— Не понимаю, почему вы так разволновались, — сказала Изабелла. — Майор Гэбриэл хотел знать, могу ли я вынести боль. Теперь он знает.

Глава 12

В тот день мы ждали к чаю гостей. В Сент-Лу приехала племянница миссис Карслейк, как оказалось, бывшая однокашница Изабеллы. Я никак не мог представить себе Изабеллу школьницей и поэтому охотно согласился, когда Тереза предложила пригласить миссис Карслейк вместе с племянницей (теперь миссис Мордонт) на чашку чаю. Тереза также пригласила Изабеллу.

— Будет Энн Мордонт, — сказала ей Тереза. — Кажется, она училась вместе с вами в школе.

— Там было несколько Энн, — ответила Изабелла. — Энн Тренчард, Энн Лэнгли и Энн Томпсон.

— Я не помню ее девичьей фамилии. Миссис Карслейк назвала, но я забыла.

Энн Мордент (как выяснилось, урожденная Энн Томпсон) была подвижная молодая женщина, державшаяся, на мой взгляд, чересчур самоуверенно. Она работала в каком-то министерстве в Лондоне, ее муж служил в другом министерстве, а ребенка они куда-то пристроили, чтобы не мешал Энн Мордонт вносить весомый вклад в укрепление обороноспособности страны.

— Правда, моя мама считает, что теперь, когда бомбардировки кончились, мы могли бы взять Тони домой, но я полагаю, в настоящее время ребенок в Лондоне — слишком большая проблема. Квартира такая маленькая, найти подходящую няню невозможно и нужно постоянно готовить еду, а меня, разумеется, целый день нет дома.

— По-моему, с вашей стороны вообще очень патриотично, — сказал я, — завести ребенка, несмотря на гигантский объем такой важной работы.

Я увидел, что Тереза, сидевшая за большим серебряным подносом с чайной посудой, чуть заметно усмехнулась и легонько, но укоризненно покачала головой в ответ.

Однако мое замечание было благосклонно воспринято самой миссис Мордонт. Похоже, оно ей явно польстило.

— Видите ли, — улыбнулась она, — я полагаю, нельзя уклоняться от этой ответственности. Дети необходимы… особенно если учитывать интересы нашего класса. К тому же, — добавила она, словно спохватившись, — я невероятно привязана к Тони.

Затем она обратилась к Изабелле и погрузилась в воспоминания о старых добрых временах в Сент-Ниниан. Это был разговор, в котором, как мне показалось, одна из участниц не знала своей роли. Миссис Мордонт пришлось не раз выручать собеседницу, напоминая различные детали.

— Мне очень жаль, что Дик запаздывает, — прошептала, обращаясь к Терезе, миссис Карслейк. — Не знаю, что его задерживает. Он должен был вернуться домой в половине пятого.

— По-моему, с ним майор Гэбриэл, — сказала Изабелла. — Около четверти часа назад он прошел вдоль террасы.

Удивительно! Я не слышал, чтобы кто-нибудь проходил. Изабелла сидела спиной к окну и не могла видеть, кто прошел мимо. Я все время смотрел на нее и был уверен, что она не поворачивала головы и никак не выказала, будто почувствовала чье-то присутствие. Впрочем, слух у Изабеллы замечательный. Но как она могла знать, что это именно Гэбриэл?

— Изабелла, не будете ли вы так добры пойти и пригласить их обоих на чашку чаю? — попросила девушку Тереза. — Нет-нет! Не беспокойтесь, миссис Карслейк! Это сделает Изабелла.

Мы проводили взглядом стройный силуэт девушки.

— Она совсем не изменилась, — сказала миссис Мордонт. — Точно такая же. Изабелла всегда была у нас самая странная! Вечно витала в облаках. Мы подтрунивали над ней, потому что она такая мозговитая.

— Мозговитая? — резко переспросил я.

Миссис Мордонт повернулась в свою сторону.

— Да. Разве вы не знали? Изабелла ужасно умная! Мисс Кёртис (это наша начальница) была просто в отчаянии, что Изабелла не пошла в Сомервилл[62]. Она окончила школу с отличием по многим предметам.

Я все еще склонен был считать Изабеллу хоть и очаровательным, но не слишком интеллектуальным созданием и поэтому слушал Энн Мордонт с недоверием.

— По каким же предметам она особенно отличалась? — спросил я.

— О! По астрономии, математике (Изабелла была ужасно сильна в математике!), латыни, французскому языку… Она могла выучить все что угодно, стоило ей только захотеть. Только ей, видите ли, все было совершенно безразлично. Это чуть не разбило сердце мисс Кёртис! А Изабелла, похоже, только и думала, как бы поскорее вернуться в Сент-Лу и жить в этой допотопной развалине.

Изабелла вернулась с капитаном Карелейком и Гэбриэлом. Чаепитие удалось, и все шло как по маслу.

Позднее, уже вечером, я сказал Терезе:

— Что меня всегда ставит в тупик, так это невозможность постигнуть, что представляет собой какой-нибудь человек на самом деле. Взять, к примеру, Изабеллу Чартерис. Я привык считать ее чуть ли не слабоумной, а эта самая Мордонт утверждает, что Изабелла очень умна. Или возьмем другое. Мне кажется, что особой чертой характера Изабеллы является прямота, однако миссис Карслейк называет Изабеллу хитрой. Хитрой! Какое отвратительное слово! Джон Гэбриэл считает ее самодовольной и чопорной. Ты… гм… собственно говоря, что думаешь ты, я не знаю. Ты никогда не высказываешь своего мнения о людях. Однако что же в действительности представляет собой человек, о котором существует столько разных мнений?!

Роберт, редко принимавший участие в наших беседах, неожиданно сказал:

— В этом как раз и заключается суть! Одного и того же человека разные люди видят по-разному. И не только человека. Взять хотя бы деревья или море. Два художника создадут у вас два совершенно различных представления о бухте Сент-Лу.

— Ты хочешь сказать, что один художник изобразит ее реалистически, а другой символически?

Роберт досадливо поморщился и покачал головой. Разговоры о живописи он ненавидел и никогда не мог найти нужных слов, чтобы выразить свою мысль.

— Нет, — возразил он, — просто они видят по-разному. Я не знаю… Возможно, человек из всего выбирает те черты, которые ему кажутся наиболее важными.

— И, по-твоему, мы так же поступаем по отношению к людям? Но у человека не может быть два совершенно противоположных качества. Например, Изабелла. Она ведь не может быть одновременно мозговитой и умственно неразвитой!

— Думаю, ты ошибаешься, Хью, — сказала Тереза.

— Но, дорогая Тереза!..

Она улыбнулась.

— Ты, например, можешь обладать определенным качеством, но его не использовать, потому что тебе известен более легкий путь, ведущий к тому же результату. И, главное, без хлопот и беспокойства. Дело в том, Хью, что мы так далеко ушли от простоты, что теперь, встретившись с ней, даже не узнаем. Воспринимать чувства всегда значительно легче и спокойнее, чем размышлять о них. Однако из-за сложности цивилизованной жизни одного чувства не всегда достаточно.

Чтобы пояснить свою мысль, приведу такой пример. Если тебя спросят, какое сейчас время дня — утро, день или вечер, — тебе незачем задумываться, не к чему прибегать к помощи какого-нибудь точного прибора — солнечных или водяных часов, хронометра, ручных или настольных часов. Но если тебе нужно явиться на прием или успеть на поезд — то есть оказаться в определенном месте в определенное время, то придется подумать, обратиться к сложным механизмам, обеспечивающим точность. Мне кажется, что такой подход применим и к другим жизненным ситуациям. К примеру, ты счастлив или зол; тебе кто-то или что-то нравится или не нравится, или ты печален… Люди, подобные нам с тобой (но не Роберту!), размышляют о том, что они чувствуют, анализируют свои чувства и выводят причину: «Я счастлив, потому что…», «Мне нравится, так как…», «Я печален из-за…». Но очень часто найденные причины оказываются ошибочными, и люди как бы преднамеренно себя обманывают. Изабелла, по-моему, в таких случаях не рассуждает и никогда не спрашивает себя «почему». Ее, судя по всему, это просто не интересует. Но если ты попросишь ее сказать, почему она чувствует так, а не иначе, я думаю, она ответит правильно и с достаточной точностью. И все же она похожа на человека, у которого на камине стоят точные дорогие часы, но он их никогда не заводит, потому что при его образе жизни просто незачем знать точное время.

В школе Сент-Ниниан Изабелле пришлось использовать свой интеллект — а он у нее есть, хотя я бы сказала, что она не склонна к абстрактным рассуждениям. И она преуспела в математике, языке, астрономии. Все это не требует воображения. Мы, я имею в виду всех нас, используем воображение и рассуждение как вид бегства, как способ уйти от самих себя. Изабелле это не нужно, потому что она находится в гармонии с собой. Ей ничего не требуется усложнять.

Возможно, в средние века, даже в елизаветинский период[63] все люди были такими. Я читала в какой-то книге, что в те времена выражение «великий человек» относили к тем, у кого были власть и богатство. Ни морального, ни духовного содержания в это выражение не вкладывалось.

— Ты считаешь, — сказал я, — что люди воспринимали жизнь непосредственно и конкретно, не слишком много предавались размышлениям?

— Да, Гамлет со своими раздумьями, с его «быть или не быть?» совершенно не вписывается в свою эпоху.

Но в наши дни практически все мы — Гамлеты и Макбеты. Все мы постоянно спрашиваем себя: «Быть или не быть?» Избрать жизнь или смерть? — В голосе Терезы уже слышалась усталость. — Мы анализируем тех, кто добился успеха, подобно Гамлету, который анализирует Фортинбраса[64] (и завидует ему!). В наши дни именно Фортинбрас был бы менее понятной фигурой: стремительный, уверенный, не задающий себе вопросов. Сколько людей такого типа найдется в наше время? Думаю, немного.

— Ты полагаешь, Изабелла — женский вариант Фортинбраса? — Я не удержался от улыбки.

Тереза тоже улыбнулась.

— Только не такой воинственный. Но прямолинейный и целеустремленный. Она никогда не спросила бы себя: «Почему я такая? Что я в самом деле чувствую?» Изабелла знает, что чувствует, и она такова, какая есть. И она всегда, — с неожиданной мягкостью добавила Тереза, — будет делать то, что ей следует делать.