— И все это очень несправедливо, ты это хочешь сказать?

— Именно. Вся жизнь несправедлива.

— И как же со всем этим быть?

— Никак.

— Тогда я действительно тебя не понимаю.

— Позавчера я говорил Артуру. У меня мягкое сердце. Я хочу видеть людей счастливыми. Люблю устраивать так, чтобы люди получали то, чего у них нет, а хочется иметь. Чтобы немножко выровнять положение. К тому же если этого не сделать, — он помедлил, — может быть опасно.

3

— Сколько чепухи наговорил Болди, — задумчиво сказала Анджела после его ухода.

— Джон Болдок — один из выдающихся ученых нашей страны, — сказал Артур и подмигнул.

— О, это я знаю, — фыркнула Анджела. — Я бы сидела скромненько и восторгалась им, если бы он излагал античные законы или давал обзор елизаветинской поэзии. Но что он понимает в детях?

— Абсолютно ничего, насколько я понимаю. Кстати, позавчера он предложил, чтобы мы купили Лауре собаку.

— Собаку? У нее же есть котенок.

— Согласно Болди, это не одно и то же.

— Как странно… Помнится, он говорил, что не любит собак.

— Не сомневаюсь.

Анджела задумчиво проговорила:

— Пожалуй, надо Чарльзу завести собаку. Недавно возле церкви к нему кинулись щенки, и он так испугался. Чтобы мальчишка боялся собак!.. А если у него будет своя, он привыкнет. Еще надо научить его ездить верхом. Хорошо бы у него был свой пони! Жалко, у нас нет загона!

— Боюсь, о пони не может быть речи, — сказал Франклин.

На кухне горничная Этель говорила кухарке:

— Вот и старый Болдок тоже заметил.

— Что заметил?

— Про мисс Лауру. Что она не жилец на этом свете. Они Няню спрашивали. Да по ней сразу видно: никаких шалостей у нее, не то что мастер Чарльз. Помяни мое слово, не доживет она до свадьбы.

Но умер все-таки Чарльз.

Глава 2

1

Чарльз умер от детского паралича. Еще два мальчика в школе заразились, но выздоровели.

Для Анджелы Франклин, не отличавшейся крепким здоровьем, это был сокрушительный удар. Чарльз, обожаемый, любимый, ее красивый, веселый, жизнерадостный мальчик.

Она лежала в полутемной спальне, смотрела в потолок и не могла плакать. Муж, Лаура, прислуга — все ходили на цыпочках. Наконец врач посоветовал Артуру увезти ее за границу.

— Полностью смените обстановку и атмосферу. Ее надо расшевелить. Поезжайте туда, где хороший воздух. Горный воздух. В Швейцарию, например.

Франклины уехали, а Лаура осталась с няней, днем приходила гувернантка мисс Уикс, приветливая, но неинтересная особа.

Отсутствие родителей было Лауре приятно. Можно было считать себя хозяйкой дома! Каждое утро она «заглядывала к кухарке» и заказывала еду на день. Толстая добродушная кухарка миссис Брайтон усмиряла прыть Лауры, и каждый раз меню оказывалось таким, как считала нужным кухарка, но Лаурино чувство собственной значимости не подрывалось. Она тем меньше скучала без родителей, что в уме фантазировала, каким будет их возвращение.

То, что Чарльз умер, — это ужасно. Понятно, что они больше всех любили Чарльза, это было справедливо, нечего и говорить, но теперь — теперь в королевство Чарльза вступает она. Теперь Лаура — их единственный ребенок, на нее они возлагают все надежды, к ней обращена вся их привязанность. Она уже представляла себе сцену их возвращения: мама раскрывает объятия…

«Лаура, моя дорогая. Ты все, что у меня есть в этом мире!»

Трогательные, чувствительные сцены, совсем не в духе Артура и Анджелы Франклин. Но в спектаклях Лауры они были щедрыми и сердечными, и мало-помалу она так во все это уверовала, будто оно уже свершилось.

Идя по аллее к деревне, она репетировала предстоящие разговоры: поднимала брови, качала головой, бормотала под нос слова и фразы.

Она была так поглощена праздником откровения чувств, что не заметила мистера Болдока, который шел ей навстречу, толкая перед собой садовую корзину на колесиках, в которой он возил покупки.

— Привет, юная Лаура.

Лаура, грубо прерванная в середине сцены, где мать возвращается слепая, и она, Лаура, отказывается выйти замуж за виконта[159] («Я никогда не выйду замуж. Моя мать значит все для меня»), запнулась и покраснела.

— Отца и матери все еще нет, а?

— Да, их не будет еще дней десять.

— Понял. Хочешь, приходи завтра ко мне на чай?

— О да.

Лаура была в восторге. Мистер Болдок преподавал в Университете в четырнадцати милях[160] отсюда, имел в деревне домик, куда приезжал на каникулы и иногда по выходным. Он уклонялся от светской жизни и оскорбил весь Белбери, постоянно и весьма грубо отклоняя любые приглашения. Единственным его другом был Артур, эта дружба выдержала многолетнее испытание. Джон Болдок не был приветливым человеком. Со своими учениками он обращался так язвительно и безжалостно, что лучшие из них стремились превзойти себя, а остальные прозябали на обочине. Он написал несколько толстых неудобоваримых книг о смутных периодах истории, и лишь очень немногие смогли понять, к чему он клонит. Издатели взывали к нему, убеждая сделать книги более удобочитаемыми, но он с суровым видом отвергал их доводы, указывая, что те, кто понимает, и есть единственные достойные его читатели! Особенно груб он бывал с женщинами, и это им так нравилось, что они приходили еще и еще. При всей своей предвзятости и высокомерии он имел неожиданно доброе сердце, которое зачастую, входило в противоречие с его же принципами.

Лаура понимала, что быть приглашенной на чай к мистеру Болдоку — большая честь, и соответственно подготовилась. Она явилась умытая, причесанная, аккуратно одетая, но все же настороженная, потому что Болдок был опасным человеком.

Домохозяйка провела ее в библиотеку, где Болдок оторвался от книги и воззрился на нее.

— Привет. Ты что здесь делаешь?

— Вы пригласили меня на чай, — ответила Лаура.

Болдок глядел на нее в раздумье. Лаура ответила твердым вежливым взглядом, успешно преодолев внутреннюю неуверенность.

— Да. — Болдок потер нос. — Хм… да, пригласил. Не знаю зачем. Ну садись.

— Куда?

Вопрос был в высшей степени уместный. Библиотека была заставлена стеллажами до потолка, полки забиты книгами, а те, которые не поместились, валялись кучами на полу, на столах и стульях.

Болдок с досадой огляделся.

— Придется что-то предпринять, — недовольно сказал он.

Выбрав кресло, загруженное меньше других, он, сопя и пыхтя, сгрузил на пол две охапки пыльных книг.

— Вот. — Он отряхнул руки и чихнул.

— Разве здесь никто не вытирает пыль? — спросила Лаура, степенно усаживаясь в кресло.

— Пусть только попробуют! — сказал Болдок. — Заметь, за это приходится бороться. Женщине ничего другого не надо, дай только попрыгать с огромным желтым пылесосом да натащить кучу банок с липкой дрянью, воняющей скипидаром или еще чем похуже. Схватит книги и сложит стопками по размеру, не считаясь с тематикой. Потом включит свою вредоносную машину, пожужжит, попыхтит и наконец уходит, страшно довольная собой, а ты после этого месяц не можешь найти нужную книгу. Женщины! О чем только Господь Бог думал, создавая их! Наверно, ему показалось, что Адам слишком зазнался; как же, венец творения, давал имена животным и все такое. Бог решил, что пора дать ему пинка. Не смею сказать, что он был неправ. Но создавать женщину — это уж слишком. Посмотри, во что бедняга вляпался! Прямиком в первородный грех![161]

— Мне очень жаль, — сказала Лаура.

— Чего тебе жаль?

— Что вы так обижены на женщин, потому что я, по-моему, тоже женщина.

— Пока еще нет, слава Богу, — сказал Болдок. — Правда, это ненадолго. Это неизбежно, но не будем о грустном. Кстати, я вовсе не забывал, что ты придешь на чай. Ни на минуту. Я притворялся с определенной целью.

— С какой?

— Ну… — Болдок опять потер нос. — Во-первых, я хотел посмотреть, что ты на это скажешь. — Он кивнул. — Ты прошла тест отлично. Просто очень хорошо.

Лаура уставилась на него в полном недоумении.

— Была и другая причина. Если мы с тобой собираемся дружить, а похоже, к этому идет, то ты должна принимать меня таким, каков я есть — грубый, неласковый скряга. Понятно? Никаких сладких речей. «Дорогое дитя, как я рад тебя видеть, я так тебя ждал».

Болдок повторил последнюю фразу тонким фальцетом, с неприкрытым презрением. Вся серьезность мигом слетела с лица Лауры, она засмеялась.

— Было бы очень смешно, — сказала она.

— Еще бы.

К Лауре вернулась солидность. Она задумчиво глядела на него.

— Вы думаете, мы будем дружить?

— Дело взаимного согласия. Тебе нравится эта идея?

Лаура подумала.

— Это немного странно, — с сомнением сказала она. — Дружат обычно дети, они вместе играют.

— Не рассчитывай, что я буду играть с тобой «Каравай-каравай, кого хочешь выбирай»!

— Это для маленьких, — с упреком сказала Лаура.

— Наша дружба будет протекать, безусловно, в интеллектуальном плане.

Лаура была довольна.

— Я не совсем понимаю, что это значит, но мне нравится.

— А значит это, что мы будем встречаться и обсуждать темы, представляющие взаимный интерес.

— Какие темы?

— Ну… например, еда. Я обожаю поесть. Думаю, ты тоже. Но мне шестьдесят лет, а тебе — сколько? Десять? Вне всякого сомнения, наши мысли на этот счет будут различными. Интересно. Будут и другие темы: краски, цветы, звери, история Англии.

— Вроде жен Генриха Восьмого?[162]