— Именно. Произнеси имя Генрих, и девять человек из десяти вспомнят жен. Какое оскорбление для человека, прозванного Справедливейшим Принцем Христианского Мира и первостатейного государственного деятеля, — а его вспоминают только за попытки получить законного наследника мужеского пола! Его мерзкие жены не имеют никакого значения для истории.

— А я думаю, что его жены очень важны.

— Ага! Уже дискуссия.

— Я бы хотела быть Джейн Сеймур[163].

— Почему так?

— Она умерла, — исступленно проговорила Лаура.

— Но умерла и Нан Буллен[164], и Катерина Говард[165].

— Их казнили. Только одна Джейн была за ним замужем год, родила ребенка и умерла, и все ее ужасно жалели.

— Что ж, твоя позиция понятна. Пошли в другую комнату, может, нам чаю дадут.

2

— Какое замечательное чаепитие! — пылко воскликнула Лаура.

Она обежала глазами булочки со смородиной, рогалики, эклеры, сандвичи с огурцом и огромный неудобоваримый и жирный кекс с изюмом. И хихикнула:

— Вы меня ждали! Хотя… у вас каждый день так?

— Упаси Бог!

Они дружно принялись за еду. Болдок съел шесть сандвичей с огурцом, Лаура — четыре эклера и попробовала понемножку всего остального.

— Я рад, что у тебя хороший аппетит, — сказал Болдок, когда они закончили.

— Я все время хочу есть. И меня никогда не тошнит, как Чарльза.

— Хм, Чарльз. Я думаю, ты по нему тоскуешь.

— Да, очень. Правда.

Кустистые седые брови Болдока поползли вверх.

— Ну, ну. Кто говорит, что неправда?

— Никто. А я скучаю — честное слово.

Он серьезно кивнул и стал изучать ее.

— Как это грустно — умереть так рано. — Лаура бессознательно подражала кому-то из взрослых.

— Да, очень грустно.

— Ужасно грустно для мамы и папы. Теперь я — все, что у них осталось в мире.

— Вот как?

Она смотрела отсутствующим взглядом. Она опять была в своих мечтах. «Лаура, дорогая, ты все, что у меня есть. Мой единственный ребенок. Мое сокровище».

— Тухлятина, — сказал Болдок. Это было у него одно из проявлений беспокойства. — Тухлятина! Тухлятина! — Он с досадой потряс головой. — Лаура, пошли в сад. Посмотрим на розы. Расскажи, что ты делаешь целыми днями.

— Ну, утром приходит мисс Уикс, и мы занимаемся.

— Старая кляча!

— Вам она не нравится?

— Да у нее на лбу написано: «Гэртон». Лаура, запомни, ни за что не поступай в Гэртон!

— Что такое Гэртон?

— Женский колледж в Кэмбридже. Когда я о нем думаю, у меня мурашки бегут по коже!

— Когда мне исполнится двенадцать лет, я пойду в школу-интернат.

— Эти школы — настоящие вертепы![166]

— Вы думаете, мне там не понравится?

— Опасаюсь, что понравится! В том-то и дело, лупить других девчонок хоккейными клюшками по ногам, ходить в гости к обожаемой учительнице музыки, затем продолжать учебу в Гэртоне или в Самервилле[167]. Ну ничего, пара лет у нас еще есть, пока не случится худшее. Возьмем от них все. А что ты будешь делать, когда вырастешь? Ты уже думала?

— Я думала, что могла бы лечить прокаженных.

— Ну, это еще ничего. Только не приводи их в дом и не подсовывай мужу в постель. Так сделала Святая Елизавета[168] в Венгрии. Неразумное рвение. Конечно, перед Богом она святая, но жена никудышная.

— Я никогда не выйду замуж, — тоном отречения сказала Лаура.

— Нет? Я бы на твоем месте вышел. Старые девы хуже замужних женщин. Конечно, при этом не повезет какому-то мужчине, но подозреваю, что из тебя получится жена получше других.

— Это было бы неправильно. Я должна буду ухаживать за мамой и папой, когда они состарятся. У них же никого нет, кроме меня.

— У них есть кухарка, горничная, садовник, большой доход и куча друзей. С ними все будет нормально. Родителям приходится расставаться с детьми, когда приходит срок. Иногда к обоюдному облегчению. — Он резко остановился возле клумбы роз. — Вот мои розы. Нравятся?

— Очень красивые, — вежливо ответила Лаура.

— Я люблю их больше, чем людей. Хотя бы за то, что они недолго живут. — Он твердой рукой взял Лауру за плечо. — До свиданья, Лаура. Тебе пора идти. Дружба не должна быть в тягость. Я был рад тебя видеть.

— До свиданья, мистер Болдок. Спасибо. Мне тоже было очень приятно.

Вежливые формулировки легко слетали с ее губ. Она была воспитанной девочкой.

— Молодец. — Болдок похлопал ее по плечу. — Так и надо говорить. Учтивость — это пароль, который заставляет колеса крутиться. Вот дорастешь до моих лет, тогда говори что угодно.

Лаура улыбнулась и вышла через железную калитку, которую он перед ней распахнул. Потом в нерешительности обернулась.

— Ну, что еще?

— Так мы правда договорились? Я имею в виду, насчет дружбы?

Болдок потер нос.

— Да, — сказал он со вздохом. — Думаю, да.

— Я надеюсь, вы не очень против, — встревожилась Лаура.

— Не очень… Мне надо привыкнуть к этой идее.

— Да, конечно. Мне тоже. Но я думаю… Я думаю… Это будет очень приятно. До свиданья.

— До свиданья.

Болдок смотрел на удаляющуюся фигурку и сердито бормотал: «Во что же ты вляпался, старый дурак!»

Он направил стопы к дому, где его поджидала экономка миссис Роуз.

— Девочка ушла?

— Да, ушла.

— О Господи, что же она так мало побыла?

— Вполне достаточно. Дети и низшие классы никогда не умеют вовремя попрощаться. Приходится делать это за них.

— Ну и ну! — Миссис Роуз возмущенно глядела на него, пока он проходил мимо нее в дом.

— До свиданья, — сказал ей Болдок. — Я иду в библиотеку и не хочу, чтобы меня снова беспокоили.

— А на ужин…

— Что хотите, — отмахнулся он. — И заберите все эти сладости. Съешьте сами или скормите кошкам.

— О, спасибо, сэр. У меня племянница…

— Хоть племяннице, хоть кошке, кому угодно.

Он вошел в библиотеку и хлопнул дверью.

— Ну и ну! — опять сказала миссис Роуз. — Сварливый старый бобыль! Но я-то его понимаю, не то, что другие.

Лаура пришла домой, исполненная чувства собственного достоинства.

Она просунула голову в окно кухни, где горничная Этель осваивала премудрости тамбурной вышивки[169].

— Этель, у меня есть друг, — сказала Лаура.

— Да, дорогуша, — сказала Этель и забормотала: — Пять цепочек, два раза в следующую петлю, восемь цепочек…

— У меня есть друг, — повторно сообщила Лаура.

Этель продолжала бормотать:

— Пять двойных цепочек, потом три раза в следующую петлю — что-то получается не так… Где же я упустила?

— У меня есть друг! — прокричала Лаура, разъяренная полным отсутствием понимания.

Этель с удивлением подняла голову.

— Надо потереть, дорогуша, — потри, — расплывчато ответила она.

Лаура с отвращением отвернулась.

Глава 3

1

Анджела Франклин с ужасом думала о возвращении домой, но это оказалось не так страшно, как она опасалась.

Когда они подъехали к дверям, она сказала мужу:

— Вон Лаура ждет нас на ступеньках. Какая она возбужденная!

И, выскочив из машины, она пылко протянула к дочери руки.

— Лаура, дорогая! Как чудесно видеть тебя. Ты очень скучала?

Лаура честно ответила:

— Не очень. Я была занята. Я сплела тебе коврик из пальмового волокна.

На Анджелу нахлынули воспоминания о Чарльзе — как он бы кинулся к ней, весь в слезах, обнимал бы ее, кричал: «Мамочка! Мамочка!»

Как это больно — вспоминать…

Она оттолкнула от себя воспоминания, улыбнулась Лауре и сказала:

Пальмовый коврик? Как это мило, дорогая.

Артур Франклин потрепал дочь по головке.

— Ты подросла, киска.

Все вошли в дом.

Лаура сама не знала, чего ждет. Вот мама и папа, они рады ей, вертятся вокруг нее, задают вопросы. Это не с ними неладно, это с ней. Она не может… что она не может?

Все оказалось не так, как она рассчитывала. Она не заняла место Чарльза. Чего-то в ней не хватает. Но завтра все будет иначе! Если не завтра, то послезавтра или через два дня. Лаура вдруг вспомнила пленившие ее слова из старомодной детской книжки: «Душа этого дома».

Вот что она такое — душа этого дома.

Вот кем она должна быть — но ее охватило горькое предчувствие, что она так и осталась просто Лаурой, такой же, какой была всегда.

Просто Лаура…

2

— Болди, кажется, воспылал любовью к Лауре, — сообщила Анджела. — Представляешь, когда нас не было, он приглашал ее к себе на чай.

На что Артур ответил, что интересно было бы ему знать, о чем они разговаривали.

Помолчав, Анджела сказала:

— Я думаю, мы должны рассказать Лауре. Если этого не сделать, она услышит от слуг или кого-то еще. В конце концов, она слишком большая, чтобы верить в аиста или в капусту.

Она лежала под кедром на плетеном диванчике, повернув голову к мужу, сидевшему в шезлонге.

Печать страдания все еще лежала на ее лице. Жизнь, которую она вела, не сумела пока развеять чувство утраты.

— Это будет мальчик, — сказал Артур Франклин. — Я знаю, что это будет мальчик.

Анджела улыбнулась и покачала головой.

— Не стоит гадать, — сказала она.

— Говорю тебе, Анджела, я знаю, — он был совершенно уверен. Мальчик, похожий на Чарльза, другой Чарльз, смеющийся, синеглазый, озорной, нежный.