Но все совершилось как надо – как положено.

Я поинтересовался мнением Терезы. Она задумчиво кивнула:

– Они прекрасная пара.

– «Созданы друг для друга». Так обычно говорят на свадьбах старые слуги, однако на сей раз так и есть.

– Да, так и есть. Просто невероятно… Хью, тебе не кажется иногда, что сейчас ты проснешься, и все исчезнет?

Несколько мгновений я не мог понять, что она хочет сказать. Потом понял…

Позже мне пришлось выслушать и мнение Джона Габриэля. Со мной он держался все так же откровенно и не скрывал своих чувств. Насколько я понял, Габриэль сразу невзлюбил лорда Сент-Лу – вполне естественно, ибо с приездом Сент-Лу шумиха вокруг него самого несколько поутихла.

Весь Сент-Лу был взбудоражен приездом законного владельца замка. Коренные жители гордились древностью его титула и помнили его отца. В новичках его приезд подогрел снобизм.

– Просто стадо баранов! – говорил Габриэль. – Просто удивительно, до чего англичане обожают титулы.

– Не называйте жителей Корнуолла англичанами, – поправил его я. – Разве вас еще не научили?

– Выскочило из головы. Но ведь это правда! С титулованными особами либо носятся как с писаной торбой, либо впадают в другую крайность: злятся и уверяют, что вся возня с титулами гроша ломаного не стоит. Тот же снобизм, только наизнанку!

– А сами-то вы как? – поинтересовался я.

Габриэль расплылся в широкой улыбке. Он прекрасно осознавал свое слабое место.

– И я такой же сноб наизнанку! Больше всего на свете – по-настоящему – мне хотелось бы родиться Рупертом Сент-Лу.

– Вы меня удивляете! – заметил я.

– Есть некоторые вещи, с которыми надо родиться, – задумчиво продолжал Габриэль. – Я дорого бы дал, чтобы у меня были такие ноги, как у него.

Я припомнил, что сказала леди Трессильян на первом митинге с участием майора.

– Вам не кажется, – спросил я, – что из-за Руперта ваша слава несколько померкла?

Габриэль серьезно воспринял мой вопрос и некоторое время обдумывал его, не выказывая, однако, раздражения.

Наконец он заявил: нет, он не видит здесь опасности, поскольку лорд Сент-Лу не является его политическим оппонентом. Приезд Руперта – дополнительная пропаганда в пользу Консервативной партии.

– Хотя, полагаю, если бы он поддерживал какую-либо партию – то есть если бы мог, вы же знаете, что, будучи пэром, он не имеет права, – так вот, вероятнее всего, он поддержал бы лейбористов.

– Да что вы! – запротестовал я. – Он же землевладелец!

– Разумеется, национализация земли пришлась бы ему не по вкусу, но в наши дни, Норрис, все перевернулось вверх дном. Фермеры и представители рабочего класса чаще всего твердолобые консерваторы, а молодые интеллектуалы, ученые и отпрыски богатых семей поддерживают лейбористов – по-моему, главным образом из-за того, что они понятия не имеют, что такое работать руками, и не имеют ни малейшего представления о подлинных нуждах рабочих.

– А каковы же подлинные нужды рабочих? – Я знал, что Габриэль всякий раз отвечает на этот вопрос по-разному.

– Рабочие хотят, чтобы их страна процветала, – тогда и они будут процветать. По мнению рабочих, консерваторы скорее превратят нашу родину в процветающую страну, потому что они лучше разбираются в деньгах. На самом деле веский довод! Я бы назвал лорда Сент-Лу настоящим старомодным либералом – а какая польза от либералов? Нет, нет, Норрис, и не спорьте со мной, я и так знаю, что вы собираетесь сказать. Вот подождите, пока пройдут выборы. Сейчас либералов осталось так мало, что их днем с огнем не сыщешь. Либеральные идеи никому не нравятся, правда! Я хочу сказать, никому не нравится прямой путь… Он так банален!

– А Руперт Сент-Лу, по-вашему, сторонник прямого пути?

– Да. Он человек разумный – и с прошлым связи не теряет, и новое приветствует… Ни рыба ни мясо… Пряник – вот кто он такой!

– Что? – Я не понял.

– Вы слышали, что я сказал. Пряник! Пряничный замок. Пряничный владелец замка. – Он фыркнул. – Пряничная свадьба!

– И пряничная невеста? – предположил я.

– Нет. Она настоящая… Просто случайно угодила туда, как Гензель и Гретель в пряничный домик. Он такой славный, пряник, так и хочется отломить кусочек и съесть… И оказывается, что он съедобный.

– Я так понял, вы не в восторге от Руперта Сент-Лу.

– А за что мне его любить? Уж если на то пошло, так я ему тоже не по душе.

Я замолчал. Да, действительно, вряд ли Руперту Сент-Лу нравится Джон Габриэль.

– И все же ему придется общаться со мной, – продолжал Габриэль. – Я стану членом парламента от его округа. Им придется время от времени приглашать меня к обеду, а он будет сидеть на трибуне рядом со мной.

– Вы уж очень уверены в себе, майор. Вы еще не прошли в парламент.

– Говорю вам, дело решенное. Я не могу не пройти. Понимаете, другой возможности у меня не будет. Я вроде как опыт провожу. Если опыт окажется неудачным, мое имя забудут и со мной будет покончено. Обратно в армию мне путь тоже закрыт… Я ведь не гожусь для службы в тылу; мои способности проявляются только в драке. Когда закончится война с Японией, мне конец. Мавр сделал свое дело…

– Никогда не считал Отелло персонажем заслуживающим доверия, – заметил я.

– Почему? Ревнивец не заслуживает доверия?

– Хорошо, скажем, я не считаю его достойным сочувствия. Его не жалко. Он кажется обыкновенным глупцом.

– Да, – задумчиво протянул Габриэль, – его не жалко… Совсем не жалко, не то что Яго…

– Вам жаль Яго? У вас, кажется, очень странные пристрастия.

Он искоса посмотрел на меня и покачал головой:

– Нет, вам не понять…

Вскочив со стула, он нервно заходил по комнате, задевая безделушки на письменном столе. Он, казалось, ничего не замечал вокруг себя. Не без удивления я понял: упоминание о литературных персонажах задело его до глубины души.

– Я понимаю Яго, – сказал он наконец. – Я даже понимаю, почему в конце бедняга не говорит ничего, кроме:

Все сказано. Я отвечать не стану И не открою рта [5].

Он повернулся ко мне:

– Что вы можете знать о Яго и ему подобных, вы, Норрис, и вам подобные, люди, которые всю жизнь находятся в ладу с самими собой! Вы никогда не отклонялись от намеченного курса – так как вы смеете судить о Яго? Жалкие, обреченные людишки! Бог ты мой, вот если бы мне довелось ставить Шекспира, я сделал бы Яго центральным персонажем, я нашел бы на эту роль величайшего актера, способного своей игрой пронять зрителей до самых печенок! Только представьте себе, каково это – родиться трусом! Лгать, обманывать и удирать… Так сильно любить деньги, чтобы вставать, есть, спать и целовать жену, думая прежде всего о деньгах… И при этом ни на минуту не забывать о своей сущности…

Вот что самое мерзкое в жизни! Кто написал: «Мы больше любим то, что недоступно…»? Наверное, Вордсворт – он слова не мог в простоте сказать… А я бы, Норрис, изменил «любим» на «ненавидим»: ты ненавидишь, потому что понимаешь: это не для тебя. Ты никогда не получишь то, за что охотно продал бы душу дьяволу. По-вашему, человек таков, каким хочет себе казаться? Человек таков, каким он уродился. Думаете, скряга, который молится на каждый грош, хочет быть жадным? Думаете, человек, наделенный чувствительным воображением, в восторге от своего дара? Думаете, убегающий трус хочет бежать?

Зависть, настоящую зависть вызывает тот, кто действует лучше нас. Зависть вызывает человек, который действительно лучше нас!

Валяясь в грязи, вы ненавидите существо, которое витает в облаках. Хочется стянуть его вниз… вниз… туда, в грязь. Бедный Яго! Мне жаль его. Не встреть он Отелло, его жизнь удалась бы. Он бы катался как сыр в масле, играя на доверии окружающих. В наши дни он продавал бы акции несуществующих золотодобывающих компаний доверчивым дуракам из бара «Ритц»… Да, Яго умел внушать доверие… Честный Яго! Ему ничего не стоило обвести вокруг пальца солдата – и чем храбрее солдат, тем хуже он соображает в делах. Такие вечно покупаются на поддельные акции и планы по подъему со дна моря затонувших галеонов с испанскими сокровищами, приобретают разоренные фермы… Солдаты – народ доверчивый. Отелло – как раз такой простак, который верил любой правдоподобной сказке, умело и вовремя рассказанной артистом, – а Яго был артистом! Вы почитайте пьесу внимательно. Между строк ясно проскальзывает мысль о том, что Яго растратил полковые деньги. Отелло не верит – нет, нет, кто угодно, только не честный служака Яго! Он, может, глуп, но честен. Но притом Отелло ставит Кассио начальником Яго! Кассио – ревизор, чтоб мне лопнуть! А Отелло? Ведь он считает, что добрый малый Яго только недостаточно умен для повышения в чине. Помните, как Яго хвастает своей отвагой в битвах? Попомните мои слова, Норрис, он врет. Такую чушь можно услышать в пивной от парня, который и пороху-то никогда не нюхал! Фальстафовы [6] штучки, только на сей раз перед нами разыгрывается не комедия, а трагедия. Яго, несчастный, захотел стать Отелло! Храбрым солдатом и честным человеком! Да у него было не больше шансов сделаться Отелло, чем у горбуна – избавиться от своего горба. Ему хотелось порисоваться перед женщинами, но женщины его не выносили… Его добродушная шлюха жена презирала его и готова была изменить ему с первым встречным. Могу поспорить, что с Отелло любая женщина готова была лечь в постель! Говорю вам, Норрис, с обманутыми мужьями случаются престранные вещи – я навидался такого в жизни. У них страсть к женщинам превращается в патологию. Шекспир знал, о чем писал! Яго просто истекает ядом неутоленной сексуальности. Кажется, никто не замечает его страданий! Он способен видеть прекрасное, он знает, что такое красота, и знает, что такое благородная натура. Господи, Норрис, материальная зависть, зависть к богатству, собственности, деньгам – ничто по сравнению с завистью духовной! Такая зависть, словно язва, разъедает изнутри и убивает. Вы видите нечто выше вас и против воли любите и потому еще сильнее ненавидите и не успокоитесь, пока не убьете предмет вашей зависти, не изорвете в клочья, не уничтожите… Да, несчастный Яго страдал… И по-моему, Шекспир хорошо понимал его и жалел беднягу. Наверное, вначале он, обмакнув в чернила гусиное перо – или чем они тогда писали, – хотел изобразить бессердечного, грубого зверя. Но для этого ему пришлось проследить весь жизненный путь Яго, спуститься вместе с ним в глубины ада и прочувствовать то, что чувствовал его герой. Вот почему, когда Яго был изобличен и его ждало неминуемое возмездие, Шекспир сохраняет ему честь и оставляет единственное, что у того осталось, – способность молчать. Шекспир и сам побывал среди мертвецов и знает: тот, кто находится в преисподней, не говорит об аде…