Интересно, какие были грезы у Дженнифер? Какой она была на самом деле? Разве я дал себе труд узнать это? Разве не видел постоянно только то, что хотел видеть?.. Мою замечательную, верную, несчастную Дженнифер!

Какой же она была? Не такой уж замечательной и (если хорошенько подумать) не такой и верной, но безусловно несчастной… определенно несчастной! Я вспомнил ее раскаяние, как она самобичевала себя, когда я, сломленный душой и телом, неподвижно лежал рядом. Что все это значило, если не то, что Дженнифер видела себя в роли трагической героини?

Все случившееся, как она считала, было вызвано именно ею, Дженнифер. Это и есть настоящая Дженнифер, фигура трагическая, несчастная женщина, у которой все происходит не так, как должно быть, и которая постоянно обвиняет себя во всем, что случилось с другими. Милли Барт, по-видимому, поступила бы так же.

Милли… Мои мысли от отвлеченных размышлений резко переключились на дела и проблемы повседневные. Милли на вечер не пришла. Возможно, с ее стороны это было разумно. Или ее отсутствие тоже вызовет соответствующие толки?

…Я вздрогнул, видно, незаметно задремал. Стало холоднее.

Со стороны нижней террасы послышались шаги. Это был Гэбриэл. Он направлялся ко мне, и я заметил, что идет он как-то неуверенно. Возможно, он был пьян.

Я был поражен его видом. Он заговорил хрипло, невнятно — полное впечатление изрядно выпившего человека, но, похоже, алкоголь тут был ни при чем.

— Эта девушка! — с пьяным смешком произнес Гэбриэл. — Я же вам говорил, что она такая, как все. Головой-то она, может, и витает где-то среди звезд, но ногами уж точно стоит на грешной земле.

— О чем вы, Гэбриэл? — резко спросил я. — Вы пьяны?

— Вздор! Я не пил. Есть кое-что получше выпивки! Гордячка! Куда там! Очень уж благородная леди, чтоб якшаться с простыми людьми. Ну я ей показал ее место! Стащил с высоких звезд… Показал, из чего она сделана… Как все, из праха! Я вам давно говорил, что она не святая. Такого рта, как у нее, у святых не бывает! Обыкновенная, как все мы. Возьми любую женщину — все они одинаковые… Все одинаковые!

— Послушайте, Гэбриэл! — в бешенстве закричал я. — Что вы натворили?

Он опять пьяно хихикнул.

— Развлекался, старина! Вот что! Развлекался по-своему… как мне нравится…

— Если вы оскорбили эту девушку…

— Девушку? Она взрослая женщина. Знает, что делает, или, во всяком случае, должна знать. Она женщина. Поверьте моему слову!

Он опять засмеялся — мерзкое, отвратительное хихиканье. Этот смех преследовал меня долгие годы. Я ненавидел Гэбриэла в ту минуту и продолжал ненавидеть всю свою жизнь.

О, я вполне осознал, что значит полная беспомощность, мне помог это осознать Гэбриэл, метнувший в мою сторону презрительный взгляд! Не могу представить себе более омерзительного человека, чем Джон Гэбриэл в ту ночь…

Он захохотал, повернулся и неуверенно зашагал к Длинному Амбару.

Я смотрел ему вслед, кипя от негодования. Но не успел я до дна испить всю горечь своей участи калеки, как услышал шаги со стороны нижней террасы, на этот раз легкие и спокойные.

Поднявшись на верхнюю террасу, Изабелла подошла ко мне и села на каменную скамью.

Ее движения, как всегда, были уверенными и спокойными. Она сидела молча. Так мы уже сидели с ней прежде, в тот же вечер. И все-таки я чувствовал… определенно чувствовал! — разницу. Никак не выражая это, она, казалось, искала поддержки. Что-то пробудилось в ней, нарушив привычный покой. Она была в сильном смятении, но я не знал, не мог даже предположить, что творилось в ее душе. Может быть, она и сама не знала.

— Изабелла, дорогая… — с трудом произнес я. — Все в порядке?

Я и сам не понимал, что имел в виду.

— Не знаю… — ответила она.

Спустя несколько минут Изабелла вложила свою руку в мою ладонь. Это был чудесный, полный доверия жест, воспоминание о котором я сохранил навсегда. Мы ничего не говорили.

Прошло около часа.

Из Длинного Амбара начали выходить люди. Женщины оживленно обменивались впечатлениями и поздравляли друг друга с тем, что все прошло хорошо. Одна из них увезла Изабеллу в своей машине.

Все было нереальным, как во сне.

Глава 17

Я думал, что на следующий день Гэбриэл будет держаться от меня подальше, но он всегда был непредсказуем. Еще не пробило одиннадцати, как он неожиданно появился в моей комнате.

— Надеялся застать вас одного, — сказал он. — Вчера вечером я вел себя как последний дурак.

— По-вашему, может, и так. Я бы выразился покрепче. Вы отвратительная свинья, Гэбриэл!

— Что она сказала?

— Ничего.

— Была расстроена? Сердита? Черт побери, должна же она была сказать хоть что-нибудь! Она пробыла с вами почти час.

— Она ничего не сказала.

— Господи, лучше бы я… — Он остановился. — Послушайте, вы же не думаете, что я совратил ее? Ничего подобного! Боже милостивый, нет! Я только… Ну понимаете… Луна, хорошенькая девушка… С каждым может случиться…

Я промолчал. Гэбриэл правильно понял мое молчание.

— Вы правы. Я не очень-то горжусь собой. Но она довела меня до безумия. Она сводила меня с ума с той минуты, как я ее встретил. Ходит будто святая, до которой и дотронуться-то нельзя! Поэтому я так с ней и поступил… Да-да! И ничего в этом приятного не было… скорее скверно. Но она отвечала, Норрис!.. Она такая же, как и любая милашка, которую можно подцепить вечерком в субботу… Теперь она меня, наверное, ненавидит! Я всю ночь глаз не сомкнул.

Он в бешенстве расхаживал взад-вперед по комнате.

— Вы уверены, что она ничего не сказала? Совсем ничего? — опять спросил он.

— Я ответил вам дважды.

Гэбриэл схватился за голову. Жест выглядел смешным, хотя по сути был трагичен.

— Я никогда не знаю, что она думает, — воскликнул он. — Я ничего о ней не знаю! Она где-то там, куда мне не проникнуть. Это как на той чертовой фреске в Пизе. Праведницы, которые сидят, улыбаясь, в райских кущах… Я должен был выволочь ее оттуда… Должен! Я просто не мог больше этого выносить. Понимаете? Не мог! Я хотел унизить ее, стащить вниз, чтоб ей стало стыдно, чтоб она оказалась вместе со мной в аду…

— Ради всего святого! Заткнитесь наконец! — крикнул я со злостью. — Есть у вас хоть капля приличия?

— Нет! И у вас бы его не было, довелись вам пережить то, что пережил я. Все эти недели!.. Господи! Я хотел бы никогда ее не видеть, забыть, не знать, что она существует…

— Я и понятия не имел, что вы…

— Ну конечно! — перебил он меня. — Вы никогда ничего не видите дальше своего носа! Вы самый большой эгоист, какого мне когда-либо приходилось встречать. Полностью погружены в свои собственные эмоции. Вы и не видите, что со мной! Еще немного — и мне уже будет безразлично, попаду я в парламент или нет.

— Может, страна от этого и выиграет, — заметил я.

— Дело в том, — мрачно произнес Гэбриэл, — что я все испортил!

Я ничего не ответил. Мне столько пришлось вытерпеть от Гэбриэла, когда он пребывал в ударе, что теперь, видя его поверженным, я даже получал некоторое удовлетворение.

Мое молчание раздражало Гэбриэла. И я был этим доволен. Мне хотелось досадить ему.

— Знаете, Норрис, до чего у вас самодовольный и ханжеский вид? Что, по-вашему, я должен теперь делать? Извиниться перед девушкой? Сказать, что я потерял голову? Что-то в этом роде?

— Меня это не касается. У вас такой богатый опыт общения с женщинами, что вы сами должны знать, что делать.

— Мне никогда не приходилось иметь дело с такой девушкой. Как по-вашему, она шокирована? Возмущена? Чувствует отвращение? Считает меня настоящей свиньей?

— Я не знаю ни что думает, ни что чувствует Изабелла, — сообщил ему я не без удовольствия и, глянув в окно, добавил: — Я знаю только, что она идет сюда.

Гэбриэл побагровел, в глазах появилось затравленное выражение. Он встал у камина в безобразной позе — ноги широко расставлены, подбородок выпячен вперед; взгляд шкодливый. Все это его отнюдь не красило, так что я опять с удовлетворением отметил, что он выглядит мелким подлецом.

— Если она посмотрит на меня как на мразь…

Изабелла, однако, не посмотрела на него как на мразь.

Она поздоровалась сначала со мной и потом с Гэбриэлом, не сделав между нами никакой разницы. Держалась она спокойно и в высшей степени вежливо. Вид у нее был, как всегда, серьезный и невозмутимый. Она сказала, что у нее есть поручение к Терезе и, узнав, что Тереза у Карслейков, отправилась туда. Выходя из комнаты, она слегка улыбнулась нам обоим.

Как только дверь за ней закрылась, Гэбриэл разразился бранью. Он ругал Изабеллу изощренно и методично. Я безуспешно пытался остановить этот поток злобных оскорблений.

— Придержите язык, Норрис! — закричал он. — Вас это не касается. Вот увидите, я поквитаюсь с этой гордячкой, этой сукой, чего бы мне это ни стоило!

Он выскочил из комнаты, так сильно хлопнув дверью, что весь Полнорт-хаус вздрогнул.

Я не хотел пропустить Изабеллу, когда она будет возвращаться от Карслейков, и поэтому попросил, чтобы мою каталку вывезли на террасу.

Ждать пришлось недолго. Выйдя из дома, Изабелла прошла вдоль террасы и направилась прямо ко мне. Ни слова не говоря, она села на каменную скамью спокойно, как всегда, сложив тонкие руки на коленях.

Обыкновенно для меня этого было достаточно, но сегодня любопытство мое разыгралось. Мне хотелось знать, что творится в этой точеной головке.

Я видел, в каком состоянии был Гэбриэл, но не имел ни малейшего представления о том, как повлияли события предыдущей ночи на Изабеллу. Трудность общения с Изабеллой состояла в том, что все мысли приходилось облекать в простые слова и говорить прямо: любые общепринятые эвфемизмы[74] приводили ее в замешательство.