Няня тоже обратила внимание на то, как тихо и прямо стоит рядом с ней Лаура.

«Какая же она тихоня, — подумала няня. — Пожалуй, слишком уж тихая; в ее возрасте ненормально быть такой тихой и воспитанной. Ее почти не замечают. А надо бы… как же так…»

В это время преподобный Юстас Хенсон подошел к критическому моменту, который всегда заставлял его нервничать. Ему редко доводилось крестить. Был бы здесь викарий… Он одобрительно посмотрел на серьезное личико Лауры. Воспитанная девочка. Его вдруг заинтересовало: что у нее сейчас в голове?

Этого не знали ни он, ни няня, ни Артур или Анджела Франклин.

Это несправедливо…

О, это несправедливо.

Ее мама любит малышку-сестру, как любила Чарльза. Это несправедливо…

Она ненавидит, ненавидит, ненавидит малышку!

Пусть бы она умерла!

Лаура стояла возле купели, в ушах у нее звенели торжественные слова крещения, но гораздо явственнее и реальнее была мысль, облеченная в такие слова: Пусть бы она умерла…

Легкий толчок. Няня подала ей ребенка и прошептала:

— Возьми ее… осторожно… крепче… и передай священнику.

— Я знаю, — шепнула в ответ Лаура.

Вот малышка у нее на руках. Лаура посмотрела на нее. Подумала: «Что, если я разожму руки, и она упадет на камень. Она умрет?»

Камни серые и твердые — но детей очень сильно укутывают, прямо кокон. Сделать? Решиться?

Она помедлила, и момент был упущен. Ребенок оказался в нервных руках преподобного Юстаса Хенсона, которому явно не хватало умения викария. Он спрашивал у Лауры имена и повторял их: Ширли, Маргарет, Эвелин… Вода стекала со лба малышки. Она не заплакала, только снова довольно гулькнула, будто ей доставили огромное удовольствие. Осторожно, внутренне съежившись, помощник викария поцеловал ребенка в лоб. Он знал, что викарий так делает. И с облегчением вернул ребенка няне.

Обряд крещения закончился.

Часть первая

Лаура — 1929

Глава 1

1

За внешним спокойствием девочки, стоявшей возле купели, скрывалось разрастающееся чувство негодования и обиды.

С самой смерти Чарльза она надеялась… Хотя она горевала о нем (она его обожала), надежда и страстное желание затмевали горе. Когда Чарльз был жив, такой красивый, обаятельный, веселый и беспечный, вся любовь доставалась ему. Лаура чувствовала, что это правильно, справедливо. Она всегда была тихой, вялой, как это часто бывает с нежеланными детьми, родившимися слишком скоро после первенца. Отец и мать были к ней добры, но любили они Чарльза.

Однажды она подслушала, как мать говорила гостье:

— Лаура, конечно, милый ребенок, но она такая скучная.

И она честно и безнадежно признала справедливость этой оценки. Она скучная. Она маленькая, бледная, волосы у нее не вьются, она никогда не скажет такого, чтобы все засмеялись, — не то что Чарльз. Да, она хорошая, послушная, никому не доставляет хлопот, но и ничего ни для кого не значит — и никогда не будет значить.

Как-то она пожаловалась няне:

— Мама любит Чарльза больше, чем меня.

Няня немедленно отбила удар:

— Глупости и неправда! Мама одинаково любит обоих своих детей. По справедливости. Все мамы поровну любят своих детей.

— А кошки нет, — сказала Лаура, мысленно пересмотрев недавнее рождение котят.

— Кошки — животные, — сказала няня. — В любом случае помни, что тебя любит Бог, — добавила няня, слегка ослабив блистательную убедительность предыдущего довода.

Лаура согласилась. Бог любит ее — ему так положено. Но даже Бог, наверное, больше всех любил Чарльза. Потому что создать Чарльза, конечно гораздо приятнее, чем такую вот Лауру.

«Но я сама могу любить себя больше всех, — утешала себя Лаура. — Больше, чем Чарльза, или маму, папу или еще кого-нибудь».

И Лаура стала еще более бледной, тихой и ненавязчивой, чем раньше; няня даже забеспокоилась. Она поделилась с горничной неясными страхами, что Лауру «Бог приберет» молодой.

Но умер Чарльз, а не Лаура.

2

— Почему ты не купишь своему ребенку собаку? — требовательно спросил мистер Болдок, старый друг Лауриного отца.

Артур Франклин слегка опешил: вопрос прозвучал в разгар жаркого спора об итогах Реформации[158].

— Какому ребенку?

Болдок мотнул большой головой в сторону Лауры, которая ездила на велосипеде по газону, петляя среди деревьев. Спокойное развлечение, без всякой опасности повредить себе: Лаура была осторожной девочкой.

— С какой стати? — возразил Артур Франклин. — За собаками нужен уход, они вечно прибегают с грязными лапами и рвут ковры.

— Собаки, — сказал Болдок лекторским тоном, которым хоть кого можно вывести из себя, — имеют замечательную способность поднимать в человеке дух. Для собаки хозяин — это бог, которому она не только поклоняется, но еще и любит — это в нашей-то угасающей цивилизации. Люди сейчас охотна заводят собак. Это придает им ощущение силы и собственной значимости.

— Хм-м. И по-твоему, это правильно?

— Чаще всего нет, — ответил Болдок. — Но у меня есть застарелая слабость: я хочу видеть людей счастливыми. Я хотел бы видеть Лауру счастливой.

— Лаура совершенно счастлива, — сказал ее отец. — К тому же у нее есть котенок.

— Пф. Это не одно и то же. Подумай, и сам поймешь. Но твоя беда в том, что ты не хочешь думать. Вспомни, что ты сейчас говорил об экономических условиях времен Реформации. Ты хоть на минуту задумался, что…

И они опять с наслаждением заспорили, молоток и клещи, и Болдок высказывал самые фантастичные и провокационные мысли.

Однако в голове Артура Франклина засело неясное беспокойство, и в тот же вечер, зайдя к жене, когда та одевалась к обеду, он ни с того, ни с сего спросил:

— Слушай, с Лаурой все в порядке, да? Она здорова, счастлива и все такое?

Жена обратила на него удивленные синие глаза, чарующие васильковые глаза, такие же, как у Чарльза.

— Дорогой! Конечно! С Лаурой всегда все в порядке. Никаких капризов, вспышек раздражения, как у других детей. Лаура совсем не доставляет мне хлопот. Она безупречна во всех отношениях. Нам просто повезло.

Застегнув на шее жемчужное ожерелье, она спросила:

— А в чем дело? Почему ты заговорил о Лауре?

Артур Франклин туманно протянул:

— Да вот Болди… Он говорит…

— О, Болди? Ну ты же его знаешь. Он вечно что-то выдумывает.

И когда через несколько дней Болдок был приглашен к ним на ленч и они выходили из столовой, Анджела Франклин специально остановила няню и спросила ясным, слегка подчеркнутым голосом:

— С мисс Лаурой ничего не случилось? Она здорова и счастлива, не так ли?

— О да, мадам, — няня ответила уверенно и с некоторым вызовом. — Она очень хорошая девочка, не доставляет никаких хлопот. Не то что мастер Чарльз.

— Значит, Чарльз доставляет вам хлопоты? — спросил Болдок.

Няня почтительно повернулась к нему.

— Как обычный ребенок, он всегда готов шалить! Видите ли, он развивается, скоро пойдет в школу, в этом возрасте они всегда на взводе. И потом, у него плохо с желудком, он ест слишком много сладостей без моего ведома.

Она со снисходительной улыбкой покачала головой и ушла.

— Все равно она его обожает, — сказала Анджела, когда они вошли в гостиную.

— Это заметно, — сказал Болдок. И непроизвольно добавил: — Я всегда знал, что женщины дуры.

— Няня ничуть не дура!

— А я не про нее подумал.

— Про меня? — Анджела кинула на него строгий взгляд — но не слишком строгий, потому что все-таки это Болди, веселый, эксцентричный, ему дозволялась некоторая грубость — она была, можно сказать, одной из составляющих его привлекательности.

— Я подумываю написать книгу о проблемах второго ребенка, — сказал Болдок.

— Да что ты говоришь! Болди, не ратуешь ли ты за единственного ребенка в семье? Кажется, это считается нездоровым со всех точек зрения.

— Ха! В семье из десяти человек я назову множество здоровых черт. Конечно, я имею в виду законнорожденных. Работа по дому, старшие заботятся о младших и так далее. Работают все зубчики машины домашнего очага. Заметь, они действительно полезны, не для показухи. Но мы, как дураки, разделяем и изолируем их согласно возрастным группам! Называем это образованием! Пф! Вопреки природе!

— Эти твои теории! — снисходительно улыбнулась Анджела. — Так что насчет второго ребенка?

Болдок поучительно заговорил:

— Беда второго ребенка в том, что он обычно не вызывает прилива чувств. Первый ребенок — открытие. Это страшно, это больно, женщина уверена, что она умрет, мужчина тоже — Артур, например. А когда все закончится, у вас на руках живой комочек, орущий до посинения, и его произвели на свет двое людей, черт бы их побрал! Натурально, они и ценят это дитя соответственно. Это ново, это наше, это замечательно! А потом, как правило слишком скоро, появляется Номер Два. Опять все то же самое, только теперь не так страшно и более утомительно. Вот он — он ваш, но теперь уже почти ничего нового, а раз он обошелся вам не так дорого, то не такой уж он и замечательный.

Анджела пожала плечами.

— Все-то холостякам известно, — съязвила она. — То же относится к номеру Три, Четыре и остальным?

— Не совсем. Я заметил, что перед Номером Три бывает промежуток. Часто Третьего производят потому, что первые два выросли, и — «как было бы чудесно опять иметь малыша». Любопытное пристрастие; маленькие существа отвратительны, но биологически, я полагаю, это здоровый инстинкт. Так все и идет: один милый, другой гадкий, один шустрый, другой вялый, но они — пара, более или менее уживаются, но наконец приходит последыш, которому, как и первенцу, достается неумеренная доля внимания.