– Был ли среди них субъект лет тридцати, чернобородый, смуглый, среднего роста?

– Да, он прошел мимо меня последним.

– Сдается, это был тот, кто вам нужен. Могу дать вам его описание, и у нас имеется превосходный отпечаток его следа. Думаю, для вас этого будет достаточно.

– Не так-то много, мистер Холмс, чтобы искать среди лондонских миллионов.

– Пожалуй, да. Вот почему я счел нужным пригласить вам на помощь эту даму.

При этих словах мы все обернулись. В дверном проеме стояла высокая красивая женщина – таинственная жилица Блумсбери. Она медленно шагнула через порог с лицом, побелевшим и напряженным от страшного предчувствия. Взгляд ее остекленевших глаз застыл на темном теле на полу.

– Вы его убили! – пробормотала она. – Ах, Dio mio[18], вы его убили!

Затем я услышал ее внезапный судорожный вздох, она подпрыгнула с воплем радости и закружилась по комнате, хлопая в ладоши, а ее темные глаза блестели от восторженного изумления, и сотни очаровательных итальянских восклицаний срывались с ее губ. Было и страшно и удивительно наблюдать, как подобная женщина настолько обезумела от радости при таком зрелище. Внезапно она остановилась и обвела нас всех вопросительным взглядом.

– Но вы! Вы же полиция, правда? Вы убили Джузеппе Горджано. Разве не так?

– Мы из полиции, сударыня.

Она оглядела темные углы комнаты.

– Но где Дженнаро? – спросила она. – Он мой муж, Дженнаро Лукка. А я – Эмилия Лукка. И мы с ним из Нью-Йорка. Где Дженнаро? Он всего минуту назад позвал меня из этого окна, и я прибежала со всей быстротой.

– Позвал я, – сказал Холмс.

– Вы? Но как вы могли позвать?

– Ваш шифр не сложен, сударыня. Ваше присутствие здесь было желательно. Я знал, что стоит мне просигналить «vieni»[19], и вы поспешите сюда.

Красавица итальянка посмотрела на моего друга с благоговейным ужасом.

– Я не понимаю, откуда вы все это знаете, – сказала она. – Джузеппе Горджано, как он… – Внезапно она смолкла, ее лицо вспыхнуло от гордости и восторга. – Теперь я поняла. Мой Дженнаро! Мой чудесный красивый Дженнаро, он оберегал меня от всех опасностей, и он это сделал. Собственной сильной рукой он убил чудовище. Ах, Дженнаро, как ты прекрасен! Какая женщина может быть достойна такого мужчины?

– Ну, миссис Лукка, – сказал прозаичный Грегсон, кладя руку на ее локоть с полной невозмутимостью, словно она была хулиганом с Ноттинг-Хилла, – я еще не совсем понял, кто вы и что вы, но, судя по вашим словам, вполне ясно, что вы потребуетесь нам в Ярде.

– Минутку, Грегсон, – сказал Холмс. – Сдается мне, эта леди, возможно, столь же готова поделиться с нами тем, что ей известно, как мы выслушать ее. Вы понимаете, сударыня, что вашего мужа арестуют и будут судить за смерть человека, лежащего перед нами. То, что вы говорите, может быть использовано как улики. Но если вы полагаете, что действовал он из побуждений, которые не были преступными и которые он хотел бы предать гласности, в таком случае вы ему поможете лучше всего, рассказав нам всю историю.

– Теперь, когда Горджано мертв, мы ничего не боимся, – сказала итальянка. – Он был дьяволом и чудовищем, и в мире не найдется судьи, который покарал бы моего мужа за то, что он его убил.

– В таком случае, – сказал Холмс, – я предлагаю запереть эту комнату, оставив все как есть, и пойти с этой дамой к ней на квартиру, а мнение составим, выслушав ее.

Через полчаса мы все четверо сидели в маленькой гостиной синьоры Лукки и слушали ее поразительный рассказ о зловещих событиях, развязке которых мы оказались свидетелями. Говорила она свободно и быстро, но настолько своеобразно, что ясности ради я позволю себе необходимые поправки.

– Я родилась в Позилиппо под Неаполем, – начала она, – и была дочерью Аугусто Барелли, главного адвоката и одно время депутата этого края. Дженнаро служил у моего отца, и я его полюбила, как всякая женщина на моем месте. У него не было ни денег, ни положения в обществе, ничего, кроме его красоты, силы и энергии, а потому мой отец не разрешил мне выйти за него. Мы убежали, поженились в Бари и продали мои драгоценности, чтобы уехать в Америку. Было это четыре года назад, и все это время мы жили в Нью-Йорке.

Сначала счастье нам улыбалось. Дженнаро оказал услугу итальянскому джентльмену, спас его от хулиганов в месте, которое называется Бауэри, и он стал нашим влиятельным другом. Звали его Тито Касталотте, и он был старшим партнером большой фирмы «Касталотте и Дзамба», главной из доставляющих фрукты в Нью-Йорк. Синьор Дзамба – инвалид, и наш новый друг Касталотте распоряжался в фирме всем, а там было служащих около трехсот человек. Он взял моего мужа в фирму, сделал его главой отдела и всячески выражал свое доброе к нему расположение. Синьор Касталотте был холост, и, по-моему, он чувствовал, будто Дженнаро ему сын. А мой муж и я любили его, будто он был нашим отцом. Мы сняли и меблировали домик в Бруклине, и наше будущее казалось устроенным, но тут появилась эта черная туча, которая так скоро заволокла наше небо.

Как-то вечером, когда Дженнаро вернулся с работы, он привел с собой земляка. Фамилия его была Горджано, и он был родом из Позилиппо. Он был очень дюжим человеком, как вы можете подтвердить, ведь вы видели его труп. И не только тело у него было как у гиганта, но все в нем было до жути пугающим и гигантским. Его голос раскатывался, как гром, по нашему домику. Когда он разговаривал, для его размахивающих ручищ едва хватало места. Его мысли, его страсти, его чувства – все было преувеличенным и чудовищным. Он говорил, а вернее, ревел с такой энергией, что всем остальным оставалось только сидеть и слушать этот сокрушающий водопад слов. Его глаза обжигали вас без пощады и милосердия. Он был ужасным и поразительным человеком. Благодарю Бога, что он мертв! Он приходил снова и снова. И все-таки я знала, что Дженнаро рад ему не больше, чем я. Мой бедный муж сидел бледный, безжизненный, слушая нескончаемые злобные рассуждения о политике, о социальных вопросах, вечных темах нашего гостя. Дженнаро ничего не говорил, но я слишком хорошо его знала и читала на его лице чувства, каких прежде не видела. Вначале я полагала, что это неприязнь. Но потом мало-помалу поняла, что это была не только неприязнь, это был страх, глубокий, тайный, всеподавляющий страх. В тот вечер – вечер, когда я угадала его ужас, я обняла его и умоляла ради его любви ко мне, ради всего ему дорогого, не скрывать от меня ничего, рассказать мне, почему этот великан так его подавляет.

Он рассказал мне, и мое сердце леденело, пока я слушала. Мой бедный Дженнаро в дни своей юности, дни необузданности и отчаяния, когда, казалось, весь мир ополчился на него и он почти помешался от несправедливостей жизни, вступил в неаполитанское тайное общество «Красный Круг», которое восходило к старым карбонариям. Клятвы и тайны этого братства были ужасными, и, раз став членом, уйти из-под его власти было невозможно. Когда мы бежали в Америку, Дженнаро думал, что он все это навсегда оставил позади. Каков же был его ужас, когда однажды вечером он встретил на улице того самого человека, который руководил его инициацией в Неаполе, великана Горджано, злодея, который на юге Италии получил прозвище Смерть. У него же руки по локти в крови от убийств! Он перебрался в Нью-Йорк, спасаясь от итальянской полиции, и уже взрастил ветвь этого страшного общества здесь, у себя в доме. Все это Дженнаро рассказал мне и показал лист, который получил в этот самый день, с нарисованным на нем Красным Кругом и сообщением, что тогда-то соберется ложа и его присутствие желательно и обязательно.

Этого было достаточно, но худшее ждало еще впереди. Я некоторое время замечала, что Горджано, когда приходил к нам, а он почти ни одного дня не пропускал, разговаривал больше со мной, и даже когда обращался к моему мужу, эти жуткие свирепые его глаза, глаза дикого зверя, всегда были устремлены на меня. Как-то вечером его секрет раскрылся. Я пробудила в нем то, что он называл «любовью», – любовь животного, дикаря. Когда он пришел, Дженнаро еще не вернулся. Он ворвался в дверь, обхватил меня своими могучими руками, сжал в медвежьих объятьях, осыпал поцелуями и умолял бежать с ним. Я вырывалась, кричала, и тут вошел Дженнаро и кинулся на него. Он оглушил Дженнаро и бежал из дома, теперь закрытого для него навсегда. В этот вечер мы приобрели смертельного врага.

Несколько дней спустя состоялось собрание. Когда Дженнаро вернулся с него, его лицо сказало мне, что произошло нечто ужасное. Хуже, чем мы могли бы себе вообразить. Денежные средства общество пополняет, шантажируя богатых итальянцев, угрожая расправой, если они откажутся платить. Оказалось, что они принялись за Касталотте, нашего друга и благодетеля. Он не поддался на угрозы и передал их письма в полицию. И теперь было решено разделаться с ним так, чтобы остальным жертвам неповадно было бунтовать. На собрании было постановлено взорвать его динамитом вместе с его домом. Кому предстояло это сделать, решалось жребием. Дженнаро, когда опустил руку в мешок, увидел улыбку на жестоком лице нашего врага, без сомнения, это было подстроено, потому что роковой диск с Красным Кругом на нем, мандат на убийство, лежал у него на ладони. Он должен был убить своего лучшего друга или навлечь на себя и на меня месть своих товарищей. Частью их дьявольской системы было карать тех, кого они боялись или ненавидели, разделываясь не только с ними самими, но и с их близкими и любимыми. И мысль об этом нависла ужасом над моим бедным Дженнаро и чуть не свела его с ума. Всю ночь мы просидели, обнимая друг друга, подбодряя перед грядущими бедами. Взрыв был назначен на следующий же вечер. После полудня мы с мужем были уже на пути в Лондон, но не прежде, чем он предостерег нашего благодетеля, а также сообщил ему для полиции все сведения, которые могли сберечь его жизнь в будущем.

Остальное, джентльмены, вы знаете сами. Мы не сомневались, что наши враги последуют за нами, как наши собственные тени. У Горджано были собственные причины для мести, но в любом случае мы знали, как он беспощаден, хитер и неутомим. И Италия, и Америка полны историй о его дьявольских способностях. И уж конечно, теперь он пустит их в ход все. Мой милый использовал несколько безопасных дней, дарованных нам нашим внезапным отъездом, чтобы обеспечить мне такой приют, где никакая опасность мне не угрожала бы. Сам он хотел быть свободным, чтобы иметь возможность связываться и с американской и с итальянской полицией. Я не знаю, где он жил или как, и узнавала что-то только по объявлениям в газете. Но однажды, выглянув в окно, я увидела двух итальянцев, следящих за домом, и поняла, что каким-то образом Горджано нашел наше убежище. Под конец Дженнаро сообщил мне через объявление, что будет сигналить из такого-то окна. Но сигналы состояли только из предостережений, а затем оборвались внезапно. Он понимал, что Горджано совсем близко, это было мне ясно, и, слава Богу, он был готов к встрече с ним. А теперь, джентльмены, я спрошу вас, надо ли нам чего-либо опасаться от правосудия и найдется ли в мире судья, который осудит моего Дженнаро за то, что он сделал.