Кто-то коснулся моей руки. Джеспер. Совал мокрый холодный нос мне в ладонь. Поднялся вместе со мной из холла. Почему собаки вызывают у нас слезы? Их симпатия всегда такая неназойливая и безнадежная. Джеспер чувствовал — что-то не так. Все собаки чувствуют это. Вот укладывают чемоданы. Вот подают машины к подъезду. Собаки смотрят, опустив хвосты, грустными глазами. Бредут нехотя обратно на свои подстилки, когда шум колес затихает вдали…

Я, должно быть, заснула, и меня разбудил гром — я вдруг с испугом открыла глаза и услышала первый его раскат, разнесшийся в воздухе. Я села на постели. Часы показывали ровно пять. Я встала и подошла к окну. Ни дуновения. Листья вяло повисли на ветках, они ждали. Небо было сине-серого цвета. Но вот его распорола зубчатая молния. Еще одно громыхание, на этот раз дальше. Дождя все не было. Я вышла в коридор и прислушалась. Ничего не слышно. Подошла к лестничной площадке. Нигде никого. В холле было темно, грозовое небо нависло над землей. Я спустилась, вышла на террасу. Снова ударил гром. На руку упала капля дождя. Одна капля. И все. Было очень темно. Море позади лощины казалось черным озером. Еще одна капля упала мне на руки, раздался еще один удар грома. В комнатах наверху кто-то из служанок загрохотал ставнями. В гостиную у меня за спиной вошел Роберт и тоже стал закрывать ставни.

— Мужчины еще не приехали, Роберт? — спросила я.

— Нет еще, мадам. Я думал, вы с ними, мадам.

— Нет. Я здесь уже довольно давно.

— Не будете пить чай, мадам?

— Нет, нет, я подожду.

— Похоже, погода наконец переменится.

— Да.

Дождь все еще не шел. Ничего, кроме тех двух капель. Я вернулась в дом, пошла в библиотеку. Села. В половине шестого в комнату заглянул Роберт.

— К дверям только что подъехала машина, мадам, — сказал он.

— Чья машина? — сказала я.

— Мистера де Уинтера, мадам, — сказал он.

— Мистер де Уинтер сам за рулем?

— Да, мадам.

Я попыталась встать, но ноги не держали меня, словно соломенные. Я прислонилась к дивану. В горле пересохло. Прошла минута. В комнату вошел Максим. Перешагнул порог и остановился.

Он выглядел усталым, постаревшим. В уголках рта прорезались морщинки, которых я не видела раньше.

— Все кончено, — сказал он.

Я ждала. Я все еще не могла говорить, не могла двинуться с места и подойти к нему.

— Самоубийство, — сказал он, — без достаточных улик, свидетельствующих о состоянии рассудка покойной. Они совершенно запутались, зашли в тупик, сами уже не понимали, что делают.

Я опустилась на диван.

— Самоубийство… — сказала я. — Но почему? Для самоубийства должен быть повод.

— Кто их знает, — сказал Максим. — Они, видно, считали, что повод не обязателен. Старый Хорридж сверлил меня глазами и добивался, не было ли у Ребекки денежных затруднений. Денежных затруднений! Боже правый!

Максим подошел к окну, стал, глядя на зелень лужаек.

— Вот-вот пойдет дождь, — сказал он. — Слава Богу, наконец-то пойдет дождь.

— Но что произошло? — сказала я. — Что говорил коронер? Почему ты пробыл там так долго?

— Хорридж без конца кружил на месте, — сказал Максим. — Мелкие подробности насчет яхты, которые никого не интересовали. Трудно ли открывать кингстоны? На каком именно расстоянии находилось первое отверстие от второго? Какой был балласт? Как перекладка балласта в другое место влияет на остойчивость судна? Может ли женщина без посторонней помощи переложить балласт? Плотно ли закрывалась дверь в каюту? Какое требуется давление воды, чтобы ее открыть? Я думал, я сойду с ума. Но я держал себя в руках. Когда я увидел тебя там, у двери, это напомнило мне, как следует себя вести. Если бы ты не потеряла тогда сознание, я бы ни за что не выдержал. Это как следует встряхнуло меня. Я теперь точно знал, что я скажу. Я все время глядел на Хорриджа, ни разу не отвел глаз от его тощей тупой физиономии и этого золотого пенсне. Я буду помнить ее до своего смертного часа. Я устал, любимая, так устал, что не в состоянии ни видеть, ни слышать, ни чувствовать.

Он сел на диван у окна. Наклонился вперед, сжав виски руками. Я подошла и села рядом. Через несколько минут вошел Фрис, за ним Роберт со складным чайным столиком. Последовал торжественный ритуал, происходивший каждый день — раздвинулись ножки, закрепились откидные доски, легла белоснежная скатерть, стали на привычное место серебряный заварной чайник и чайник с кипятком, под которым мерцал язычок спиртовки. Лепешки, сандвичи, кексы трех сортов. Джеспер сидел перед столом, стуча время от времени хвостом о пол, глаза с ожиданием смотрели на меня. Смешно, думала я, что значит сила привычки — что бы ни случилось, мы делаем то же, что всегда, разыгрываем те же сцены: едим, спим, умываемся. Даже в самые критические моменты нашей жизни мы не в силах освободиться от плена рутины. Я налила Максиму чай, отнесла к нему на диван, дала ему лепешку, намазала маслом другую, себе.

— Где Фрэнк? — спросила я.

— Ему надо было поехать поговорить с приходским священником. Я бы тоже поехал, но я хотел вернуться поскорей к тебе. Я все думал, как ты сидишь тут одна, считая минуты, не зная, что нас ожидает.

— Зачем к священнику?

— Сегодня должно кое-что произойти, — сказал Максим. — В церкви.

Я тупо глядела на него. А потом поняла. Они собирались хоронить Ребекку. Собирались привезти ее из морга.

— Мы договорились на шесть тридцать, — сказал он. — Знают только Фрэнк, полковник Джулиан, священник и я. Никто не будет болтаться вокруг. Мы договорились об этом еще вчера. Решение суда ничего не изменило.

— Когда ты должен ехать?

— Я встречаюсь с ними у церкви в двадцать пять минут седьмого.

Я ничего не сказала. Продолжала пить чай. Максим положил обратно сандвич, даже не откусив.

— Все еще очень жарко, да? — сказал он.

— Будет гроза, — сказала я. — Но она никак не начнется. Только отдельные капли время от времени. Висит в воздухе. А начаться не может.

— Когда я выезжал из Лэньона, гремел гром, — сказал Максим. — Небо было черное, как чернила. Господи, хоть бы уж поскорей полил дождь!

Птицы на деревьях примолкли. По-прежнему было темно.

— Я так не хочу, чтобы ты снова уезжал, — сказала я.

Максим не ответил. Он выглядел усталым. Смертельно усталым.

— Мы обо всем поговорим вечером, когда я вернусь, — немного погодя сказал он. — Нам так много надо вместе сделать. Нам надо все начать сначала. Я был тебе очень плохим мужем, хуже нельзя.

— Нет, — сказала я. — Нет, хорошим, самым лучшим.

— Мы начнем с самого начала, когда все это будет позади. Мы справимся, ты и я. Нас будет двое. Прошлое не сможет причинить нам вреда, раз мы будем вместе. И у тебя родятся дети…

Но вот он взглянул на часы.

— Десять минут седьмого, — сказал он. — Мне надо ехать. Я скоро вернусь, это займет не более получаса. Нам надо только спуститься в фамильный склеп под нашей церковью.

Я задержала его руку.

— Я поеду с тобой. Мне все равно. Разреши мне поехать с тобой.

— Нет, — сказал он. — Нет, я этого не хочу.

И вышел из комнаты. Я услышала шум колес на подъездной аллее. Вскоре он затих вдали, и я поняла, что Максим уехал.

Вошел Роберт, чтобы убрать со стола. В точности, как в любой другой день. Привычный распорядок был не изменен. А если бы Максим не вернулся из Лэньона, все тоже осталось бы прежним? Стоял бы здесь Роберт, как всегда, без всякого выражения на бараньем лице, сметал бы крошки с белоснежной скатерти, складывал столик, выносил из комнаты?

Когда Роберт ушел, в библиотеке стало очень тихо. Я представила их в церкви, увидела, как они проходят в одну дверь, затем в другую, как спускаются по лестнице в склеп. Я никогда не была в фамильном склепе. Видела однажды только дверь. Интересно, как он выглядит, там что — гробы стоят в ряд или как? Гроб отца Максима и гроб его матери. Интересно, что сделают с гробом той, другой женщины, который поместили туда по ошибке. Кто она, эта бедная неприкаянная душа, никому не нужная женщина, выброшенная на берег ветром и приливом? Теперь там будет стоять другой гроб. Теперь в склепе будет лежать Ребекка. Может быть, в эту самую минуту священник служит панихиду, а Максим, Фрэнк и полковник Джулиан стоят рядом с ними? Ибо прах ты и в прах возвратишься. Ребекка потеряла для меня всякую реальность. Мне казалось, что она рассыпалась пылью, когда ее нашли на полу каюты. В том гробу, что стоял сейчас в склепе, ее не было. Там лежал ее прах. Всего лишь прах.

Сразу после семи началась гроза. Сперва тихо, еле слышный шелест капель по листьям — дождь был такой мелкий, что я не могла его разглядеть. Затем громче, быстрей — неистовый поток, низвергающийся наискось со свинцового неба, как вода, выпущенная через шлюз. Я распахнула окна во всю ширину. Встала перед ними, вдыхая свежий прохладный воздух. Капли брызгали мне в лицо, попадали на руки. Дальний конец лужаек скрылся за сплошной стеной, струи стремительно падали на землю. Я слышала, как вода булькает в сточных желобах под окном, с плеском падает на камни террасы. Гром прекратился. Дождь пахнул мхом, землёй и мокрой древесной корой.

Я не слышала, как в дверь вошел Фрис. Я стояла у окна, глядя на дождь. Я увидела его, когда он был уже совсем рядом.

— Прошу прощения, мадам, — сказал он, — вы не знаете, мистер де Уинтер скоро вернется?

— Да, — сказала я, — довольно скоро.

— Там его хочет видеть один джентльмен, мадам, — сказал Фрис после минутного колебания. — Я не совсем уверен, что ему сказать. Он так настаивает на том, чтобы повидаться с мистером де Уинтером.

— Кто это? — сказала я. — Вы его знаете?

Фрису явно было не по себе.

— Да, мадам, — сказал он, — это джентльмен, который одно время часто сюда приезжал. Когда была жива миссис де Уинтер. Его зовут мистер Фейвел.