Агата Кристи - Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы

Нет, я должен был выполнять свою функцию, о которой добрый Гэбриэл так мило сообщил мне, ибо это единственное, что у меня осталось. Я только беспомощно произнес: «Дорогая миссис Барт…» — и выжидающе замолчал.

— Я так несчастна… ужасно несчастна… Теперь я вижу, что не должна была выходить замуж за Джима.

— О-о! Полно… Я уверен, все не так уж плохо, — продолжал я бормотать.

— Джим был такой веселый и ловкий. И так славно шутил. Он приходил к нам, когда надо было осмотреть лошадей. У моего отца была школа верховой езды. Джим чудесно держался в седле!

— Да-да, — промямлил я.

— И тогда он не пил так много — во всяком случае, если и пил, я этого не знала. Хотя должна была знать, потому что люди говорили мне об этом. Говорили, что он слишком часто «заглядывает в рюмочку». Но знаете, капитан Норрис, я этому не верила. Этому трудно было поверить, правда?

— Вам просто не хотелось верить.

— Я думала, как только мы поженимся, он бросит пить. Я уверена, что он совсем не пил, когда мы были помолвлены… Уверена!

— Наверное, не пил, — подхватил я. — Мужчина все может, когда ухаживает за девушкой.

— Люди говорили еще, будто Джим жестокий. Но я и этому не верила. Он так чудесно ко мне относился! Хотя один раз я видела его с лошадью. Он потерял самообладание и наказывал ее… — Милли вздрогнула и закрыла глаза. — Я почувствовала… на какое-то мгновение я почувствовала, что все не так… и сказала себе: «Если ты такой, я за тебя не выйду!» Забавно, правда? Я вдруг поняла, что он чужой… не мой Джим… Хотя ведь было бы странно, если бы помолвка из-за этого расстроилась, верно?

«Смешно» было явно неподходящее слово, но мы все-таки оба решили, что это было бы забавно и… хорошо для Милли.

— Но все прошло, — продолжала она. — Джим все объяснил, мол, что всякий может выйти из себя. Я и успокоилась. Видите ли, капитан Норрис, я думала, что сделаю его таким счастливым, что он никогда не захочет выпивать и не будет выходить из себя. Поэтому я так хотела выйти за него замуж… мне хотелось, чтобы он был счастлив.

— Истинная цель брака заключается не в том, чтобы сделать кого-то счастливым.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Но если вы любите, то прежде всего думаете о том, чтобы любимый человек был счастлив, — возразила она.

— Это одна из форм самообмана, — сказал я. — И довольно распространенная. По данным матримониальной статистики, она, пожалуй, приносит больше несчастья, чем что-нибудь другое.

Милли продолжала удивленно смотреть на меня, и я продекламировал стихи Эмили Бронте[67], проникнутые печальной мудростью:

— По-моему, это ужасно! — воскликнула Милли.

— Любить кого-то — значит взваливать на него невыносимое бремя.

— В самом деле, капитан Норрис! Вы говорите такие смешные вещи!

Милли, казалось, готова была захихикать.

— Не обращайте на меня внимания, — сказал я. — Мои взгляды не общеприняты. Это результат печального опыта.

— О-о! Вы тоже были несчастны? У вас?..

Я уклонился от выражения сочувствия, засветившегося в глазах Милли, и поспешно перевел разговор на Джима Барта. Я подумал, что, к несчастью для Милли, у нее слишком мягкий характер и ее легко запугать. Наихудший вариант для брака с таким человеком, как Барт. Судя по всему, Барту нравятся норовистые лошади и норовистые женщины. Какая-нибудь грубая, сварливая ирландка смогла бы осадить его и даже вызвать уважение. А полная власть над человеком или животным превращает самого Барта в скотину. Его склонность к садизму растет, питаясь страхом жены, ее слезами и вздохами. А между тем для большинства мужчин Милли, на мой взгляд, была бы хорошей женой — выслушивала бы своего мужа, похваливала, окружала вниманием, — и тот пребывал бы в прекрасном настроении и рос в собственных глазах.

У меня вдруг мелькнула мысль, что Милли, пожалуй, была бы хорошей женой для Джона Гэбриэла. Возможно, она не сумела бы постигнуть его честолюбие (впрочем, честолюбив ли он? Я уже засомневался), но она поддержала бы его в горькую минуту, когда подступают сомнения в самом себе, что время от времени прорывалось в его нестерпимо самоуверенную манеру держаться.

В Джоне Барте, похоже, ревность сочеталась с пренебрежением, что в общем не является редкостью. Возмущаясь глупостью и слабохарактерностью Милли, он в то же время приходил в неистовство, если ей оказывал внимание какой-нибудь другой мужчина.

— Вы не поверите, капитан Норрис, — продолжала Милли, — но Джим говорит ужасные вещи о майоре Гэбриэле. И все только потому, что майор пригласил меня на чашку кофе в «Рыжую кошку». Он был так любезен — я имею в виду майора Гэбриэла, а не Джима! — и мы долго сидели за чашкой кофе… Хотя я уверена, у майора Гэбриэла не так уж много свободного времени! Он говорил так хорошо — расспрашивал меня о моем отце, о лошадях, о том, как все было в Сент-Лу в те времена. Просто невозможно быть внимательнее и любезнее! А потом… потом… Джим наговорил мне такого!.. Он был в ярости!.. Крутил мне руку… я вырвалась и заперлась в своей комнате. Иногда я просто в ужасе от Джима. О-о, капитан Норрис, я так несчастна! Лучше бы мне умереть!

— Что вы, миссис Барт! Ни в коем случае!..

— Я правда хотела бы умереть. Что будет со мной? Я уже не жду ничего хорошего. Дальше будет все хуже и хуже… Джим из-за пьянства теряет клиентов, и это бесит его еще больше. Я его боюсь. Правда, боюсь…

Я успокаивал ее как мог, я и правда не думал, что все настолько плохо, хотя Милли, конечно, несчастная женщина.

Когда я сказал об этом Терезе, она не проявила интереса к положению миссис Барт.

— Неужели ты не хочешь послушать об этом? — спросил я с упреком.

— Не особенно, — ответила Тереза. — Все несчастные жены похожи друг на друга, и истории их довольно однообразны.

— Ты бесчеловечна, Тереза!

— Признаю, сочувствие никогда не было сильной чертой моего характера.

— Мне кажется, — сказал я, — что эта несчастная влюблена в Гэбриэла.

— Я в этом почти уверена, — сухо заметила Тереза.

— И тебе все равно ее не жаль?

— Ну, во всяком случае, не из-за этого. Я считаю, что влюбиться в Гэбриэла — это большое удовольствие.

— Что ты говоришь, Тереза! Уж не влюблена ли ты в него сама?

— Нет. К счастью, нет.

— Ты нелогична, — придрался я к словам. — Только что ты сама сказала, что влюбиться в Гэбриэла было бы удовольствием.

— Но не для меня, — возразила Тереза, — потому что я отвергаю — и всегда отвергала — эмоции.

— Пожалуй, это правда, — сказал я, — но почему? Этого я не могу понять.

— А я не могу объяснить.

— Попытайся! — настаивал я.

— Хью! Как ты любишь все анализировать. Хорошо, я попытаюсь. Наверное потому, что у меня отсутствует инстинктивное восприятие жизни. Для меня невыносимо сознавать, что моя воля и разум могут быть полностью захвачены эмоциями. Я могу контролировать свои действия и в значительной мере контролирую свои мысли… Но не быть в состоянии управлять своими чувствами! Это задевает мою гордость и унижает меня.

— Ты не думаешь, что существует опасность чего-то серьезного между Джоном Гэбриэлом и миссис Барт? — вернулся я к прежней теме разговора.

— Ходят слухи. И Карслейка это беспокоит. Миссис Карслейк утверждает, будто сплетничают многие.

— Ну и женщина! Да она сама может что угодно выдумать!

— Согласна. Однако миссис Карслейк представляет общественное мнение. Точнее, мнение наиболее злобной и болтливой части общества Сент-Лу. К тому же и Барт распускает язык, когда выпьет лишнего, а это случается очень часто. Конечно, всем известно, что он очень ревнив и на многое в его разговорах не стоит обращать внимания, но все это порождает слухи.

— Гэбриэл должен быть осторожнее, — сказал я.

— А это не в его характере, не правда ли?

— Ты не думаешь, что ему в самом деле нравится эта женщина?

— Мне кажется, — не спеша ответила Тереза, — что Гэбриэлу просто ее жаль. Он — из тех, кто легко поддается состраданию.

— Как ты думаешь, он не заставит ее бросить мужа? Это было бы несчастьем!

— В самом деле?

— Дорогая Тереза, в таком случае все рухнет!

— Я знаю.

— Но ведь это катастрофа!

— Для Джона Гэбриэла? Или для партии консерваторов? — язвительно спросила Тереза.

— Собственно говоря, я думал о Гэбриэле. Но это было бы катастрофой и для консервативной партии тоже.

— Я, разумеется, не политик, — сказала Тереза, — и меня нисколько не пугает, если в Вестминстер изберут еще одного лейбориста (хотя было бы ужасно, если бы меня услышал Карслейк!). Мне значительно интереснее знать, будет ли это бедой для Джона Гэбриэла или нет. Предположим, что в результате он станет более счастливым человеком.

— Но Гэбриэл жаждет выиграть на выборах! — напомнил я.

— Успех и счастье — два совершенно разных понятия, заметила Тереза. — И я не верю, что они совместимы.

Утром, в день проведения праздничного мероприятия, пришел Карслейк и стал изливать свои тревоги и страхи.

— Пустые слухи, конечно! Я знаю миссис Барт всю мою жизнь — ее воспитали в строгости и все такое. Очень славная и милая женщина. Но вы же знаете, люди могут всякое подумать!

Я знал, что может подумать — и подумала его жена. По-видимому, это и был критерий, по которому Карслейк судил о других людях. Он ходил взад-вперед по комнате, раздраженно потирая нос и рассуждая вслух:

— Гэбриэл — добродушный парень, и он был к ней добр. Но он действовал легкомысленно. А во время выборов нельзя позволять себе быть легкомысленным.