— Только что пробило половина пятого, мадам, — сказала Нора тем же бодрым, веселым голосом, что и сиделка.

Интересно, сознает ли старушка, что люди говорят с ней особым образом. Интересно, когда они стали так говорить впервые, и заметила ли она. Возможно, она сказала себе: «Они думают, я постарела, какая нелепость!» — а потом мало-помалу привыкла, и теперь ей кажется, что они всегда только так и говорили, это вошло в привычку. Но где же молодая женщина с тонкой талией и каштановыми кудрями, которая кормила сахаром лошадей? Она где?

Мы пододвинули стулья к раскладному столику и принялись за сандвичи с салатом. Для старой дамы сиделка готовила их отдельно.

— Ну как, вкусное у нас сегодня угощение? — спросила она.

Я увидела, как на неподвижном бесстрастном лице мелькнула улыбка.

— Я люблю салатный день, — сказала старушка.

Чай был обжигающе горячий, слишком горячий, чтобы его пить. Сиделка потягивала его крошечными глоточками.

— Попробуйте в наши дни получить у прислуги кипяток, — сказала она, кивая Беатрис. — Никак не могу этого добиться. Вечно держат чайник на маленьком огне. Тысячу раз говорила им об этом. Будто и не слышат.

— Все они одним миром мазаны, — сказала Беатрис. — Я уж и рукой махнула.

Старая дама помешивала чай ложечкой, устремив взгляд в пространство. Как бы я хотела знать, о чем она думает!

— Погода в Италии была хорошая? — спросила сиделка.

— Да, было очень тепло.

Беатрис повернулась к бабушке:

— В Италии во время их свадебного путешествия была чудесная погода. Максим сильно загорел.

— Почему Максим не приехал сегодня? — спросила старая дама.

— Мы вам уже говорили, бабушка, ему пришлось поехать в Лондон, — нетерпеливо сказала Беатрис. — Какой-то официальный обед. Джайлс тоже поехал.

— А, понимаю. Почему ты сказала, что Максим был в Италии?

— Так ведь он действительно был там, бабушка. В апреле. Теперь они вернулись в Мэндерли. — Она взглянула на сиделку, пожала плечами. — Мистер и миссис де Уинтер теперь живут в Мэндерли, — повторила она.

— В этом месяце там было так чудесно, — сказала я, придвигаясь к старой даме. — Цвели розы. Жаль, что я не привезла вам роз.

— Да, я люблю розы, — неопределенно произнесла она, затем, всматриваясь в меня тусклыми голубыми глазами, спросила: — Вы тоже гостите в Мэндерли?

Я проглотила комок. Небольшая пауза, нарушенная громким, нетерпеливым голосом Беатрис:

— Бабушка, милая, вы же прекрасно знаете, что она там живет. Они с Максимом женаты.

Я заметила, что сиделка поставила на стол чашку с чаем и кинула на старую даму быстрый взгляд. Та устало откинулась на подушки, пальцы ее дергали шаль, губы дрожали.

— Вы слишком много говорите, все вы. Я не понимаю.

Затем снова взглянула на меня, нахмурилась и покачала головой.

— Кто вы, душечка? Я вас раньше не видела. Я не знаю вашего лица. Я вас не помню. Я не видела вас в Мэндерли. Би, кто это дитя? Почему Максим не привозит ко мне Ребекку? Я так люблю Ребекку. Где моя милая Ребекка?

Пауза, долгая, мучительная. Я почувствовала, как полыхают мои щеки. Сиделка вскочила на ноги и подошла к креслу.

— Я хочу Ребекку, — повторила старая дама. — Что вы сделали с Ребеккой?

Беатрис неуклюже встала из-за стола, зазвенели чашки и блюдца. Она тоже покраснела, рот ее подергивался.

— Вам, пожалуй, лучше уйти, миссис Лейси, — сказала сиделка; она порозовела, утратила свою невозмутимость. — Она немного устала, а когда она так вот заговаривается, это иногда длится несколько часов. С ней это время от времени бывает. Надо же было случиться этому именно сегодня! Вы, конечно, понимаете, миссис де Уинтер. — Она повернулась ко мне с извиняющимся видом.

— Конечно, — быстро сказала я. — Разумеется, нам лучше уйти.

Мы стали искать сумочки и перчатки. Сиделка вновь повернулась к своей пациентке.

— О чем это вы толкуете, а? Вы разве не хотите вкусненького сандвича с салатом, который я вам приготовила?

— Где Ребекка? Почему Максим не приезжает и не привозит Ребекку? — отвечал тонкий, усталый, жалобный голос.

Мы прошли через гостиную в холл и вышли из парадной двери. Беатрис молча завела мотор. Машина покатила по гладкой подъездной аллее, миновала белые ворота.

Я глядела на дорогу прямо перед собой. Меня лично все это не тронуло. Будь я там одна, я бы и внимания не обратила. Мне было жаль Беатрис. Ее это поставило в ужасно неловкое положение.

Беатрис заговорила, только когда мы выехали из деревни.

— Милочка, — начала она, — мне так стыдно, я так виновата перед вами. Я не знаю, что и сказать.

— Ну, какая чепуха, Беатрис, — поспешно проговорила я. — Какое это имеет значение? Все в полном порядке.

— Кто бы мог подумать, что она на это способна, — сказала Беатрис. — Мне бы и в голову не пришло брать вас с собой. Простите меня, ради Бога.

— Вам не за что просить прощения. Пожалуйста, оставим этот разговор.

— Ничего не могу понять. Ведь она все про вас знает. Я написала и рассказала ей, и Максим тоже. Ее так заинтересовала свадьба за границей.

— Вы забываете, как она стара, — сказала я. — Почему бы ей все это помнить? Она не связывает меня с Максимом. Для нее он связан с Ребеккой.

Мы продолжали путь в молчании. Как приятно снова очутиться в машине. Пусть меня кидает из стороны в сторону, пусть кажется, что я вылечу на поворотах.

— Я забыла, что она очень любила Ребекку, — медленно произнесла Беатрис. — Вполне можно было ожидать чего-нибудь в этом роде. Ах, как глупо с моей стороны. Я думаю, она так никогда толком и не поняла, что произошло с Ребеккой. О Боже, какой кошмарный день. Что вы будете теперь обо мне думать!

— Ну, пожалуйста, Беатрис, перестаньте. Говорю вам, мне это безразлично.

— Ребекка всегда с ней носилась. Часто приглашала в Мэндерли. Бедняжка бабушка была тогда куда живей. Она хохотала до упаду над каждым словом Ребекки. Конечно, та всегда была очень занятной, и это привлекало старую даму. У нее был поразительный дар — я имею в виду Ребекку — нравиться людям: мужчинам, женщинам, детям и даже собакам. Верно, старая дама до сих пор ее не забыла. Ах, милочка, вы не поблагодарите меня за этот визит.

— Не важно, не важно, — механически повторяла я. Ах, если бы Беатрис прекратила этот разговор. Он не интересовал меня. Какое это имело значение? Какое значение имело что бы то ни было на свете?

— Джайлс будет очень расстроен, — сказала Беатрис. — Будет бранить меня за то, что я вас туда взяла. Так и слышу его слова: «Что за идиотская мысль, Би!» Меня ждет хорошая взбучка.

— Не говорите ему ничего, — сказала я. — Я бы предпочла, чтобы все было забыто. А так пойдет из уст в уста, да еще начнут сгущать краски.

— Джайлс по лицу поймет, что со мной неладно. Я никогда ничего не могла от него скрыть.

Я промолчала. Я уже видела, как их «самые близкие» друзья будут пересказывать эту историю один другому. Представляла «небольшую компанию» во время воскресного ленча. Круглые глаза, настороженные уши, затаенное дыхание, возгласы: «Господи, какой ужас! Что вы наделали, ради всего святого!» — а затем: «А как она это приняла? До чего неловкое положение!»

Для меня имело значение одно: чтобы Максим никогда ни от кого об этом не услышал. Как-нибудь я, может быть, расскажу Фрэнку Кроли, но не сейчас, еще не скоро.

Вскоре мы выехали на шоссе на верху холма. Вдали серели первые крыши Керрита; направо, в лощине, лежали темные леса Мэндерли, а за ними море.

— Вы очень торопитесь домой? — спросила Беатрис.

— Нет, — сказала я. — А что?

— Вы не сочтете меня последней свиньей, если я оставлю вас у сторожки? Если я буду гнать, как сумасшедшая, я еще сумею встретить Джайлса из Лондона и ему не придется брать на станции такси.

— Ну разумеется, — сказала я, — я пройду по аллее пешком.

— Огромное спасибо, — поблагодарила Беатрис.

Я почувствовала, что этот день оказался ей не по силам. Она хотела остаться одна, а не пить еще раз чай, теперь — в Мэндерли.

Я вышла из машины у ворот перед сторожкой, и мы расцеловались на прощание.

— Поправьтесь немного к нашей следующей встрече, — сказала она. — Вам не идет быть такой худой. Передайте привет Максиму и простите меня за сегодня.

Она исчезла в облаке пыли, а я повернулась и пошла по аллее.

Интересно, очень здесь все изменилось с тех пор, как бабушка Максима ездила этим путем в экипаже? Она была молода тогда и улыбалась женщине в сторожке, как улыбнулась сейчас я. А жена привратника сделала ей в ответ книксен, как было принято в те дни, обмахнув дорожку широкой собранной юбкой. А мне в ответ был лишь короткий кивок, и женщина принялась звать сына, возившегося с котятами позади сторожки. Бабушка Максима наклоняла голову, чтобы ее не задели свисавшие ветви, а лошадь шла рысью по извилистой аллее, где я сейчас шагаю пешком. Аллея была тогда шире и глаже, лучше ухожена. Лес еще не вторгся сюда.

Я не хотела думать о ней такой, какой она была теперь, — лежащая на подушках старуха, укрытая шалью. Я представляла ее такой, какой она была в молодости, а Мэндерли был ее домом. Я видела, как она гуляет в саду, а маленький мальчик, отец Максима, гарцует позади на деревянной лошадке. На нем накрахмаленная курточка с поясом и широкий белый воротник. Пикники в бухточке были тогда целым событием, удовольствием, которое доставляли себе лишь изредка. Где-нибудь, в каком-нибудь старом альбоме должна быть фотография — вся семья сидит, словно аршин проглотив, вокруг расстеленной на берегу скатерти, а на заднем плане — слуги возле огромной корзины с провизией. Я рисовала себе бабушку Максима и тогда, когда она стала старше, такой, какой она была несколько лет назад и, опершись на палку, гуляла по террасам Мэндерли. Рисовала себе и еще кого-то, кто шел, смеясь и держа ее под руку с другой стороны. Какую-то женщину. Высокую, стройную и прекрасную. У кого был дар, как сказала Беатрис, привлекать к себе все сердца. От приязни до любви, подумала я, один шаг.