Бросив на Диего косой взгляд, Фокс заметил, как левая его рука, на которой не было двух пальцев, судорожно схватилась за запястье правой, как только смычок Тьюсара взметнулся в воздух, чтобы полилось, согласно программке, «восхитительное, печальное анданте».

Ничего не произошло. То есть ничего особенного. Публика вежливо слушала, в меру покашливала и шуршала программками, скрипка и рояль звучали вполне мелодично. Для Текумсе Фокса, который никогда не ходил на концерты, музыка казалась вполне приятной и даже доставляла некоторое удовольствие. Однако к концу пьесы он начал чувствовать некоторое беспокойство. Конечно, Диего, слушавший скрипача затаив дыхание, являл собой пример благонравия, но маленький господин, сидящий справа от Фокса, почему-то укоризненно качал головой.

Когда Тьюсар, бледный, мрачный, опустошенный, опустил смычок и застыл в неподвижности, публика захлопала скорее по привычке и из вежливости.

Фокс наклонился к своему другу и тихо спросил:

— В чем дело? Он сыграл не ту вещь?

Диего мотнул головой, ничего не ответив, однако Фокс услышал, как сидящая перед ним женщина прошептала своему спутнику:

— Ничего не понимаю. Никогда не слышала такого мертвого звука, а я-то уж всего наслушалась. Если он будет продолжать в таком духе, было бы преступлением не остановить его…

Тьюсар кивнул Доре Моубрей, и они начали вторую вещь. Фокс воспринимал музыку так же, как и раньше, но спустя несколько минут он уловил легкий шум в публике. Ему вдруг стало неудобно сидеть, захотелось по-другому скрестить ноги. Маленький господин справа откровенно ерзал и нарочно уронил программку. После того как закончилась пьеса, аплодисменты прозвучали еще более скупо. Фокс даже не взглянул на Диего, он просто заново перекрестил ноги и молился, чтобы последняя вещь, за которой следовал «Обертасс» Венявского, была короткой. Так и случилось. Реакция публики была прежней. Реакция Тьюсара еще короче. С застывшим выражением на бледном лице он несколько мгновений стоял на сцене, глядя прямо перед собой, затем повернулся на каблуках и зашагал прочь. Публика глухо и нестройно загудела. Дора Моубрей, еще бледнее, чем Тьюсар, несколько секунд сидела за роялем, затем вскочила и стремглав побежала к двери.

— Пошли, — прорычал Диего, взявшись за пальто и шляпу.

Фокс забрал свое пальто и последовал за ним по проходу.

В фойе Диего снова прорычал:

— Мне надо выпить.

Фокс кивнул, и они сошли по лестнице в бар.

Текумсе потихоньку тянул из своего стакана виски с содовой, наблюдая за тем, как испанец опрокидывает — одну задругой — двойные порции виски; судя по выражению его лица, к беседе он не был расположен, да и сам Фокс был смущен и не знал, что сказать. Около года назад по настоятельной просьбе Диего он вложил две тысячи долларов в приобретение скрипки для молодого виртуоза, который, как сказал Диего, был или мог бы стать вторым Сарасате. И сегодня его пригласили на концерт, чтобы он своими глазами увидел триумф, в обеспечение которого и он внес свой скромный вклад. И сейчас он испытывал не только смущение, но и некоторое раздражение. Он не хотел идти на концерт. Он ничего не понимал в музыке. В нем не возникло ощущения своей причастности к триумфу другого человека. Он продолжал молча тянуть из стакана, а его приятель угрюмо пялился на пустые бутылки, стоящие на полке бара.

Вдруг Диего повернул к нему голову:

— Ведь ты не знаешь, что там произошло?

Фокс поставил пустой стакан и сказал:

— Нет.

— И я не знаю.

— Видимо, — сказал Фокс, стараясь не слишком навязывать свое мнение, — он так напуган, что не может как следует собраться. Во всяком случае, такой у него вид.

Диего покачал головой:

— Нет, тут что-то другое, с пальцами у него все в порядке, даже с портаменто.[4] Ничего не понимаю. Дело в звуке. Звук мертвый. Абсолютно мертвый. Эта скрипка должна была петь! И он добивался этого, я видел, как он старался, — он проявил исключительное мужество, он боролся до конца! Но ведь ты слышал? Как будто дырявая посудина из ссудной лавки! Ничего не понимаю. Я чувствовал себя так же, как тогда, когда со мной произошло вот это. — Он показал руку с двумя культяшками вместо пальцев. — Прости, я хотел бы пройтись и, может быть, еще выпить. Не хочется что-то разговаривать.

— А как же Тьюсар? — спросил Фокс.

— Не знаю.

— Он будет играть до конца?

— Не знаю. Говорю тебе: не знаю.

— Я тоже, но хотел бы знать. Я подумал, что он испугался, но ты со мной не согласен. Пойдем к нему.

Посмотрим на его скрипку.

— Без толку. Поздно. Ползала уже ушло. Да и стараться больше, чем в первом отделении, он не сможет. — Диего содрогнулся. — Мне не вынести этого, даже под страхом потерять еще один палец.

Но Фокс настоял на том, что им следует поторопиться, если они думают попасть за кулисы до конца антракта. Он заплатил по счету и вышел, его приятель неохотно последовал за ним. Проходя мимо центрального входа в зал, они увидели толпу одетых людей, спускающихся по крутым ступенькам с очевидным намерением больше не возвращаться.

Никто не остановил их при входе за кулисы, что удивило бы их, если бы они были в настроении обсуждать это странное обстоятельство. Они поднялись по ступенькам, прошли по коридору, пару раз повернули, пересекли большую комнату, забитую всяким реквизитом, и открыли дверь.

В прошлый раз здесь, перед гримерной Тьюсара, было больше дюжины людей. Теперь их было раза в два больше. Но если раньше царила атмосфера напряженного нервного ожидания, то сейчас Фокс, быстро окинув всех взглядом, увидел, что присутствующие охвачены ужасом.

Лишь на лицах двух полицейских, стоявших по обе стороны закрытой двери в гримерную, выражение ужаса отсутствовало. Ближе всего к Фоксу и Диего оказался сидящий на краешке стула элегантный, как обычно, Адольф Кох, но и он дышал открыв рот. Диего подошел к нему и спросил, что случилось.

— Что? — Кох поднял голову. — Ян покончил с собой. Застрелился.

Глава 2

К ним подошел один из полицейских.

— Как вы сюда попали, ребята? Разве у входа никто не стоит?

Диего обернулся к нему, не в силах говорить.

— Все в порядке, — ответил вместо него Фокс. — Мы прошли через сцену. Мы свои.

— Свои для кого?

— Это друзья мистера Тьюсара, — сказал Кох, и полицейский, кивнув, успокоился.

Диего застыл, упершись взглядом в дверь гримерной, лицо его исказилось, как у человека, пытающегося поднять непомерную тяжесть.

Фокс отошел в угол и стал наблюдать за происходящим.

Сработали инстинкт и привычка. Когда-то он считал это проявление своей натуры органическим дефектом, и оно до сих пор не доставляло ему радости, но долгий и не всегда приятный опыт заставил его смириться. Происшествия и ситуации, от которых кровь других людей кипела и застывала в жилах, его превращали в некий точный прибор, регистрирующий и оценивающий все подробности обстановки. Хотел он того или нет, перед лицом трагедии он брал на себя задачу разобраться в ней, в то время как другие жаловались на судьбу, предавались скорби, искали утешения или падали в обморок. Здесь пока никто в обморок не упал. Разбившись на пары и группки, господа таращились на дверь гримерной либо тихо переговаривались. Одна леди еле сдерживалась от смеха, двое других — мужчина и женщина — трясли ее за руку, уговаривая успокоиться. Учитель Яна Тьюсара Феликс Бек ходил взад и вперед, нервно жестикулируя.

Обретший наконец дар речи Диего Зорилла разговаривал с Адольфом Кохом. Хиби Хит видно не было, но неизвестный Диего молодой человек, ранее бывший с ней в гримерной, стоял у противоположной стены, засунув руки в карманы, и Фокс отметил, что тот также считает себя вправе давать оценку происходящему. Когда взгляд Фокса упал на Дору Моубрей, он снова застыл, смирив свои чувства. Она сидела на стуле у дальней стены, и на ее уже не белом, а каком-то сером лице не было никакого выражения вообще. На слова, которые Перри Данхэм с напором шептал ей в ухо, она никак не реагировала.

Тут все лица обратились к трем вошедшим в комнату мужчинам. Формы на них не было, но облик и манеры говорили сами за себя.

— Сюда, пожалуйста, капитан, — сказал один из полицейских, и тот, что шел впереди, быстро окинул взглядом холл, пересек его и остановился у двери гримерной.

Держался он деловито, но спокойно, говорил негромко, вежливо, чуть ли не с извиняющимися интонациями.

— Будьте добры сообщить свои имена и адреса этим джентльменам, — сказал он, — это сэкономит время.

Пожалуйста, не создавайте из этого проблему.

Он открыл дверь гримерной и вошел в нее вместе с одним из полицейских. Дверь закрылась. Двое оставшихся вынули блокноты и карандаши и приступили к делу. Прибытие представителей власти несколько сняло напряжение; люди задвигались, заговорили нормальными голосами. Фокс упорно держался в своем углу. Наконец и к нему подошел полицейский в штатском с блокнотом.

— Будьте добры, ваше имя?

— Текумсе Фокс.

— Как это пишется?

Фокс продиктовал по буквам и повторил:

— Текумсе Фокс, Брустер, штат Нью-Йорк.

— Ваша профессия?

— Частный детектив.

— Как? — Человек в штатском поднял глаза. — Ах, да-да. Тот самый. Вы тут по делу? — закончив писать, спросил он.

— Нет, у меня выходной.

Агент удивленно хмыкнул, заметив:

— Вы больше похожи на шахматиста, — и перешел к следующему.

Не привлекая к себе внимания, Фокс перешел на другую сторону холла и пристроился рядом с молодым человеком, которого не знал Диего; скоро ему удалось услышать, что того зовут Теодор Гилл и по профессии он рекламный агент. Когда агент, проводящий опрос, проследовал далее, молодой человек неожиданно обернулся, встретился глазами с Фоксом и, усмехнувшись, спросил: