Вместо войны я оказался погружен в атмосферу политики, а в таких местах, как Сент-Лу, политика – занятие по преимуществу женское. Подсчеты и просчеты, убеждение потенциальных сторонников, необходимость вникать во все мелочи в сочетании с нудной и совершенно неинтересной работой – женский, так сказать, вклад в существование. Этакий миниатюрный мирок… Внешний мир, полный жестокости, крови и насилия, в этих местах практически не играл никакой роли. На фоне еще не оконченной мировой войны в Сент-Лу разыгрывалась собственная борьба мелких страстишек и характеров. И то же самое происходило по всей Англии – разумеется, борьбу нескольких личностей между собой прикрывали благородной риторикой. Лозунги, клише были у всех на слуху: Демократия, Свобода, Безопасность, Империя, Национализация, Верность, Патриотизм, Смело в будущее… Однако уже тогда я начал подозревать: выборы – всего лишь предлог, красивые слова и лозунги – не более чем красивая упаковка для осуществления личных амбиций.

И что такое, в конце концов, политика, как не балаган на всемирной ярмарке? Каждый кандидат, подобно ярмарочному зазывале, рекламирует свой товар, способный, по его словам, исцелить от всех болезней… А доверчивая публика глотает наживку.

Вот в таком мирке я и существовал с тех пор, как вернулся с того света. Прежде я никогда не сталкивался с подобными вещами, и все происходящее было для меня в новинку.

Вначале я презирал новый для себя мир. «Всего лишь еще одна разновидность мошенничества», – говорил я себе. Но уже тогда я начинал понимать, на чем он основывался, какие в нем бушевали страсти.

Мне страстно хотелось сбежать из этого мирка. Роберт мне тут был не помощник, поскольку он – художник, по-матерински озабоченный созиданием некоей новой реальности, новой жизни. Габриэль? Да, он был мужчиной, и его присутствие шло вразрез с мелкой сетью интриг, но по сути мы с ним не ладили.

Руперт Сент-Лу вернул меня в мой мир – мир Аламейна и Сицилии, Каира и Рима. Мы говорили с ним на одном языке, понимали друг друга с полуслова, находили общих знакомых. Я словно снова стал здоровым, настоящим человеком, мужчиной, снова ощутил особую беззаботность военного, которого каждую минуту могут убить и который ценит хорошее настроение и простые радости жизни.

Руперт Сент-Лу мне ужасно понравился. Я сразу понял, что он первоклассный офицер. К тому же он был наделен необычайным обаянием. Он был умен, добродушен и по-хорошему чувствителен. Именно таким людям, как я считал, предстояло построить новый мир – людям, воспитанным в лучших наших традициях и в то же время обладающим передовым мышлением.

Вскоре к нам присоединились Тереза и Роберт. Тереза объяснила: мы вовлечены в самую гущу предвыборной борьбы. Руперт Сент-Лу сознался, что политика его мало волнует. Тут подошли Карслейки и Габриэль. Миссис Карслейк разливалась соловьем. Карслейк энергично пожал Руперту руку:

– Очень, очень рад с вами познакомиться, лорд Сент-Лу! Разрешите представить вам нашего кандидата, майора Габриэля.

Они вежливо поздоровались друг с другом. Руперт пожелал кандидату удачи на выборах. Потом немного поговорили об избирательной кампании и об общей ситуации. Оба они стояли рядом у окна, против света. Контраст между ними бросался в глаза – поистине разительный контраст. Дело было не только в том, что Руперт был красив, а Габриэль – маленький уродец. Различие между ними шло глубже. Руперт Сент-Лу словно излучал уверенность в себе. Вежливость и хорошие манеры он впитал с молоком матери. И вместе с тем чувствовалось: он честен, прямодушен и искренен. На его фоне Габриэль явно проигрывал: нервничал, держался слишком самоуверенно, широко расставлял ноги при ходьбе, двигался неуклюже. Бедняга! Каким он казался заурядным человечком… Хуже того, у него был вид человека, который честен, пока ему это выгодно. Его можно было сравнить с собакой с сомнительной родословной. До тех пор пока он сам по себе, все идет нормально, но когда он попадает на собачью выставку и оказывается рядом с чистопородным псом…

Кивком я указал Роберту, стоявшему рядом с моим креслом, на тех двоих, и он сразу понял мой намек. Габриэль неловко переминался с ноги на ногу. Во время разговора ему приходилось смотреть на Руперта снизу вверх – не думаю, что он был в восторге от такого положения.

Кое-кто еще не сводил глаз со странной пары. Изабелла… Она не отрываясь смотрела на Руперта. На губах ее играла легкая улыбка, она гордо вскинула голову, щеки покрылись румянцем… Какое удовольствие было наблюдать за ее гордым и радостным взглядом!

Ее поведение не ускользнуло от внимания Роберта. Он быстро посмотрел на нее, затем снова принялся наблюдать за Рупертом Сент-Лу.

Вскоре все отправились в дом выпить чего-нибудь. Роберт остался на террасе. Я спросил, какого он мнения о Руперте Сент-Лу. Ответ брата удивил меня.

– Я бы сказал, – заметил он, – что при его крещении не присутствовало ни одной злой волшебницы.

Глава 19

Руперту и Изабелле не понадобилось много времени, чтобы обо всем договориться. Мне кажется, что между ними все было решено в тот самый миг, когда они встретились на террасе у моей инвалидной коляски.

Полагаю, оба с облегчением перевели дух: та мечта, тот образ, который каждый из них долгое время тайно лелеял в душе, успешно прошел испытание… Ибо, как поведал мне Руперт несколько дней спустя, он действительно давно и втайне мечтал…

За то время мы с ним сдружились. Лорд Сент-Лу был рад моему обществу. Атмосфера замка была пропитана женским обожанием. Три старые леди чуть ли не молились на Руперта и не стеснялись в выражении своих чувств. Даже сама леди Сент-Лу немного смягчилась. Так что Руперт находил отдушину в беседах со мной.

Однажды он признался:

– Раньше я склонен был считать блажью свои мысли насчет Изабеллы. В самом деле, странно заранее решать, на ком ты женишься, причем решать тогда, когда объект твоих мечтаний еще совсем девчонка, тощая девчонка! И вдруг выясняется, что все выходит по-моему.

Я сообщил ему, что мне известны подобные случаи.

– Правда в том, – продолжал он задумчиво, – что мы с Изабеллой… Я всегда ощущал ее частью меня. Я знал, что она однажды станет моей женой и мы будем одним целым. Да-а… Она необычная девушка.

С минуту он молча курил, а затем добавил:

– Знаете, что мне в ней нравится больше всего? У нее нет чувства юмора.

– А вдруг есть?

– Нет, абсолютно нет. Это как-то удивительно успокаивает… Всегда подозревал, что чувство юмора – это такой салонный трюк, которому мы, цивилизованные люди, научились для того, чтобы обезопасить себя от разочарования в жизни. Мы сознательно пытаемся представить свою жизнь в смешном свете просто потому, что боимся оказаться неудачниками.

Что-то было в его рассуждениях такое… Я слушал его, криво улыбаясь… Да, возможно, Руперт Сент-Лу в чем-то прав…

Бросив взгляд на замок, он отрывисто произнес:

– Люблю я это место. И всегда любил. И все же я рад, что вырос в Новой Зеландии – до тех пор, пока не поступил в Итон. Я получил отсрочку. Теперь я могу видеть замок как бы со стороны, и в то же время я отождествляю себя с ним без излишней рефлексии. Я приезжал сюда из Итона на праздники и на каникулы и знал, что замок – мой, когда-нибудь я здесь поселюсь… Я знакомился с замком и знал, что о таком замке я мечтал всю жизнь… С самого первого раза, как я сюда приехал, у меня возникло чувство… такое, знаете, странное чувство… будто я вернулся домой.

И Изабелла была частью дома. Я сразу понял и всегда с тех пор знал, что мы с ней поженимся и проживем в этих краях всю жизнь. – Он нахмурился. – И ведь мы действительно будем здесь жить! Несмотря на непомерные налоги, расходы, ремонт, несмотря на угрозу национализации земли. Здесь наш дом – мой и Изабеллы.

…На пятый день по прибытии Руперта было официально объявлено об их помолвке.

Новость сообщила леди Трессильян.

– Завтра или послезавтра объявление будет напечатано в «Таймс», – сказала она, – но мне не терпелось сообщить вам первым радостную весть. Я так счастлива!

Ее круглое доброе лицо порозовело от удовольствия. В ее жизни так недоставало подобных радостей! От счастья она даже, кажется, позабыла, что должна по-матерински опекать меня, и потому я отнесся к ее обществу куда снисходительнее обычного. Впервые она не захватила для меня ни одной брошюры и не вспоминала о том, что должна неустанно подбадривать меня и будить во мне волю к жизни. Очевидно, Руперт и Изабелла заняли все ее мысли.

Поведение двух других дам было иным. Миссис Бигэм Чартерис с удвоенной живостью и энергией водила Руперта на длительные прогулки по поместью, знакомила с арендаторами и часами наставляла по поводу смены крыш и ремонта помещений. Она сообщала ему, что следует сделать непременно, а что можно и нужно оставить без изменений.

– Амос Полфлексен вечно ворчит. Два года назад ему заделали все швы в стенах. Нужно что-то сделать с трубой Эллен Хит. Она не жалуется, но Хиты наши арендаторы уже триста лет.

Самым загадочным было поведение леди Сент-Лу. Некоторое время я не мог разобраться в том, как она относится к предстоящему событию. Затем я понял. Она торжествовала. Странное это было торжество – словно она одержала победу над невидимым противником.

– Теперь все пойдет как надо, – сказала она мне, а потом вздохнула так, словно у нее гора свалилась с плеч. Она произнесла эти слова с такой интонацией, словно говорила: «Господи, ныне отпущаеши раба твоего с миром…» Я понял, что все это время она боялась, но не решалась выказывать страха. Теперь она поняла, что повода для беспокойства больше нет.

Догадываюсь, что поводов для опасений у нее было предостаточно. Почему, собственно, молодой лорд Сент-Лу должен был вернуться и жениться на своей кузине, которую он не видел восемь лет? За годы войны он вполне мог жениться на ком-то еще. В военное время браки заключаются быстро.