Агата Кристи - Рождество Эркюля Пуаро

Трессильян вернулся в буфетную, где сделал Уолтеру строгий выговор. А тот, наглец этакий, позволил себе огрызаться!

Оставшись в буфетной один, Трессильян устало опустился на стул. Почему-то им овладело уныние. Сочельник и вся эта суматоха… Нет, это ему решительно не нравилось!

Сделав над собой усилие, он встал и отправился в гостиную забрать кофейные чашки. Комната была пуста, если не считать Лидии, которая, наполовину закрытая шторой, стояла у окна в дальнем конце комнаты. Стояла, вглядываясь в темноту.

Из-за соседней двери раздались звуки пианино. Играл мистер Дэвид. Но почему, спросил себя Трессильян, мистер Дэвид играет «Похоронный марш»? Потому что это действительно был похоронный марш. Нет, тут явно что-то не так…

Трессильян медленно вернулся в свою буфетную.

Внезапно сверху донесся грохот: было слышно, как бьется фарфор и опрокидывается мебель, раздается треск и глухие удары. «О господи! – подумал Трессильян. – Что там делает хозяин? Что там происходит?»

Затем донесся крик – высокий и ясно различимый, – жуткий пронзительный вопль, тут же превратившийся в какой-то клекот или хрип.

Трессильян на какой-то миг окаменел, словно парализованный, затем выскочил в коридор, а оттуда по широкой лестнице поспешил наверх. За ним последовали все остальные. Крик был слышен во всем доме.

Взбежав по ступенькам, они обогнули угол и мимо зловеще белеющих статуй бросились по коридору к дверям комнаты Симеона Ли. Мистер Фарр был уже там, так же как и миссис Дэвид. Она стояла, прислонившись спиной к стене. Молодой человек энергично крутил дверную ручку.

– Дверь заперта! – твердил он. – Дверь заперта!

Гарри Ли решительно оттолкнул его в сторону и, завладев дверной ручкой, решительно ее покрутил.

– Отец! – крикнул он. – Отец, впусти нас!

Затем вскинул руку, призывая к тишине, и все замолчали и прислушались. Ответа не последовало. Из комнаты не донеслось ни звука.

Зато позвонили в переднюю дверь, однако никто не обратил внимания.

– Придется выбить дверь, – предложил Стивен Фарр. – Ничего другого не остается.

– Это будет нелегко, – отозвался Гарри. – Двери здесь крепкие. Помогай, Альфред!

Все трое дружно поднатужились. В конце концов пришлось сбегать за дубовой скамьей, которую использовали в качестве тарана. Наконец дверь поддалась. Петли вылетели, и дверь с треском вывалилась из косяка.

Примерно минуту все стояли, столпившись и вглядываясь в дверной проем. То, что они там увидели, никто никогда не сможет забыть…

В комнате явно имела место яростная борьба. Тяжелая мебель была перевернута, пол усыпан осколками фарфоровых ваз. На коврике перед ярко пылающим камином в огромной луже крови лежал Симеон Ли… Все вокруг было забрызгано кровью. В комнате царил полный разгром.

Раздался долгий, надрывный вздох, затем один за другим прозвучали два голоса. Что любопытно, в обоих случаях это были цитаты.

– Божьи мельницы мелют медленно… – произнес Дэвид Ли.

– Кто бы мог подумать, что в старике так много крови? – прошептала Лидия.

Суперинтендант Сагден позвонил в звонок трижды. Наконец, отчаявшись, громко постучал в дверь.

Ему открыл перепуганный Уолтер. На его лице читалось облегчение.

– А, это вы… Я как раз звонил в полицию, – произнес он.

– Зачем? – резко спросил суперинтендант Сагден. – Что здесь происходит?

– Старый мистер Ли, – прошептал Уолтер. – Его прихлопнули…

Оттолкнув лакея в сторону, суперинтендант Сагден взбежал вверх по лестнице и, никем не замеченный, вошел в комнату. Он тотчас увидел, как Пилар наклонилась и что-то подняла с пола.

Дэвид Ли стоял, прикрыв глаза руками. Остальные испуганно сбились в кучку. Лишь Альфред Ли нашел в себе мужество сделать шаг к мертвому телу и теперь застыл, глядя на него сверху вниз. Лицо его ничего не выражало.

– Здесь ничего нельзя трогать… помните это, ничего… – проговорил Джордж Ли. – Нельзя до прибытия полиции. Это самое главное.

– Извините, – произнес Сагден.

Деликатно отодвинув женщин, он шагнул вперед. Альфред Ли тотчас его узнал.

– О, это вы, суперинтендант Сагден! – воскликнул он. – Быстро же вы прибыли.

– Да, мистер Ли, – ответил Сагден, не тратя время на объяснения. – Что здесь происходит?

– Мой отец, – сказал Альфред Ли, – убит… убит…

Голос его дрогнул.

Внезапно Магдалена разразилась истерическими рыданиями.

Суперинтендант Сагден поднял большую руку и властно произнес:

– Могу я попросить всех вас покинуть комнату, за исключением мистера Ли и… э-э-э… мистера Джорджа Ли?..

Все медленно и неохотно, как стадо овец, двинулись к двери,

Суперинтендант Сагден неожиданно остановил Пилар.

– Извините меня, мисс, – любезно проговорил он. – Здесь ничего нельзя трогать или передвигать.

Девушка удивленно посмотрела на него.

– Конечно же, нельзя. Она это прекрасно понимает! – раздраженно произнес Стивен Фарр.

– Но ведь вы только что подняли что-то с пола, верно? – с прежней любезностью проговорил суперинтендант Сагден.

Пилар недоуменно посмотрела на него.

– Я? – удивилась она.

Полицейский был все так же любезен, лишь голос его сделался немного тверже.

– Да, я видел…

– О!

– Прошу вас, верните это мне. То, что у вас в руке.

Пилар медленно разжала пальцы. На ее ладони лежали кусочек резины и крошечный деревянный предмет. Суперинтендант взял их и положил в конверт, который спрятал в нагрудном кармане.

– Благодарю вас, – произнес он и отвернулся.

В глазах Стивена Фарра мелькнуло что-то похожее на внезапное уважение. Как будто он ранее недооценил этого симпатичного великана, суперинтенданта полиции.

Все медленно вышли из комнаты. За спиной у них прозвучал голос Сагдена:

– А теперь прошу вас…

– Нет ничего лучше живого огня, – произнес полковник Джонсон и, подбросив в камин еще одно полено, пододвинул кресло ближе. – Угощайтесь, – предложил он, гостеприимно указав на графин с вином и сифон с содовой, стоявшие рядом с локтем его гостя.

Тот вежливо поднял руку в знак отказа и осторожно придвинул кресло к пылающим поленьям, хотя и был того мнения, что возможность поджарить себе пятки – подобно некой средневековой пытке – отнюдь не спасает от сквозняка, ледяным холодом обдававшего ему спину и плечи.

Пусть полковник Джонсон, главный констебль[10] Миддлшира, и считает, что ничто не сравнится с живым огнем в камине, но Эркюль Пуаро был убежден, что центральное отопление куда лучше справляется этой задачей.

– Помните случай Картрайта?[11] – задумчиво произнес хозяин дома. – Удивительный человек! Безграничное обаяние. Когда он приехал сюда вместе с вами, то буквально заставил всех нас есть у него с рук! – Он покачал головой и с жаром добавил: – Второго такого дела не будет! К счастью, отравления никотином – вещь крайне редкая.

– В свое время вы сказали бы, что отравление – это так не по-английски, – предположил Эркюль Пуаро. – Любимое средство иностранцев! Порядочные люди им не пользуются!

– Я бы так не сказал, – возразил главный констебль. – Отравлений мышьяком происходит много. Возможно, даже больше, чем мы думаем.

– Пожалуй, вы правы.

– Отравления… их всегда сложно расследовать, – сказал Джонсон. – Противоречивые заключения экспертов, да и врачи чрезвычайно осторожны в высказываниях. Всегда сложно довести дело до суда. Но уж если мы имеем дело об убийстве, – впрочем, боже упаси! – то пусть оно будем простым. Без двусмысленности в отношении причин смерти.

Пуаро понимающе кивнул.

– Пулевое ранение, перерезанное горло, размозженный череп? Вы их предпочитаете?

– Только не называйте это предпочтением, мой дорогой друг. А то еще подумаете, будто я люблю дела об убийствах! Надеюсь, их у меня больше не будет. По крайней мере, во время вашего пребывания здесь.

– Моя репутация… – начал Пуаро.

Но Джонсон, не дав ему договорить, продолжил:

– Рождество, – сказал он. – Мир, согласие, добрая воля. Да-да, повсюду мир и согласие.

Эркюль Пуаро откинулся на спинку кресла и, соединив кончики пальцев, принялся задумчиво их разглядывать.

– То есть вы хотите сказать, – произнес он, – что Рождество – нетипичное время для преступлений?

– Да, это я и имел в виду.

– Почему?

– Почему? – переспросил Джонсон, слегка сбитый с толку. – Я только что сказал – это время подарков, веселья и все такое прочее.

– Британцы, они такие сентиментальные! – пробормотал Пуаро.

– И что из этого? – удивился главный констебль. – Да, мы чтим старину, любим старинные праздники. Что в этом плохого?

– Абсолютно ничего плохого. Наоборот, это очаровательно! Но давайте посмотрим на факты. Вы сказали, что Рождество – время веселья. Это означает, что люди много едят и пьют. Фактически это подразумевает переедание! Перееданию же сопутствует несварение желудка. А оно идет рука об руку с раздражительностью.

– Преступления не совершаются по причине раздражительности, – возразил полковник.

– Это как сказать! Подумайте сами. В Рождество воцаряется дух доброй воли. Это, как вы говорите, «самое главное». Прощаются былые обиды, спорящие приходят к согласию, пусть даже на короткое время.