Он снова удобно уселся у камина, закинул ногу на ногу и развернул газету.

- Пусть кто-нибудь, все равно кто, еще раз вылезет из кровати, - кротко и ласково произнес он, не обращаясь ни к кому в отдельности, - "и крайнее изумление станет уделом этого нашего уважаемого современника!" - Последнее выражение мистер Тетерби нашел среди вырезок на ширме. - Джонни, сын мой, позаботься о твоей единственной сестре Салли; ибо никогда еще на твоем юном челе не сверкала столь драгоценная жемчужина.

Джонни сел на низенькую скамеечку и благоговейно согнулся под тяжестью Молоха.

- Какой великий дар для тебя эта малютка, Джонни! - продолжал отец, - и как ты должен быть благодарен! "Не всем известно", Джонни, - теперь он снова обратил взгляд на ширму, - "но это факт, установленный при помощи точных подсчетов, что огромный процент новорожденных младенцев не достигает двухлетнего возраста, а именно..."

- Ой, папа, пожалуйста, не надо! - взмолился Джонни. - Я просто не могу, как подумаю про Салли!

Мистер Тетерби сжалился над ним, и Джонни, еще глубже восчувствовав, какое сокровище ему доверено, утер глаза и вновь принялся баюкать сестру.

- Твой брат Дольф сегодня запаздывает, Джонни, - продолжал отец, помешивая кочергой в камине. - Он придет домой замерзший, как сосулька. Что же это случилось с нашей бесценной мамочкой?

- Вот, кажется, мама идет! И Дольф! - воскликнул Джонни.

- Да, ты прав, - прислушавшись, ответил отец. - Это шаги моей маленькой женушки.

Ход мысли, приведший мистера Тетерби к заключению, что жена его маленькая, остается его секретом. Из нее без труда можно было выкроить двух таких, как он. Даже увидев ее одну всякий подумал бы: "Какая рослая, дородная, осанистая женщина!" - а уж рядом с мужем она казалась настоящей великаншей. Не менее внушительны были ее размеры и по сравнению с ее миниатюрными сыновьями. Однако в дочери миссис Тетерби наконец-то нашла свое достойное отражение; и никто не знал этого лучше, чем жертвенный агнец Джонни, который с утра до ночи испытывал на себе вес и размеры своего требовательного идола.

Миссис Тетерби ходила за покупками и вернулась с тяжелой корзиной; сбросив шаль и чепец, она устало опустилась на стул и приказала Джонни сейчас же принести ей малютку, которую она желала поцеловать. Джонни повиновался, потом вернулся на скамеечку и опять скорчился на ней в три погибели; но тут Адольф Тетерби-младший, который к этому времени размотал нескончаемый пестрый шарф, обвивавший его чуть ли не до пояса, потребовал и для себя такой же милости. Джонни снова подчинился, потом опять вернулся на свою скамеечку и скорчился на ней; но тут мистер Тетерби, осененный вдохновением, в свою очередь заявил о своих родительских правах. Когда это третье пожелание было выполнено, несчастная жертва совсем выбилась из сил; она еле добралась назад к своей скамеечке, снова скорчилась на ней и, едва дыша, поглядывала на родителей и старшего брата.

- Что бы ни было, Джонни, - сказала мать, качая головой, - береги ее или никогда больше не смей смотреть в глаза своей матери.

- И своему брату, - подхватил Дольф.

- И своему отцу, - прибавил мистер Тетерби.

Джонни, трепеща при мысли о грозящем ему отлучении, заглянул в глаза Молоху, убедился, что покуда сестра цела и невредима, умелой рукой похлопал ее по спине (которая в эту минуту была обращена кверху) и стал покачивать на коленях.

- Ты не промок, Дольф? - спросил отец. - Поди сюда, сынок, сядь в мое кресло и обсушись.

- Нет, папа, спасибо, - ответил Адольф, ладонями приглаживая волосы и одежду. - Я вроде не очень мокрый. А что, лицо у меня здорово блестит?

- Да, у тебя такой вид, сынок, как будто тебя натерли воском, - сказал мистер Тетерби.

- Это от погоды, - объяснил Адольф, растирая щеки рукавом потрепанной куртки. - Когда такой дождь, и ветер, и снег, и туман, у меня лицо иной раз даже сыпью покрывается. А уж блестит вовсю!

Адольф-младший, которому лишь недавно минуло десять лет, тоже пошел по газетной части: нанявшись в фирму более преуспевающую, нежели отцовская, он продавал газеты на вокзале, где сам он, маленький и круглолицый, точно купидон в убогом наряде, и его пронзительный голосишко были всем так же знакомы и привычны, как сиплое дыхание прибывающих и отходящих локомотивов. Он был еще слишком юн для коммерции, и, быть может, ему не хватало бы невинных развлечений, свойственных его возрасту, но, к счастью, он придумал себе забаву, помогающую скоротать долгий день и внести в него разнообразие без ущерба для дела. Это остроумное изобретение, как многие великие открытия, замечательно было своей простотой: оно заключалось в том, что Дольф в разное время дня заменял слово "листок" другими, созвучными. Так, хмурым зимним утром, пока не рассвело, расхаживая по вокзалу в клеенчатом плаще, в шапке и теплом шарфе, он пронизывал сырой, промозглый воздух криком: "Утренний листок"! Примерно за час до полудня газета называлась уже "Утренний блисток", затем, около двух часов пополудни она превращалась в "Утренний кусток", еще через два часа в "Утренний свисток" и, наконец, на заходе солнца - в "Вечерний хвосток", что очень помогало нашему молодому джентльмену сохранять веселое расположение духа.

Миссис Тетерби, его почтенная матушка, которая, как уже упоминалось, сидела, откинув на спину шаль и чепеу, и в задумчивости вертела на пальце обручальное кольцо, теперь поднялась, сняла верхнюю одежду и начала накрывать стол скатертью.

- О господи, господи боже ты мой! - вздохнула она. - И что только творится на свете!

- Что же именно творится на свете, дорогая? - спросил, оглянувшись на нее, мистер Тетерби.

- Ничего, - сказала миссис Тетерби.

Муж поднял брови, перевернул газету и, глаза его побежали по странице вверх, вниз, наискось, но читать он не читал; ему никак не удавалось сосредоточиться.

Тем временем миссис Тетерби расстилала скатерть, но делала это так, словно не готовила стол к мирному семейному ужину, а казнила его за какие-то грехи: без всякой нужды с размаху била его ножами и вилками, шлепала тарелками, щелкала солонкой и, наконец, обрушила на него каравай хлеба.

- О господи, господи боже ты мой! - промолвила она. - И что только творится на свете!

- Голубка моя, ты уже один раз это сказала, - заметил муж. - Что же такое творится на свете?

- Ничего, - отрезала миссис Тетерби.

- Ты и это уже говорила, София, - мягко заметил муж.

- Ну и пожалуйста, могу еще повторить: ничего! И еще, пожалуйста: ничего! И еще, пожалуйста: - ничего! Вот, на тебе!

Мистер Тетерби обратил взор на свою подругу жизни и с кротким удивлением спросил:

- Чем ты расстроена, моя маленькая женушка?

- Сама не знаю, - отозвалась та. - Не спрашивай. И вообще с чего ты взял, что я расстроена? Ни капельки я не расстроена.

Мистер Тетерби отложил газету до более удобного случая, поднялся и, сгорбившись, заложив руки за спину и медленно прохаживаясь по комнате (его походка вполне соответствовала всему его кроткому и покорному облику), обратился к двум своим старшим отпрыскам.

- Твой ужин сейчас будет готов, Дольф, - сказал он. - Твоя мамочка под дождем ходила за ним в харчевню. Это очень великодушно с ее стороны. И ты тоже скоро получишь что-нибудь на ужин, Джонни. Твоя мамочка довольна тобою, мой друг, потому что ты хорошо заботишься о твоей драгоценной сестричке.

Миссис Тетерби молчала, но стол, видимо, уже не вызывал у нее прежней враждебности; покончив с приготовлениями, она достала из своей вместительной корзинки солидный кусок горячего горохового пудинга, завернутый в бумагу, и миску, от которой, едва с нее сняли покрывавшую ее тарелку, распространился такой приятный аромат, что три пары глаз в двух кроватях широко раскрылись и уже не отрывались от пиршественного стола. Мистер Тетерби, словно не замечая безмолвного приглашения, продолжал стоять и медленно повторял: "Да, да, твой ужин сейчас будет готов, Дольф, твоя мамочка ходила за ним по дождю в харчевню. Это очень, очень великодушно с ее стороны". Он повторял эти слова до тех пор, пока миссис Тетерби, которая уже некоторое время за его спиной обнаруживала всяческие признаки раскаяния, не кинулась ему на шею и не расплакалась.

- Ох, Дольф! - вымолвила она сквозь слезы. - Как я могла так себя вести!

Это примирение до такой степени растрогало Адольфа-младшего и Джонни, что оба они, точно сговорившись, подняли отчаянный рев, отчего немедленно закрылись три пары круглых глаз в кроватях и окончательно обратились в бегство еще двое маленьких Тетерби, которые как раз выглянули украдкой из своей каморки в надежде поживиться каким-нибудь лакомым кусочком.

- Понимаешь, Дольф, - всхлипывала миссис Тетерби, - когда я шла домой, я того и думать не думала, все равно как младенец, который еще и на свет-то не родился...

Мистеру Тетерби, по-видимому, не понравилось это сравнение.

- Скажем лучше, как новорожденный младенец, дорогая, - заметил он.

- И думать не думала, все равно как новорожденный младенец, - послушно повторила за ним миссис Тетерби, - Джонни, не гляди на меня, а гляди на нее, не то она упадет у тебя с колен и убьется насмерть, и тогда сердце твое разорвется, и поделом тебе... И когда домой пришла, думать не думала, совсем как наша малютка, что вдруг возьму да и разозлюсь. Но почему-то, Дольф... Тут миссис Тетерби умолкла и опять начала вертеть на пальце обручальное кольцо.

- Понимаю!-сказал мистер Тетерби. - Очень хорошо понимаю. Моя маленькая женушка расстроилась. Тяжелые времена, и тяжелая работа, да и погода такая, что дышать тяжело, - все это иной раз удручает. Понимаю, милая! Ничего удивительного! Дольф, мой друг, - продолжал мистер Тетерби, исследуя вилкой содержимое миски, - твоя мамочка, кроме горохового пудинга, купила в харчевне еще целую косточку от жареной поросячьей ножки, и на косточке осталось еще вдоволь хрустящих корочек, и подливка есть, и горчицы сколько душе угодно. Давай-ка твою тарелку, сынок, и принимайся, пока не остыло.