И в этом дурмане сместились и изменились ценности бытия.

Генри и все с ним связанное отступили и растворились в тумане. На передний план дерзко выступила романтическая фигура Ричарда Уайлдинга — и заслонила собою все.

Она посмотрела на него серьезно и задумчиво.

— Ширли, разве ты меня нисколько не любишь?

— Не знаю.

Что же она чувствует? С каждым днем этот мужчина все больше и больше занимает ее думы. Его близость возбуждает. Она понимает, что это опасно, что она в любой момент может поддаться порыву страсти. Но она точно знает, что не хочет отказываться от встреч с ним.

Ричард сказал:

— Ширли, ты очень тактична. Ты никогда не говоришь о своем муже.

— А зачем?

— Но я многое слышал.

— Люди любят болтать.

— Он относится к тебе несправедливо и, кажется, не по-доброму.

— Да, Генри недобрый человек.

— Он не дает тебе того, что должен давать, — любовь, заботу, нежность.

— Генри меня любит — по-своему.

— Возможно. Но ты хочешь большего.

— Я привыкла.

— Но теперь ты хочешь. Хочешь свой остров, Ширли.

— О, остров! Это мечты.

— Мечта может стать реальностью.

— Не думаю.

— Она может стать реальностью.

На террасу, где они сидели, с реки набежал легкий ветерок. Ширли встала и запахнула на себе пальто.

— Не надо больше так говорить, — сказала она. — Это глупо и опасно, Ричард.

— Может быть. Но ты не любишь мужа, Ширли, ты любишь меня.

— Я жена Генри.

— Ты любишь меня.

Ширли снова сказала:

— Я жена Генри.

Она повторила это, как заклинание.

3

Когда она пришла домой, Генри лежал растянувшись на диване. На нем был белый фланелевый костюм.

— Кажется, я растянул мышцу. — Он сморщился от боли.

— Что ты делал?

— Играл в теннис в Роухэмптоне.

— Со Стивеном? Я считала, что ты поехал играть в гольф.

— Мы передумали. Стивен взял Мери, а четвертой была Джессика.

— Джессика — это та чернявая девица, с которой мы познакомились позавчера?

— Э-э… да.

— Она твоя нынешняя?

— Ширли! Я же тебе говорил, я обещал…

— Что значат обещания! Она — нынешняя, я вижу по глазам.

Генри хмуро сказал:

— Если ты хочешь выдумывать…

— Если я захочу выдумывать, — пробормотала Ширли, — я выдумаю остров.

— Почему остров?

Генри сел и сказал:

— У меня ноет все тело.

— Ты завтра лучше отдохни. Для разнообразия устрой спокойное воскресенье.

— Да, это будет неплохо.

Но наутро Генри объявил, что у него все прошло.

— Вообще-то мы договорились сегодня продолжить.

— Ты, Стивен, Мери и Джессика?

— Да.

— Или только ты и Джессика?

— Нет, мы все, — с легкостью ответил он.

— Какой же ты врун, Генри.

Но она сказала это беззлобно, даже с улыбкой. Она вспомнила молодого человека, которого встретила четыре года назад на партии в теннис. Как привлекательна была тогда эта его отстраненность — сейчас он был таким же отстраненным.

Смущенный юноша, который пришел на следующий день и изворачивался, разговаривая с Лаурой до прихода Ширли, — это тот же самый молодой человек, который теперь охотится за Джессикой.

«Генри не меняется, — подумала она. — Он не хочет меня ранить, но такой уж он человек. Всегда делает то, что хочет».

Заметив, что Генри прихрамывает, она решительно сказала:

— Я думаю, тебе нельзя сегодня играть в теннис, у тебя растяжение. Может, отложишь до следующей недели?

Но Генри хотел пойти, и пошел.

Вернулся он в шесть часов и упал на кровать. Вид у него был такой скверный, что Ширли встревожилась. Несмотря на протесты Генри, она позвонила и вызвала врача.

Глава 8

1

На следующий день, едва Лаура пообедала, как зазвонил телефон.

— Лаура? Это я, Ширли.

— Ширли, что случилось? У тебя такой странный голос.

— Я насчет Генри. Он в больнице. У него полиомиелит.

«Как у Чарльза, подумала Лаура, и ее мысли ринулись к событиям многолетней давности. Как у Чарльза».

Трагедия, которую в то время она не могла осознать по малости лет, вдруг обрела новое значение.

Мука, прозвучавшая в голосе Ширли, напомнила ей ее муки матери.

Чарльз умер. Умрет ли Генри?

Да, умрет ли Генри?

2

— Детский паралич — то же, что полиомиелит? — спросила она Болдока.

— Просто другое название. А в чем дело?

— У Генри полиомиелит.

— Бедняга. И ты хочешь знать, выживет ли он?

— Ну… да.

— И надеешься, что нет?

— Болдок, вы делаете из меня какое-то чудовище!

— Сознайся, юная Лаура, такая мысль у тебя мелькнула.

— У любого может промелькнуть ужасная мысль. Но я никому не желаю смерти, правда, не желаю.

Болдок задумчиво сказал:

— Да. Не думаю, что ты желаешь — теперь.

— Что значит теперь? А, вы имеете в виду старую историю про Вавилонскую блудницу? — Она не смогла сдержать улыбку от воспоминания детства. — Я пришла затем, чтобы сказать: теперь я не смогу каждый день вас навещать. После обеда я уезжаю в Лондон — чтобы побыть с Ширли.

— А она этого хочет?

— Конечно! — возмутилась Лаура. — Генри в больнице, она одна, ей нужен кто-то рядом.

— Возможно… Что ж, возможно. Правильно. Так и надо. Обо мне нечего беспокоиться.

Мистер Болдок, ныне полуинвалид, получал огромное удовольствие от преувеличенной жалости к себе.

— Дорогой мой, мне ужасно жаль, но…

— Но Ширли прежде всего! Ладно, ладно… кто я такой? Надоедливый старикан восьмидесяти лет, глухой, полуслепой…

— Болди…

Болдок вдруг усмехнулся и закрыл один глаз.

— Лаура, как же легко ты поддаешься на басни неудачников. Тот, кто жалеет сам себя, не нуждается еще и в твоей жалости. Жалость к себе занимает все свободное время.

3

— Как удачно, что я не продала дом! — сказала Лаура Болдоку.

Это было три месяца спустя. Генри не умер, но побывал на краю смерти.

— Если бы после первых симптомов он не пошел играть в теннис, дело не обернулось бы так серьезно.

— Плохо, да?

— Он останется инвалидом на всю жизнь, это определенно.

— Бедняга.

— Ему, конечно, не сказали. И я надеюсь, что есть шанс… но, возможно они просто хотели подбодрить Ширли. Все-таки удача, что я не продала дом. Странно, у меня было чувство, что я не должна его продавать. Я повторяла себе, что это смешно, что дом слишком велик для меня, что пока у Ширли нет детей, они не захотят жить за городом. Я изо всех сил старалась провернуть дело с детским домом из Милчестера, но сделка не состоялась, и теперь я могу отозвать бумаги, и Ширли сможет привезти сюда Генри после больницы. Правда, это будет через несколько месяцев.

— Ширли одобряет твой план?

Лаура нахмурилась.

— Нет, по каким-то причинам она не хочет. Я догадываюсь почему, — она быстро взглянула на Болдока. — Вы, наверное, знаете: Ширли могла рассказать вам то, чего не хотела говорить мне. У нее практически не осталось своих денег, да?

— Она не говорила мне, но я думаю, что это так, — сказал Болдок. — Думаю, Генри растратил и все свои деньги тоже.

— Мне многое рассказывали, — сказала Лаура. — Их друзья и другие люди. Это ужасно несчастливый брак. Он растратил ее деньги, он ею пренебрегал, изменял с другими женщинами. Даже сейчас, когда он так болен, я не могу его простить. Как можно было так обращаться с Ширли? Если кто и заслуживает счастья, так это Ширли. Она полна жизни, энергии — и веры, — Лаура встала и заходила по комнате. Она постаралась сдержать дрожь в голосе. — Почему я позволила им пожениться? Я же могла предотвратить или хотя бы задержать свадьбу, чтобы сестра успела разобраться, что он собой представляет. Но она так мучилась, так рвалась к нему. Я не могла не дать ей то, чего она хочет.

— Ну, ну, Лаура.

— Хуже того. Я хотела доказать, что у меня нет собственнических чувств, и я выпустила Ширли в жизнь, полную несчастий.

— Лаура, я тебе уже говорил, ты слишком много придаешь значения счастью и несчастью.

— Мне непереносимо видеть, как Ширли страдает! А вас, я вижу, это не волнует.

— Ширли, Ширли! Меня волнуешь ты, Лаура, — как всегда. С тех пор, как ты ездила на велосипедике по саду, важная, как судья. У тебя талант — страдать, и ты не стараешься его уменьшить, как другие, бальзамом жалости к себе. Ты совсем о себе не думаешь.

— При чем тут я? Не мой муж лежит с острым полиомиелитом!

— А такое впечатление, что твой! Знаешь, чего я хочу для тебя, Лаура? Хорошего, обыденного счастья. Мужа, озорных шумливых детей. Ты всю жизнь была малышка трагического склада, а тебе нужно другое. Не клади на свои плечи страдания всего мира — наш Господь Иисус Христос уже сделал это за тебя. Ты не можешь прожить жизнь за другого, даже если это Ширли. Помогать — да. Но не решать за других.

Побледнев, Лаура сказала:

— Вы не понимаете.

— Ты, как все женщины, носишься со всякой ерундой.

Лаура секунду смотрела на него, потом повернулась на каблуках и вышла из комнаты.

— Я паршивый старый дурак, вот кто я такой, — вслух сказал Болдок. — Каким был, таким и остался.