– Вы приводите меня в ужас!

– Но причина же очевидна. Давление общественного мнения способно осуществить то, что недоступно закону. Не найдется столь гнусного закоулка, где бы вопли пытаемого ребенка или звук сокрушающего удара пьяницы не пробудил бы сочувствия и негодования соседей, а к тому же мощная машина закона настолько рядом, что одного слова жалобы достаточно, чтобы привести ее в действие, а от преступления до скамьи подсудимых лишь шаг. Но поглядите на эти дома, одиноко маячащие каждый среди своих полей, подумайте об их обитателях… по большей части невежественных бедняках, понятия не имеющих о законах. Подумайте о чудовищных жестокостях, о скрытых пороках, из года в год никем и ничем не укрощаемых, которые прячут подобные места. Если бы барышня, взывающая к нам о помощи, жила в Винчестере, я не испытывал бы никаких опасений за нее. Угроза – пять миль деревенской глуши. Тем не менее ясно, что ей лично опасность не грозит.

– Да, раз она может встретиться с нами в Винчестере, значит, она достаточно свободна.

– Вот именно. Ее свобода не ограничена.

– Так в чем же дело? Вы не можете предложить объяснения?

– Я составил семь разных объяснений, которые охватывают факты, нам известные. Но решить, какое из них верно, возможно только с помощью дополнительных сведений, которые, полагаю, нас ждут. Ну, вон колокольня собора, и мы скоро узнаем все, что мисс Хантер хочет сообщить нам.

«Черный Лебедь», отель с солидной репутацией, расположен на Хай-стрит в двух шагах от вокзала, и там мисс Хантер встретила нас. Она сняла гостиную, и на столе нас уже ждал завтрак.

– Я ужасно рада, что вы приехали, – сказала она с чувством. – Вы оба так любезны! Но я, право, не знаю, что мне делать. Ваш совет будет для меня бесценен.

– Прошу, расскажите нам, что с вами произошло.

– Да-да, конечно. И незамедлительно, так как я обещала мистеру Ракаслу вернуться до трех. Я получила его разрешение съездить утром в город, хотя он понятия не имеет, с какой целью.

– Итак, все по порядку. – Холмс вытянул длинные ноги к камину и приготовился слушать.

– Во-первых, должна сказать, что в целом не могу пожаловаться на обхождение со мной мистера и миссис Ракасл. Только честно по отношению к ним упомянуть про это. Но я не понимаю их, и чем-то они меня тревожат.

– Чего вы не понимаете?

– Причин их поведения. Но изложу все, как происходило. Когда я приехала сюда, мистер Ракасл встретил меня и отвез на двуколке в «Лесные Буки». Дом, как он и говорил, расположен очень красиво, но сам дом отнюдь не красив. Большой, квадратный, побеленный, однако весь в пятнах и потеках от сырости и непогоды. С трех сторон его окружает сад с лесом позади, но с четвертой стороны открытый луг спускается к Саутгемптонскому тракту, который изгибается примерно в сотне ярдов от парадной двери. Этот участок перед фасадом – собственность хозяев дома, но лес вокруг относится к владениям лорда Саутгемптона. Название дом получил от купы буков сбоку от входа.

Мой наниматель высадил меня у крыльца, все такой же обходительный, и вечером представил меня супруге и сыну. Ничего похожего, мистер Холмс, на предположение, которое мы обсуждали с вами на Бейкер-стрит. Миссис Ракасл не сумасшедшая. Она оказалась молчаливой бледной женщиной, много моложе своего мужа. Ей лет тридцать, не больше, сказала бы я, а ему никак не меньше сорока пяти. Из разговоров с ними я поняла, что женаты они около семи лет, что он был вдовцом и что единственный ребенок от первой жены – дочь, уехавшая теперь в Филадельфию. Мистер Ракасл сказал мне наедине, что она уехала от них по той причине, что питает необъяснимую неприязнь к мачехе. Поскольку дочери никак не меньше двадцати, я легко могу вообразить, насколько тягостным для нее было общество молодой жены отца.

Миссис Ракасл показалась мне бесцветной не только лицом, но и характером. Впечатление, которое она произвела на меня, не было ни положительным, ни наоборот. Она – полное ничтожество. Было нетрудно заметить, что она страстно предана и мужу, и маленькому сыну. Ее светло-серые глаза непрестанно переходят с одного на другого, подмечая малейшее желание, которое она тут же предупреждает, если возможно. Он ласков с ней в своей обычной шумно-благодушной манере, и в целом они выглядят счастливой парой. И все же у нее есть какая-то тайная печаль, у этой женщины. Она часто глубоко задумывается, и ее лицо исполняется грусти. Не раз я заставала ее в слезах. Иногда я думала, что расстраивается она из-за натуры ее сынка, так как я никогда еще не встречала такого забалованного и злобного малыша. Для своего возраста он очень мал, но с непропорционально большой головой. Вся его жизнь слагается из перемежающихся периодов неистовой ярости и угрюмого замыкания в себе. Причинять боль тем, кто слабее его, вот словно бы единственное его понятие о развлечении, и он проявляет незаурядный талант, изыскивая способы ловить мышей, пташек и насекомых. Но я предпочту не говорить об этом маленьком пакостнике, мистер Холмс, да он и не имеет отношения к сути дела.

– Я рад любым подробностям, – заметил мой друг, – независимо от того, кажутся ли они вам относящимися к делу или нет.

– Я постараюсь не упустить ничего существенного. Одной неприятной особенностью дома, которая бросилась мне в глаза немедленно, были внешность и поведение слуг. Их всего двое, муж и жена. Толлер, это его фамилия, грубый неотесанный мужлан, с седыми волосами и баками, и от него все время разит спиртным. Дважды с тех пор, как я поселилась у них, он был в стельку пьян, и все же мистер Ракасл словно ничего не замечал. Его жена очень высокая и сильная женщина с угрюмым лицом, такая же молчаливая, как миссис Ракасл, и куда менее приветливая. Крайне неприятная пара, но, к счастью, большую часть времени я проводила в детской и в моей собственной комнате. Они смежные и расположены в одном из углов здания.

Два дня после моего приезда в «Лесные Буки» моя жизнь была тихой и спокойной, на третий миссис Ракасл спустилась сразу после завтрака и что-то шепнула мужу.

«А, да! – сказал он, оборачиваясь ко мне. – Мы крайне обязаны вам, мисс Хантер, что вы настолько потакаете нашим причудам, что даже остригли волосы. Уверяю вас, это и на самую крохотную йоту не умалило вашей красоты. А теперь поглядим, как вам пойдет платье цвета электрик. Вы найдете его разложенным на кровати в вашей комнате, и если вы будете столь любезны надеть его, мы будем вам крайне обязаны».

Платье, ожидавшее меня, было особого голубого оттенка. Сшитое из превосходной ткани, но, несомненно, ношеное. Сидело оно на мне безупречно, будто шилось на меня. И мистер и миссис Ракасл, едва увидев это, выразили свой восторг, который показался мне слишком преувеличенным. Они ждали меня в гостиной, очень большой комнате во всю длину дома с тремя большими окнами, достигающими пола. Вблизи центрального окна стояло кресло, повернутое к нему спинкой. Меня попросили сесть в него, а затем мистер Ракасл, расхаживая взад-вперед вдоль противоположной стены, начал рассказывать мне всякие пресмешные истории. Вы представить себе не можете, до чего комично он выглядел, и я смеялась до упаду. Однако миссис Ракасл, видимо вовсе лишенная чувства юмора, ни разу даже не улыбнулась, а сидела, сложив руки на коленях, с грустным и тревожным выражением на лице. Примерно через час, или около того, мистер Ракасл внезапно сказал, что пора приниматься за дневные труды, а я могу переодеться и пойти в детскую к маленькому Эдварду.

Два дня спустя последовало точно такое же представление. Опять я переоделась, опять я сидела у окна спиной к нему, и опять я весело смеялась забавным историям, запас которых у моего нанимателя, казалось, был неистощим и которые он рассказывал с неподражаемым комизмом. Затем он вручил мне роман в желтой обложке и, повернув кресло так, чтобы моя тень не падала на страницы, попросил меня почитать ему вслух. Я читала минут десять, начав с середины главы, а затем он перебил меня на полуслове и распорядился, чтобы я переоделась.

Вы легко можете вообразить, мистер Холмс, какое меня охватило любопытство. Что могло крыться за этим непонятным спектаклем? Я заметила, что они все время тщательно следили, чтобы мое лицо было повернуто от окна, и я просто сгорала от желания узнать, что же происходит у меня за спиной. Поначалу казалось, что это неосуществимо, но вскоре я придумала кое-что. Мое ручное зеркальце разбилось, и тут меня осенила счастливая мысль: я спрятала осколок в носовом платке и в следующий раз, смеясь до упаду, я поднесла платок к глазам и с помощью маленького маневра сумела увидеть все, что находилось позади меня. Признаюсь, я испытала разочарование. Там ничего не было. Во всяком случае, так мне показалось сперва. Однако, взглянув еще раз, я заметила, что на Саутгемптонском тракте стоит мужчина в сером костюме и словно бы смотрит в мою сторону. Такой невысокий бородатый мужчина. На тракте всегда полно движения, это ведь очень важная дорога. Мужчина, однако, прислонился к ограде нашего луга и напряженно смотрел вверх. Я опустила платок и, поглядев на миссис Ракасл, перехватила ее пристальный взгляд. Она ничего не сказала, но, несомненно, она догадалась, что я держала в руке зеркальце и видела то, что было у меня за спиной. Она тут же встала.

«Джефри, – сказала она, – у дороги какой-то наглец пялится на мисс Хантер».

«Не какой-нибудь ваш друг, мисс Хантер?» – спросил он.

«Нет. Я никого в здешних краях не знаю».

«Бог мой! Какая наглость! Прошу вас, обернитесь и махните, чтобы он ушел!»

«Право, лучше не обращать внимания».

«Нет-нет! Иначе он будет тут все время околачиваться. Будьте добры, обернитесь и махните, чтобы он убирался».

Я сделала, что мне было велено, и в тот же самый миг миссис Ракасл опустила штору. Случилось это неделю назад, и с тех пор я больше не сидела у окна, не надевала голубого платья и не видела мужчину у ограды.

– Прошу, продолжайте, – сказал Холмс. – Ваш рассказ обещает быть крайне интересным.