Я обратился к Джолли:

— У вас остался морфий? — И тут же подумал: «Как жаль, что я не захватил его с собой, хоть немного, ведь морфия у нас на борту было больше, чем достаточно».

— Нет ни одной ампулы, — устало проговорил Джолли. — Я уже израсходовал упаковку, целую упаковку!

— Доктор Джолли работал не покладая рук всю ночь, — слабым голосом заметил Забрински. — Восемь часов кряду. Вместе с Роулингсом и Киннэрдом. Они так ни разу и не присели.

Бенсон полез в свою аптечку. Заметив его движение, Джолли вымученно улыбнулся — мне показалось, что он выглядит много хуже, чем вчера, когда я видел его последний раз. Тогда он был исполнен сил и энергии. И вот, проработав восемь часов без передышки, — за это время он даже умудрился наложить гипс на лодыжку Забрински, в этих-то условиях! — Джолли и сам едва держался на ногах. Он оказался отличным доктором — честным, верным клятве Гиппократа и теперь имел полное право на отдых: ведь ему на подмогу пришли еще два врача — наконец-то!

Джолли медленно нагнулся, чтобы поудобнее усадить Фольсома, — я взялся ему помочь. Вслед за тем он вдруг припал спиной к стене, весь обмяк и сполз на пол.

— Простите, — натужно выдавил он. Его обмороженное бородатое лицо искривилось в жалком подобии улыбки. — Бедный хозяин…

— Бросьте, доктор Джолли, предоставьте теперь действовать нам, — спокойно остановил его Свенсон. — Скажите только, все ли пострадавшие транспортабельны?

— Не знаю. — Джолли протер рукой налитые кровью, слезящиеся от копоти глаза. — Правда, не знаю. Один или двое из них так и не приходили в сознание с прошлой ночи. Потом, здесь такой холод, что они, похоже, схватили воспаление легких. Холод и на здорового человека действует убийственно, что уж говорить о тяжелораненых. Девяносто процентов своей энергии человек тратит не на борьбу с болезнью или инфекцией, а на то, чтобы выработать тепло, иначе пиши пропало.

— Успокойтесь, — сказал Свенсон. — Значит, перенести всех на борт за полчаса нам не удастся. Кого нужно забрать в первую очередь, Бенсон?

Странно, почему он обратился с этим вопросом только к Бенсону, а не к нам обоим? Ну да Бог с ним, в конце концов, Бенсон судовой врач, а не я. Голос Свенсона прозвучал довольно холодно — капитан как будто забыл о моем существовании, и я прекрасно понимал, отчего его отношение ко мне резко изменилось.

— Забрински, доктора Джолли, капитана Фольсома и вот этого… — посоветовал Бенсон.

— Я — Киннэрд, радист, — представился тот. — А мы уж грешным делом думали — ты не дойдешь, приятель! — обратился он уже ко мне. — С трудом поднявшись на ноги и зашатавшись, Киннэрд прибавил: — Вот видите, я и сам могу идти.

— Не спорьте, — тут же остановил его Свенсон. — Роулингс, да бросьте вы ковыряться в своей баланде. Лучше поднимайтесь и идите вместе с ними. Сколько вам потребуется времени, чтобы протянуть с лодки кабель, установить здесь пару электрообогревателей и светильники?

— Мне одному?

— Можете взять себе в помощники кого хотите, дружище.

— Через четверть часа все будет в ажуре. Я даже могу провести сюда телефон, сэр.

— Вот и отлично, действуйте.

Роулингс вынул ложку из котелка, попробовал свою стряпню, оценивающе облизнул губы и горько покачал головой.

— Ну и варево! Чистая отрава! — мрачно признался он, потом встал и вышел вслед за матросами, уносившими носилки.

Из восьмерых полярников, что остались лежать на полу, только четверо находились в сознании: водитель тягача Хьюсон, повар Нэсби и еще двое, представившиеся как Харрингтоны, братья-близнецы. И самое удивительное то, что у них были обожжены и обморожены одни и те же места. Остальные четверо то ли спали, то ли были без сознания. Мы с Бенсоном начали их осматривать. Бенсон старался вовсю, каждому совал градусник и каждого прослушивал стетоскопом, не то, что я. Хотя мне и без стетоскопа было ясно, что у всех восьмерых налицо явные признаки воспаления легких. А капитан Свенсон между тем задумчиво разглядывал внутреннее убранство домика, изредка бросая в мою сторону косые взгляды; время от времени он похлопывал себя руками по бокам, чтобы согреться: ведь одежда на нем была довольно легкая по сравнению с моей, добротной, из меха, а домик, где мы находились, даже несмотря на то, что там стояла печка, скорее напоминал морозильную камеру.

Первый человек, которого я осматривал, лежал на боку в крайнем правом углу. Глаза у него были чуть приоткрыты, зрачков почти не было видно, голова — перевязана, из-под бинтов проглядывали только полузакрытые глаза, впалые виски и мертвенно-бледный лоб, холодный, как мраморное надгробие на заснеженном кладбище.

Я спросил:

— Кто это?

— Грант, Джон Грант, — уныло ответил водитель Хьюсон. — Наш второй радист, напарник Киннэрда. А что с ним?

— Он мертв, причем давно.

— Мертв? — неожиданно спросил Свенсон. — Вы уверены?

Я окинул капитана высокомерным взглядом профессионала и ничего не ответил. Тогда тот обратился к Бенсону:

— Так сколько же из них нетранспортабельны?

— Думаю, вот эти двое, — ответил Бенсон и, не обратив внимания на косые взгляды, которые бросал в мою сторону Свенсон, передал мне стетоскоп.

Через минуту я поднялся с колен и кивнул.

— У обоих ожоги третьей степени, — сообщил капитану Бенсон. — Очень высокая температура, слабый и неровный пульс, ну и, конечно, воспаление легких.

— Их надо срочно перенести на «Дельфин», а может, они и выживут, — сказал Свенсон.

— Тогда уж они точно умрут, — вмешался я. — Даже если мы укутаем их с головой и донесем до корабля, они вряд ли выдержат подъем на мостик и спуск через люки.

— Но не можем же мы торчать здесь до бесконечности! — воскликнул Свенсон. — Будем переносить их на борт: всю ответственность я беру на себя.

— Простите, капитан, — резко встряхнув головой, возразил Бенсон. — Но доктор Карпентер прав.

Свенсон пожал плечами и промолчал. Спустя время вернулись матросы с носилками, а следом за ними подоспели Роулингс и еще трое — они несли кабель, обогреватели, светильники и телефон. Через несколько минут все было подключено. Роулингс отдал распоряжение по портативному телефону — в домике тут же загорелся свет и заработали обогреватели.

Матросы положили на носилки Хьюсона, Нэсби и братьев Харрингтонов. Когда они ушли, я снял со стены фонарь и сказал:

— Он вам уже не понадобится. Я скоро.

— Куда это вы собрались? — холодно спросил Свенсон.

— Скоро вернусь, — повторил я, — пойду кое-что посмотрю.

Немного поколебавшись, капитан отвернулся. Я вышел наружу, повернул за угол домика, остановился, прислушался и услыхал, как внутри затрещал телефон. Голоса я не расслышал — до меня доносились лишь невнятные обрывки речи, и я не мог знать точно, о чем шел разговор, однако догадаться было нетрудно.

Затем я двинулся наискосок к единственному уцелевшему домику — он стоял на южной стороне. Никаких следов пожара или даже слабого возгорания на его стенах я не обнаружил. Склад горючего, должно быть, находился по соседству, на этой же стороне, но чуть западнее, — в том направлении, куда дул ветер, вот почему, как я предположил, только один домик уцелел, а все остальные сгорели. Когда я более внимательно оглядел обуглившиеся, уродливо перекошенные балки строения, где некогда размещался склад горючего, мое предположение переросло в уверенность. Именно здесь, по всей видимости, и был очаг пожара.

С восточной стороны к уцелевшему домику примыкала крепкая пристройка — шесть футов в высоту, столько же — в ширину, восемь футов в длину. Деревянный пол, блестящие алюминиевые стены и потолок, большие обогреватели, прикрученные болтами к внутренним перегородкам и стенам. От обогревателей тянулись провода — нетрудно было догадаться, что они подключены к вышедшему теперь из строя генератору: тепло в пристройке, очевидно, поддерживалось круглосуточно. Здесь стоял небольшой гусеничный тягач, который, однако, занимал почти все внутреннее пространство; заводился он, наверное, с помощью простого ключа зажигания. Однако теперь обычным ключом его было не завести. Для этого понадобились бы три-четыре паяльные лампы и столько же дюжих молодцов, чтобы несколько раз провернуть двигатель. Закрыв за собой внутреннюю дверь, я очутился в самом домике.

Здесь стояли металлические столы, скамейки, хитроумные приборы и устройства, с помощью которых можно было автоматически записывать и расшифровывать информацию о состоянии погоды в Арктике. Но даже не представляя себе назначение большинства этих приборов, я без ФУ да догадался, что здесь размещалась метеостанция. После беглого, но довольно пристального осмотра я, однако, не заметил ничего необычного — все предметы находились на своих местах. В одном углу на пустом деревянном ящике стоял передатчик с наушниками, а вернее, приемопередатчик. Рядом, в тяжелой деревянной промасленной коробке лежали пятнадцать последовательно соединенных батареек. На стене, на крюках, висели две двухвольтные контрольные лампочки. Взяв проводки, подсоединенные к лампам, я подключил их к внешним клеммам собранного из батареек аккумулятора. Если бы батарейки работали, лампочки тут же бы ярко вспыхнули. Но этого не произошло — выходит, Киннэрд не врал, когда говорил, что аккумулятор полностью разрядился. Хотя, честно признаться, у меня в ту минуту и в мыслях не было подозревать его во лжи.

Выйдя из метеостанции, я направился к последнему домику- тому самому, где лежали обгоревшие тела семи полярников, погибших в пламени пожара. Мне в нос сразу же ударил смрад — тошнотворный дух обуглившейся плоти вперемежку с запахом сгоревшей солярки. Постояв немного в дверях, я, набравшись наконец решимости, зашел внутрь, расстегнул меховую парку, снял шерстяные рукавицы, поставил большой фонарь на стол, достал свой, карманный, и опустился на колени.