– Нет, спасибо, я не курю.

– Раньше курила. Какая у тебя сильная воля! Мне бы, конечно, тоже следовало бросить, но я курю. – Он издал ничего не означающий «светский» смешок и прикурил. У него немного дрожали руки.

«Я знаю, какой версии должна придерживаться, если он спросит, зачем, по-моему, он пожаловал, – подумала Верити. – Но смогу ли я? Сумею ли избежать тех слов, которые позволят ему предположить, будто мне все еще не безразлично? Знаю я такие ситуации. Когда все уже позади, думаешь, какой достойной, спокойной и непоколебимой ты должна была быть, но вспоминаешь, как эта решимость покидала тебя на каждом шагу. Как тогда, когда он меня унизил».

Шрамм тем временем готовил свою амуницию. Даже в период расцвета его привлекательности Верити часто замечала, насколько прозрачными, глупыми и предсказуемыми были его уловки.

– Боюсь, – начал он, – что собираюсь говорить о прошлом. Ты сильно против?

– Не вижу особого смысла в этом разговоре, – бодро ответила она. – Но против ничего не имею.

– Я надеялся на это.

Он помолчал, видимо ожидая, что она предложит ему продолжить, но, поскольку она ничего не сказала, заговорил снова.

– Вообще, ничего особенного на самом деле. Я не собирался придавать этому большого значения. Это просто просьба к тебе сохранять то, что называют «блистательным бездействием», – он снова рассмеялся.

– Да?

– Насчет… Ну, Верити, надеюсь, ты сама догадалась, на какой именно счет, ведь так?

– Я и не пыталась.

– Что ж, если говорить совсем честно и прямо… – Он запнулся на секунду.

– Совсем честно и прямо?.. – Верити не удержалась от того, чтобы повторить его слова, но сумела подавить скепсис в интонации. Однако это навело ее на мысль о другом записном фразёре – мистере Маркосе с его фирменным «если говорить совершенно хладнокровно».

– Это касается того глупого дела, случившегося тысячу лет назад в «Святом Луке», – продолжал между тем Шрамм. – Полагаю, ты уже о нем и забыла.

– Это трудно забыть.

– Знаю, все выглядело дурно. И мне следовало… ну… встретиться с тобой и объяснить вместо того, чтобы…

– Удрать? – подсказала Верити.

– Да. Ты права. Но понимаешь, тут есть смягчающие обстоятельства. Мне чертовски были нужны деньги, и я бы их вернул.

– Но ты их так и не получил. Банк поставил под сомнение подпись на чеке, не так ли? А мой отец не стал выдвигать против тебя обвинения.

– Что было чрезвычайно великодушно с его стороны! Он всего лишь уволил меня и сломал мне карьеру.

Верити встала.

– Было бы смешно и неловко обсуждать это. Думаю, я знаю, о чем ты хочешь меня попросить. Чтобы я пообещала ничего не сообщать полиции. Верно?

– Если говорить совсем честно…

– О, не надо, – перебила его Верити и закрыла глаза.

– Прости. Да, дело именно в этом. Просто они наседают, а я не хочу сам подносить им боеприпасы.

Верити постаралась сформулировать ответ очень осторожно, не торопясь.

– Если ты просишь меня не ходить к мистеру Аллейну и не рассказывать ему о том, что когда ты был студентом моего отца, у нас завязался роман и ты воспользовался этим, как подложенным для перехода через грязь камнем, чтобы подделать подпись моего отца на чеке, то – нет, я не собираюсь этого делать.

Она не почувствовала ничего, кроме неловкости за него, увидев, как кровь бросилась ему в лицо, но не отвернулась, когда Шрамм произнес:

– Спасибо тебе как минимум за это. Я этого не заслужил, и я был недостоин тебя. Господи, каким же я был дураком!

Она сдержалась, чтобы не добавить: «И не только в этом отношении», посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

– Наверное, я должна поставить тебя в известность, что знаю о вашей с Сибил помолвке. Очевидно, что полиция подозревает здесь нечестную игру, и догадываюсь, что главный наследник согласно ее завещанию…

Он закричал, перебив ее:

– Ты не можешь… Верити, ты ведь не думаешь, что я… я… Верити?

– Убил ее?

– О господи!

– Нет. Я не думаю, что ты это сделал. Но должна предупредить тебя: если мистер Аллейн разузнает о «Святом Луке» и эпизоде с чеком и спросит меня, правда ли это, я не стану ему лгать. Никаких заявлений я делать не буду. Напротив, вероятней всего, скажу, что предпочитаю не отвечать на этот вопрос. Но лгать не стану.

– О господи, – повторил он, уставившись на нее. – Значит, ты меня так и не простила?

– Простила? Это здесь вообще ни при чем, Бейзил, говорю абсолютно честно. – Верити посмотрела ему прямо в глаза. – Это слово здесь неуместно. Конечно, мне горько вспоминать о том, что случилось, не скрою. В конце концов, у каждого есть гордость. Но в остальном это вопрос теоретический. Простила ли я тебя? Полагаю, должна была, но… нет, это здесь вообще ни при чем.

– Но если ты «предпочтешь не отвечать на этот вопрос», – сказал Шрамм, иронизируя, судя по всему, над собой не меньше, чем над ней, – то что должен будет подумать Аллейн? Сомнений у него не останется. Послушай, он уже наседал на тебя?

– Он приезжал ко мне.

– Зачем? Чем он интересовался? Той, другой чушью – про Капри?

– И долгие каникулы? Когда ты практиковал как дипломированный врач? Нет, об этом он ничего не сказал.

– Это же была шутка. Смешной старый ипохондрик, метал передо мной драгоценности и слезно сам умолял меня. Какое это имело значение?

– Это стало иметь значение, когда ниточки дотянулись до «Святого Луки».

– Чертово сборище напыщенных чучел! Я смыслил в медицине гораздо больше, чем большинство любимчиков этих проклятых дипломированных учителей.

– А ты когда-нибудь все же получил диплом? Нет, не говори мне, – быстро перебила сама себя Верити.

– Ник Маркос говорил обо мне? С тобой?

– Нет.

– Правда?

– Да, Бейзил, правда, – сказала она, стараясь сохранять терпеливую интонацию.

– Я просто поинтересовался. Не то чтобы он мог сказать обо мне что-нибудь важное. Просто мне показалось, что ты с ним весьма подружилась.

Единственное, чего хотела сейчас Верити, это чтобы он ушел, причем немедленно. У нее не сохранилось к Бейзилу никакого уважения, и не было его уже много лет, но противно было видеть, как он, словно на мягких кошачьих лапках, ходит тут по пеплу, оставшемуся от их прошлого, и устраивает из этого ничтожное представление. Ей было болезненно стыдно за Шрамма и в то же время жалко его.

– Это все, что ты хотел узнать?

– Думаю, да. Нет, еще одно. Ты не поверишь, но это правда. С того самого званого ужина в Мардлинге, где мы с тобой снова встретились, я… я никак не мог выкинуть тебя из головы. Ты почти не изменилась, Верри. И что бы ты ни сказала по этому поводу, мне было очень хорошо. Нам обоим. Разве нет? Что? Ну же, будь честна. Разве это не было радостью?

Он почти накрыл ее ладони своими. Ее обуял ужас. Недоверие и безграничное отвращение, должно быть, отразились на ее лице, потому что он отдернул руки, словно обжегшись.

– Сяду-ка я в свое жестяное корыто и поеду прочь. Спасибо, что уделила мне время.

Он сел в машину. Верити вошла в дом и решила выпить чего-нибудь покрепче. В комнате было холодно.

IV

Клод Картер исчез. Пропал и его рюкзак со всем содержимым, а также кое-какие непрезентабельные предметы его одежды. В комнате царил жуткий беспорядок. Миссис Джим сегодня работала не в Квинтерне, но показала Аллейну, где хранит свой ключ – под камнем в угольном сарае, – так что они вошли сами.

В кухне, на верхнем листке блокнота для составления списка покупок было нацарапано: «Уехал на неопределенное время. Когда/если буду возвращаться, дам знать. К. К.» Ни даты, ни времени.

Они снова провели обыск в его комнате, но ничего интересного не обнаружили, пока Аллейн не поднял с пола позади незастеленной кровати последний выпуск местного еженедельника.

Он бегло просмотрел его. На странице объявлений в рубрике «Машины на продажу» где-то в середине колонки размашистым кружком было обведено объявление о продаже «Герона» 1964 года выпуска за 500 фунтов, «торг уместен». Номер телефона был подчеркнут.

– Он ведь так и сказал, – напомнил Фоксу Аллейн, – что встречается с человеком насчет машины.

– Мне ему позвонить?

– Если не трудно.

Но прежде чем Фокс успел выполнить поручение, где-то в отдалении зазвонил телефон. Аллейн открыл дверь и прислушался, потом жестом велел Фоксу следовать за ним и направился по коридору к верхней площадке лестницы.

Теперь звонок телефона, установленного внизу, в холле, был хорошо слышен. Аллейн сбежал по ступенькам и, сняв трубку, назвал квинтернский номер.

– Алло, – сказал громкий мужской голос. – Могу я поговорить с джентльменом, который собирался купить у меня «Герон шестьдесят-четыре» и должен был забрать его вчера вечером? Его фамилия Картер.

– Боюсь, в данный момент его здесь нет. Я могу передать ему сообщение.

– Ну да. Скажите, что я был бы благодарен, если бы он позвонил мне и сказал, что он решил: да или нет. Если не позвонит, я буду считать, что наша договоренность отменяется, и продам машину кому-нибудь другому. А свой задаток он может забрать, когда захочет, черт возьми. Спасибо.

Аллейн не успел и слова сказать, как на другом конце провода бросили трубку.

– Вы слышали? – спросил он Фокса.

– Очень сердитый мужчина, да? Занятно. Картер оставил задаток и с концами? Похоже, случилось что-то непредвиденное, что заставило его дать дёру, – предположил Фокс, имея в виду «удрать». – Или, может, не собрал основную сумму. Как вы думаете, мистер Аллейн? Он только что прибыл из-за границы, так что паспорт у него должен быть в порядке.