Найо Марш - Роковая ошибка

Он вошел в ванную. Большая охапка увядших лилий лежала в умывальнике. Пятно зеленоватой засохшей слизи образовалось вокруг слива. От умывальника шел омерзительный запах. «Зловонней плевел лилии гниенье»[94], – припомнил Аллейн.

Вернувшись в спальню, он нашел там безмятежного Фокса и сестру Джексон, всем своим видом демонстрировавшую возмущение.

– Когда вас вызвали, здесь все было точно так, как сейчас? – спросил ее Аллейн.

– Вещи на столе передвинуты. И тела нет, – угрюмо указала она.

– Больше ничего?

– Это непристойно, – ответила сестра Джексон, – все вот так оставить.

– Ужасно, да? Вы можете обрисовать нам, как все было, когда вы прибыли на место происшествия?

Она обрисовала, не спуская с него пристального оценивающего взгляда. По ее словам, она находилась у себя в комнате, собиралась ложиться спать, когда позвонил доктор Шрамм и попросил ее безотлагательно подняться в двадцатый номер. Здесь она нашла его склонившимся над кроватью, на которой лежала миссис Фостер, мертвая и остывающая. Доктор Шрамм обратил внимание Джексон на прикроватный столик с находившимися на нем предметами и велел сходить в процедурную и принести все необходимое для откачивания содержимого желудка. Он наказал ей также ничего не рассказывать никому, кто ей, возможно, встретится.

– Мы понимали, что это ей не поможет, слишком поздно, – сказала она, – но желудок ей очистили. Доктор Шрамм счел, что содержимое следует сохранить, и оно было в запечатанной склянке. Нам пришлось отодвинуть столик от кровати, но больше мы ничего не трогали. Доктор Шрамм строго следил за этим. Очень строго.

– А потом?

– Мы сообщили мистеру Дэлаверу, управляющему. Он, конечно, пришел в ужас. Они не любят, когда что-то подобное случается в отеле. Потом мы пригласили доктора Филд-Инниса из Верхнего Квинтерна, и он сказал, что нужно вызвать полицию. Мы не поняли – зачем, но он сказал, что так положено. И они приехали.

Аллейн заметил, что она все чаще употребляет глаголы в первом лице множественного числа, и ему показалось, что в этом было нечто собственническое. Он тепло поблагодарил сестру Джексон и показал ей глянцевую фотографию тетушки Фокса Элси, которую припас специально для этого случая. Тетушка Элси стала чем-то вроде кода для Аллейна с Фоксом, они использовали ее как предупредительный сигнал – когда один хотел насторожить другого, не привлекая постороннего внимания. Сестра Джексон сказала, что никогда не видела этой женщины, и была предсказуемо заинтригована. Аллейн вернул снимок в конверт и, извинившись за причиненное беспокойство, отпустил медсестру. Положив на ладонь носовой платок, он открыл ей дверь, сказав при этом:

– Не обращайте внимания. Мы это делаем больше «для имиджа». До свидания, сестра.

Проходя между ним и Фоксом, она задела рукой его руку, после чего заспешила по коридору – сто пятьдесят фунтов энергичной женственности.

– Вот так штука, – сказал Фокс задумчиво.

– Установила контакт?

– En passant[95], – признался он на своем правильном французском. – А вы, мистер Аллейн?

– En passant, moi aussi[96].

– Вы полагаете, – все так же задумчиво спросил Фокс, – она знала о помолвке?

– А вы?

– Если знала, я бы сказал, что ей это не должно было понравиться.

– Давайте поторопимся. Запакуйте колбочку, пожалуйста. Попросим сэра Джеймса взглянуть на нее.

– На предмет, не налил ли кто-нибудь в нее синильной кислоты?

– Что-то в этом роде. В конце концов, запах миндаля ведь действительно ощущается. Все дело в «Оазисе», скажете вы, и, боюсь, будете правы.

Когда они шли к выходу, женщина-администратор окликнула их и сказала, что постаралась разведать что смогла насчет того электрика. Никто о нем ничего не знал, кроме дежурившей в тот день девушки, которая передала ему цветы для миссис Фостер. Он сказал ей, что его вызвали починить светильник в двадцатом номере и жившая в нем дама, когда он ходил в машину за новой лампочкой для ее настольной лампы, попросила его на обратном пути захватить для нее цветы. Описать его дежурная не могла, сказала только, что он был худощавый, невысокий, учтивый, что на нем не было рабочей формы, но были очки.

– Что вы об этом думаете? – спросил Аллейн, когда они вышли за дверь.

– Занятно, – ответил Фокс. – Подозрительно. Но, как ни посмотри, – не убедительно.

– В настольной лампе не было новой лампочки. Там старая лампочка, помутневшая на верхушке. Вот-вот перегорит.

– Однако лилии в умывальнике лежат.

– Верно.

– И что теперь?

Аллейн взглянул на часы.

– У меня встреча с коронером через час. В Верхнем Квинтерне. А тем временем пусть Бейли и Томпсон осмотрят комнату очень тщательно. Каждый дюйм.

– Что искать?

– Как обычно. Скрытые отпечатки, в том числе, разумеется, отпечатки сестры Джексон – они есть на фотографии тетушки Элси. Отпечатки Шрамма должны быть на обертке книги, а Прунеллы Фостер и ее матери – на косметичке. Горничные сделали полную уборку в комнате тем утром, так что все, что обнаружится, оставлено в течение дня. Мы еще не закончили с этой тошнотворной комнатой, Фокс. Отнюдь не закончили, черт возьми.

«…Ввиду данных обстоятельств, уважаемые члены жюри, – сказал коронер, – предлагаю вам подумать о том, что наиболее уместным решением было бы снова отложить эти слушания sine die[97]».

Неудивительно, что члены жюри охотно воспользовались рекомендацией коронера, и люди, так или иначе связанные с покойной Сибил Фостер или в силу обязанностей вынужденные разбираться в обстоятельствах ее смерти, – ее дочь, ее поверенный, ее старейшая подруга, ее садовник, врач, которому она дала отставку, и врач, который стал ее женихом, – покинув зал, вышли в вековую деревенскую тишину Верхнего Квинтерна. Среди них был и ее пасынок, который в результате ее смерти унаследовал право на пожизненное владение всем имуществом, оставленным ее первым мужем. Ее последнее, нелепое завещание не дезавуировало этого его права, как, по словам мистера Рэттисбона, и само оно не могло быть дезавуировано. Дж. М. Джонсон и Марлина Биггз, горничные второго этажа отеля, смущенно хихикая, признались, что были свидетелями его подписания за неделю до смерти миссис Фостер.

Это завещание и стало главной сенсацией состоявшихся слушаний. Никто не был так уж поражен унаследованными Брюсом Гарденером двадцатью пятью тысячами фунтов, но условие, касавшееся Свинглтри, и невероятно щедрое наследство, отписанное доктору Шрамму, повергло зал суда в ступор. Три репортера из провинциальных газет пришли в невероятное возбуждение. У Верити Престон, которая присутствовала на слушаниях, поскольку ее крестница этого, судя по всему, хотела, появилось дурное предчувствие растущей публичности произошедшего.

Слушания, как и в прошлый раз, проходили в церковном зале. Шпиль Сент-Криспина-в-Квинтерне отбрасывал тень на открытое пространство у подножия ступенек, ведущих в церковь. Местные жители называли его «лужайкой», но на самом деле это была не более чем неухоженная округлая площадка, выдававшаяся вбок от аллеи. Верхний Квинтерн считался самостоятельной деревней только благодаря церкви и был самым маленьким селением в окру́ге; название «деревушка» подошло бы ему гораздо больше.

Солнечный свет, рассеянный осенним туманом, отсутствие ветра и – пока не заработали автомобильные моторы – каких бы то ни было звуков, кроме сугубо деревенских, создавали впечатление отрешенности от всего, кроме укоренившихся обычаев кентской глубинки. Так или иначе, подумала Верити, несмотря ни на какие вторжения, непрерывность традиции сохраняется. А потом ей пришло на ум, что именно нынешнее «вторжение» заронило эту мысль ей в голову.

Интересно, не захочет ли молодой мистер Рэттисбон повторить их «пиршество», подумала она и решила подождать его появления. Люди выходили случайными группами, которые тут же распадались. У них был такой вид, будто они оказались вовлечены в какие-то общественные потрясения.

Прунелла вышла, сопровождаемая по бокам Маркосами. Было видно, что она шокирована, Гидеон держал ее за руку, а его отец, ссутулившись, склонял над ней свою изящную голову. И снова у Верити возникло ощущение, будто они буквально всасывают в себя Прунеллу.

Увидев крестную, та что-то сказала мужчинам и подошла к ней.

– Крестная Вэ, ты уже знаешь? Я хотела тебе сообщить. Это будет послепослезавтра, в четверг… Они отдадут… они сказали, что мы можем…

– Что ж, дорогая, – прервала ее Верити, – это хорошо. В котором часу?

– В три. Здесь. Я почти никому не говорю – только таким старым друзьям, как ты. И букеты будут из нашего сада. Правильно?

– Очень правильно. Хочешь, чтобы я тебя привезла? Или ты…

Прунелла немного замялась, потом ответила:

– Это очень мило с твоей стороны, крестная Вэ. Гидеон и папа Эм меня привезут, но не могли бы мы сесть вместе? Пожалуйста.

– Конечно, – согласилась Верити и поцеловала ее.

Из дома вышли члены жюри. Некоторые, отделившись от группы, направились к автобусной остановке, другие – к своим машинам. Хозяин «Пасскойн армз» в сопровождении троих коллег-присяжных двинулся к своему пабу. Коронер появился вместе с мистером Рэттисбоном. Остановившись на крыльце и глядя себе под ноги, они о чем-то беседовали. К ним присоединились еще два человека.

Прунелла, которая все еще держала Верити за руку, спросила:

– А это кто? Ты не знаешь? Вон тот, высокий?

– Это тот самый человек, который приезжал ко мне, суперинтендант Аллейн.

– Понимаю, что ты имела в виду, когда рассказывала о нем.