн.

Мы взяли кеб и быстро ехали в сторону Гросвенор-Сквер. Холмс было погрузился в размышления, но внезапно очнулся.

– Полагаю, Ватсон, вы уже все ясно видите?

– Нет, не могу это утверждать. Я понял только, что мы едем к даме, стоящей за всеми этими неурядицами.

– Совершенно верно! Но имя Изадоры Клейн ничего вам не говорит? Она, разумеется, знаменитая красавица. Еще не было женщины, равной ей. Чистокровная испанка с подлинной кровью воинственных конквистадоров в жилах, и ее предки из поколения в поколение управляли Пернамбуко. Она вышла замуж за Клейна, дряхлого немецкого сахарного короля, и незамедлительно оказалась богатейшей, а не только прелестнейшей вдовой на земле. Затем последовала интерлюдия приключений, когда она ублажала собственные вкусы. Она сменила несколько любовников, и Дуглас Мейберли, столь яркая фигура в Лондоне, был одним из них. Для него, по всем отзывам, это стало не просто любовным приключением. Он был не светским мотыльком, но сильным гордым человеком, который отдавал все и ждал всего. А она была belle dame sans merci[22].

Она удовлетворяет свой каприз, и конец, а если второй участник не смиряется с ее словом, она знает, как его убедить.

– Так это была его собственная история?

– Вы складываете кусочки мозаики воедино. Говорят, она выходит за молодого герцога Ломондского, который ей почти в сыновья годится. Мамаша его светлости может смириться с разницей в возрасте, но громкий скандал она бы не потерпела, а потому настоятельно требовалось… А! Приехали.


Это был один из великолепнейших угловых домов Вест-Энда. Смахивающий на автомат лакей взял наши визитные карточки и вернулся сообщить, что леди нет дома.

– Ну, так мы подождем, пока она в нем не окажется, – весело сказал Холмс.

Автомат сломался.

– Нет дома – значит, что ее нет дома для ВАС, – объявил лакей.

– Отлично, – сказал Холмс. – Значит, нам не придется ждать. Будьте любезны передать эту записку вашей госпоже.

Он нацарапал три-четыре слова на листке, вырванном из записной книжки, сложил листок и отдал лакею.

– Холмс, что вы там начеркали? – спросил я.

– Просто написал: «Значит, предпочтете полицию?» Думаю, это откроет нам вход.

И открыло – причем с поразительной быстротой. Минуту спустя мы были уже в гостиной – огромной и поразительной, будто перенесенной сюда из «Тысячи и одной ночи», погруженной в полусумрак, кое-где рассеиваемый розовой электрической лампочкой. Хозяйка этого дома, почувствовал я, достигла той жизненной поры, когда даже самая гордая красавица находит пригашенное освещение более приятным. Когда мы вошли, она встала с кушетки: высокая, царственная, с безупречной фигурой, чарующим маскоподобным лицом и великолепными испанскими глазами, мечущими убийственные молнии в нас обоих.

– Что означает это вторжение и эта оскорбительная записка? – спросила она, подняв руку с листком.

– Вряд ли мне нужно объяснять, сударыня. Я слишком высокого мнения о вашем уме, чтобы тратить время на это, хотя, признаюсь, последнее время ум этот понаделал ошибок.

– Как так, сэр?

– Предположив, что ваши головорезы способны угрозами заставить меня бросить расследование. Ведь само собой разумеется, что человек может избрать мою профессию, только если его влекут опасности. Так значит, это вы вынудили меня заняться делом Дугласа Мейберли.

– Не понимаю, о чем вы говорите. Какое я могу иметь отношение к наемным головорезам?

Холмс устало отвернулся.

– Да, я переоценил ваш ум. Что же, прощайте.

– Остановитесь! Куда вы?

– В Скотленд-Ярд.

Мы еще не дошли до двери, как она догнала нас и схватила его за локоть. В одно мгновение из стали она преобразилась в бархат.

– Прошу вас, джентльмены, сядьте. Обсудим это дело. Я чувствую, что могу быть откровенной с вами, мистер Холмс. У вас натура джентльмена. Женская интуиция быстро ее ощущает. Я буду говорить с вами, как с другом.

– Не могу обещать, что отвечу вам тем же, сударыня. Я не официальный представитель закона, однако служу правосудию настолько, насколько это в моих слабых силах. Я готов вас выслушать, а затем скажу вам, как поступлю.

– Несомненно, с моей стороны было глупо угрожать такому отважному человеку, как вы.

– По-настоящему глупо, сударыня, отдать себя во власть шайки негодяев, которые способны не только шантажировать вас, но и убить.

– Нет-нет, я не так простодушна. Раз я обещала быть откровенной, то могу указать, что, кроме Барни Стокдейла и Сьюзен, его жены, никто в шайке понятия не имеет, кто их нанял. А что до них, то это не в первый… – Она улыбнулась и кивнула с обворожительно-кокетливой доверчивостью.

– Понимаю. Вы уже проверили их лояльность раньше.

– Они надежные гончие, которые не лают.

– Такие гончие имеют обыкновение кусать кормящую их руку. Их арестуют за грабеж. Полиция уже их разыскивает.

– Они получат то, что получат. За это им и платят. Я упомянута не буду.

– Если только я вас не упомяну.

– Нет-нет, вы этого не сделаете. Вы ведь джентльмен, а это тайна женщины.

– Во-первых, вы должны вернуть рукопись.

Она рассмеялась и подошла к камину. Там лежал спекшийся ком, и она разбила его кочергой.

– Вернуть вам его? – спросила она. В ней было столько обаятельного лукавства, когда она встала перед нами с вызывающей улыбкой, что я почувствовал: из всех преступников, с какими сталкивался Холмс, сладить с ней ему будет крайне трудно. Однако он был недоступен сантиментам.

– Это решает вашу судьбу, – сказал он холодно. – Вы очень быстры в своих действиях, сударыня, но на этот раз слишком поторопились.

– Как вы суровы! – воскликнула она. – Можно мне рассказать вам всю историю?

– Полагаю, я сам могу рассказать ее вам.

– Но вы должны взглянуть на все моими глазами, мистер Холмс. Вы должны понять все с точки зрения женщины, которая видит, что лишается цели всей своей жизни в самый миг ее осуществления. Можно ли винить такую женщину за то, что она защищалась?