Оценить ее по достоинству Энн не помешали ярлыки с надписью «Только на экспорт», прикрепленные к некоторым из предметов, выставленных сверкающими рядами. Бегло осмотрев их, она перешла к столам, где стояли остатки от экспорта и всегда толпились женщины, зорким оком выискивающие что-нибудь подходящее.

Сегодня ей повезло. Довольно быстро она обнаружила почти полный сервиз для завтрака, который состоял из больших круглых коричневых керамических чашек, покрытых глазурью и красивой росписью. Прельстившись более-менее доступной ценой, Энн поспешила его купить, и правильно сделала. Она еще диктовала продавцу свой адрес, когда подбежала другая покупательница и взволнованно воскликнула:

— Я его беру.

— Простите, мадам, сервиз, к сожалению, продан.

— Мне очень жаль, — неискренне произнесла Энн, чрезвычайно довольная своим приобретением, и отошла от прилавка. Кроме того, она нашла очень симпатичные вазочки для суфле, как раз требуемого размера, не фарфоровые, правда, а стеклянные, но решила, что Эдит тем не менее не станет особенно придираться.

Покинув посудный отдел, Энн пересекла улицу и направилась в отдел садоводства. Подвесной оконный ящик для цветов разломался, и Энн решила заказать новый.

Едва она вступила в переговоры с продавцом, как за ее спиной раздался голос:

— О, миссис Прентис! Добрый день!

Повернувшись, Энн увидела перед собой Ричарда Колдфилда.

Весь его вид выражал столь неподдельную радость, что Энн не могла не почувствовать себя польщенной.

— Как приятно встретить вас здесь! Совпадение просто удивительное! Я, признаюсь, именно в этот момент думал о вас. Вчера вечером я, понимаете ли, все собирался с духом спросить вас, где вы живете и нельзя ли мне вас навестить. Но так и не решился. Побоялся, как бы вы не сочли это дерзостью с моей стороны. Друзей у вас, должно быть, хоть отбавляй и…

Энн прервала его:

— Приходите, конечно, я буду рада. Я как раз сегодня утром подумала, что надо бы пригласить на обед полковника Гранта, причем вместе с вами.

— Да? В самом деле?

Откровенное желание увидеться с ней и радость от полученного приглашения были столь явно написаны на лице Ричарда Колдфилда, что сразу расположили Энн к нему. Бедняга, до чего же он одинок! От радости улыбается совершенно по-мальчишески.

— А я тут заказываю себе заоконный ящик для цветов. Единственная возможность иметь в квартире некое подобие садика.

— Да-да, наверное.

— А вас что привело сюда?

— Я присматриваюсь к инкубаторам.

— Значит, еще продолжаете думать о курах!

— В какой-то мере, да. Меня интересует новейшее оборудование для птицеводства. В частности, вот этот электрический аппарат.

Они не спеша двинулись к выходу, как вдруг Ричард Колдфилд на едином дыхании выпалил:

— Я бы хотел, если вы, конечно, еще не приглашены на ленч… не примете ли вы мое приглашение… если других дел у вас нет…

— Спасибо. С превеликим удовольствием. Дело в том, что моя домработница Эдит вошла в раж весенней уборки и категорически запретила мне приходить на ленч домой.

Ричард Колдфилд даже не улыбнулся. Но удивился до крайности.

— Так она командует вами?

— Эдит на привилегированном положении.

— Все равно слуг, понимаете ли, нельзя так портить.

«Он меня поучает», — с юмором подумала Энн. Но вслух произнесла очень мягко:

— Слуг, которых еще можно бы испортить, осталось не так уж и много. А Эдит не столько прислуга, сколько друг. Она уже много лет со мной.

— Понимаю, понимаю. — Он почувствовал, что Энн его поправила, но остался при своем мнении. Эта тактичная женщина явно находится под пятой деспотической прислуги. Она не из тех, кто умеет за себя постоять. Слишком мягкая и уступчивая по природе.

— Весенняя уборка? — поинтересовался он. — Не рановато ли — в это время года?

— Пожалуй. Вообще-то ее полагается делать в марте. Но моя дочь уехала вчера на несколько недель в Швейцарию, поэтому убирать можно только сейчас. При ней у нас не дом, а проходной двор.

— Вы скучаете по ней, должно быть?

— Разумеется.

— В наше время девушки дома не засиживаются. Как я себе представляю, их тянет как можно скорее начать свою собственную жизнь.

— В наше время не больше, чем прежде. Так что ваше открытие несколько устарело.

— Ах вот как. День сегодня замечательный, правда? Не хотите ли пройти через парк, или это для вас слишком утомительно?

— Ничуть. Я и сама только что собиралась это предложить.

Они пересекли Виктория-стрит и по узкому переулку вышли к станции метро Сент-Джеймс-Парк. Взгляд Колдфилда задержался на статуях работы Эпстайна[119].

— Вы в них что-нибудь находите? Как можно подобные чучела называть произведениями искусства?

— По-моему, можно. Даже наверняка можно.

— Но ведь вам они не могут нравиться?

— Лично мне нет. Я по старинке люблю классику и все те направления в скульптуре, к которым привыкла с детских лет. Но это не означает, что у меня самый лучший вкус. По моему убеждению, человек должен уметь понимать новые формы изобразительного искусства. Да и музыки тоже.

— Музыка! По-вашему, это музыка!

— Не кажется ли вам, мистер Колдфилд, что вы слишком категоричны?

Резко повернув голову, он посмотрел ей прямо в глаза. Энн, покрасневшая и взволнованная, твердо встретила его взгляд.

— Категоричен? Может быть, может быть. Я полагаю, что у человека, после долгого отсутствия возвратившегося на родину, все, что не связано с его воспоминаниями, вызывает протест. — Внезапно он улыбнулся. — Придется вам мною заняться.

— Что вы, я и сама невероятно старомодна, — поспешно ответила Энн. — Сэра часто смеется надо мной. Но я осознаю, как прискорбно, что… ну как бы выразиться… что по мере приближения человека, прямо скажем, к старости он словно бы захлопывает свое сознание от всего нового. И становится не только скучным для окружающих, но и сам очень многое в жизни теряет.

Некоторое время Ричард шел молча.

— Смешно слушать, как вы, применительно к себе, рассуждаете о старости, — сказал он наконец. — Такой молодой женщины, как вы, я уже давно не встречал. Вы значительно моложе всех этих шумных девиц. Они на меня просто страх наводят.

— Да и на меня в какой-то мере тоже. Но я неизменно убеждаюсь в том, что они — существа добрые.

Наконец они достигли ворот Сент-Джеймсского парка. К этому времени солнце полностью вышло из-за облаков и стало почти тепло.

— Куда мы пойдем?

— Давайте посмотрим пеликанов.

С удовольствием наблюдая за птицами, они, не переставая, говорили об этих и других водоплавающих. Избавившийся от первоначального смущения, Ричард держался с мальчишеской непринужденностью и оказался очень приятным собеседником. Смеясь и болтая, они оба чувствовали себя как нельзя лучше в обществе друг друга.

— Может, присядем ненадолго? — предложил Ричард. — Если только вы не боитесь простудиться.

— Да нет, я одета тепло.

Усевшись на стулья, они продолжали любоваться водной гладью, своим нежным колоритом напоминавшей японские гравюры.

— Каким красивым бывает Лондон, — произнесла растроганная Энн. — Но не всегда это замечаешь.

— Для меня это просто открытие.

После минутного молчания Ричард произнес:

— Моя жена часто повторяла, что в Лондоне как нигде чувствуется приход весны. Набухшие зеленые почки, расцветающий миндаль, а позже — цветущая сирень гораздо выразительнее на фоне кирпича и каменных стен. За городом, говорила она, весна подступает постепенно и распространяется на такие большие пространства, что ее и не охватишь глазом. А в городском садике все происходит в течение одной ночи.

— Мне кажется, она была права.

Не глядя на Энн, Ричард с трудом выдавил из себя:

— Она умерла. Много лет назад.

— Я знаю. Мне говорил полковник Грант.

Ричард повернулся к ней.

— А он сказал вам, как она умерла?

— Да.

— С тех пор я живу с чувством вины. Меня неотступно преследует мысль, что я ее убил.

— Я вас понимаю. На вашем месте я чувствовала бы то же. Но ведь на самом деле все не так, и вы это знаете.

— Но это так.

— Нет, не так. С точки зрения вашей жены, да и любой женщины. Женщина сама осознает всю степень риска. И вдет на него. Это заложено в ней, в ее любви. Она, не забывайте, хочет иметь ребенка. Ваша жена ведь хотела ребенка?

— Даже очень. Элин так радовалась, что у нас будет ребенок. Я тоже. Она была молодая здоровая девушка. Никаких оснований для волнений не было.

И они снова помолчали.

— Какое несчастье, — промолвила Энн. — Мне так жаль!

— Но это было давным-давно.

— А ребенок тоже умер?

— Да. И знаете, в какой-то мере я даже этому рад. Мне кажется, что я возненавидел бы бедную малютку. Ибо всегда помнил бы, какой ценой оплачена ее жизнь.

— Расскажите мне о вашей жене.

И, сидя под бледными лучами негреющего солнца, он стал рассказывать ей об Элин. О том, какой красивой она была, какой веселой. И о внезапно находивших на нее приступах отстраненности, тогда он недоумевал, о чем она думает и почему в этот миг так далека от него.

Вдруг он оборвал себя на полуслове и заметил с удивлением:

— Столько лет я об этом ни с кем не разговаривал.

А Энн лишь мягко подбодрила его:

— Продолжайте, пожалуйста.

Счастье оказалось коротким, слишком коротким. Ухаживал он за Элин три месяца, затем свадьба со всей обязательной суетой, против которой он возражал, но настояла ее мать. Медовый месяц они провели в автомобильной поездке по Франции — осматривали замки Луары[120].