Джеймс Кейн - Растратчик

– Он что, с готовностью выложит такую сумму?

– Нет. Если он и даст деньги, то не ради Чарльза – отец недолюбливает его, – и не ради меня. Отец был против, когда я объявила, что собираюсь выйти за Чарльза. А когда я действительно вышла... Лучше не вспоминать. Но ради своих внучек он может дать деньги. Боже, как это ужасно.

Следующим вечером мы сидели в машине, которую я припарковал на набережной. Было около половины девятого. На этот раз Шейла была в больнице всего несколько минут. Она молчала, глядя на прибой, а потом неожиданно попросила, чтобы я отвез ее к отцу. Я так и сделал. Всю дорогу она не проронила ни слова. Я остановился возле дома, и она ушла. Ждать пришлось очень долго. Когда она вернулась, на часах было одиннадцать. Она села в машину и тут же, не выдержав, разрыдалась. Я не знал, как ее успокоить. Когда она перестала плакать, я спросил:

– Ну как, удачно?

– Он даст денег, но это ужасно.

– Если он ругался, не вини его.

– Он не ругался. Он просто сидел и качал головой. Даже вопроса не было – даст он денег или нет. Но, Дейв, старик пятнадцать лет выплачивал деньги за этот дом и в прошлом году наконец рассчитался. Если бы он захотел, то мог съездить этим летом в Канаду вместе с мамой. Теперь... все пойдет прахом. Ему придется выплачивать долг за дом с самого начала. А он даже не проронил ни слова.

– Что сказала твоя мать?

– Я разговаривала только с отцом. Завтра он сам ей расскажет. Я не смогла. Я подождала, пока она уйдет спать. Поэтому я так задержалась. Подумать только... целых пятнадцать лет выплачивать каждый месяц – и все впустую. И все из-за того, что Чарльзу вздумалось приволокнуться за юбкой.

Ночью мне не спалось. Я все думал о старом профессоре истории, о его доме, о Шейле и о Бренте, лежавшем в больнице с язвой. До этого я почти не вспоминал о нем. Он был мне неприятен – полная противоположность Шейле, – да и неинтересен. Теперь же мои мысли обратились к нему. Меня занимало, кто та бабенка, за которой он приволокнулся. И был ли он увлечен ею так же, как я Шейлой. Потом я спросил себя, а настолько ли я увлечен Шейлой, чтобы ради нее пойти на подлог. От этого вопроса меня словно током ударило. Я сел на кровати, уставясь в ночное окно. Мне хотелось сказать, что я неспособен, что ничего не украл в своей жизни и никогда не смогу. Но ведь теперь так или иначе я был втянут в эту историю. Прошла неделя, как я обнаружил растрату, но я до сих пор ничего не сообщил в головное отделение и теперь даже готов помочь замять это дело.

И тут во мне точно что-то щелкнуло. Все, что касалось Брента, стало таким далеким и незначительным. Я успокоился и перестал ругать себя. То, о чем я мучительно размышлял, лежа в постели, по-прежнему тяготило меня. Но теперь я знал, что мне делать. На следующий вечер, вместо того чтобы поехать с Шейлой к океану, я снова отвез ее ко мне домой, и вскоре мы уже сидели у камина. Я наполнил бокалы и обнял ее:

– Шейла.

– Да?

– Я не могу оставаться в стороне.

– Дейв, ты ведь не собираешься выдать его?

– Нет, но полагаю, только один человек должен дать деньги.

– Кто?

– Я.

– Не понимаю.

– Сейчас поймешь. Вчера я возил тебя к отцу. Представляю, каково ему теперь. Целых пятнадцать лет выплачивать за дом – и все коту под хвост. А ведь он к этому не имеет никакого отношения. Так почему же должен платить твой отец? У меня тоже есть дом, и я, в отличие от твоего отца, кое-что получу взамен.

– Что ты получишь?

– Тебя.

– О чем ты?

– В общем, я просто хотел сказать, что дам эти девять тысяч.

– Ты не сделаешь этого!

– Послушай, давай начистоту. Брент украл деньги и спустил их на эту бабенку. Он обошелся с тобой подло. Но он отец твоих девочек, И поэтому их дед вынужден раскошелиться. Ну разве это справедливо? Есть только одна вещь, которая имеет значение в этом деле. Брент попал в крупную передрягу. Ему грозит тюрьма. К тому же он в больнице: приходит в себя после серьезной операции. В общем, ему сейчас не позавидуешь. А я... я люблю его жену, и в довершение всех неприятностей, которые обрушились на беднягу Брента, готов увести ее, лишив того единственного, что у него еще осталось. Не очень-то это красиво с моей стороны. Как видишь, самое меньшее, что я могу сделать, – это дать деньги, и я их дам. Так что не беспокой своего старика. Вот, пожалуй, и все.

– Я не позволю тебе...

– Почему?

– Если ты дашь деньги, это будет равносильно тому, что ты меня покупаешь. – Она встала и принялась ходить по комнате. – Ты фактически сам признался, что готов увести у него жену и хотел бы успокоить совесть, вложив деньги, которые он украл. Думаю, Брента это вполне устроит. Коль скоро ему нет дела до собственной жены. Но неужели ты не понимаешь, как это унизительно для меня? Что мне сказать? Да и что я могла бы сказать, если бы позволила тебе внести эти деньги? Я не смогу с тобой расплатиться. Мне и за десять лет не вернуть тебе девять тысяч долларов. Я буду твоей наложницей.

Я смотрел, как она шагает взад и вперед по комнате, машинально касаясь всего, что попадалось под руку, и не глядя на меня. И тут горячее, неистовое желание овладело мной. Кровь ударила мне в голову, я кинулся к ней и резко повернул к себе:

– Послушай, не так уж много найдется мужчин, готовых заплатить за женщину девять тысяч баксов. В чем дело? Тебе не хочется, чтобы тебя купили? – Я привлек ее к себе и поцеловал. – Это так плохо?

Она открыла рот – наши губы соприкоснулись, – и выдохнула:

– Это замечательно, просто замечательно!

Она поцеловала меня крепко-крепко.

– Значит, все, что ты говорила, было пустой болтовней?

– Чушь, полная чушь. Это так здорово, когда тебя покупают. Совсем как на Востоке. Мне нравится.

– Мы вернем эти деньги.

– Да, вместе.

– Начнем завтра же.

– Как это странно – я всецело в твоей власти. Я твоя раба. Но я чувствую себя под твоей защитой и знаю, что со мной ничего не случится.

– Вот и хорошо. Это твой приговор к жизни.

– Дейв, я люблю тебя.

– А я тебя.

Если вы полагаете, что украсть деньги из банка совсем не просто, вы недалеки от истины. Но куда труднее вернуть украденные деньги назад. Может, я еще недостаточно ясно объяснил, чем занимался этот тип. Во-первых, следует сказать, что самое уязвимое место для махинаций с наличностью в банке – это частные вклады, по которым текущая отчетность не ведется. Владелец коммерческого счета – тот, у кого есть чековая книжка, – получает отчет об изменениях счета ежемесячно. По частным вкладам такие отчеты не требуются. Все отражено в самой книжке: и общая сумма вклада, и то, когда вкладчик вносит или снимает деньги, а сама книжка всегда у вкладчика на руках. Именно расчетная книжка и является отчетом банка перед своим клиентом. В самом банке по каждому вкладу ведется учетная карточка, но ее вкладчик никогда не видит. Вот тут-то и открывается возможность для махинаций, которые могут продолжаться достаточно долго, прежде чем что-либо обнаружится. А если и обнаружится, то лишь случайно, как в этом случае. Брент ведь не предполагал, что угодит в больницу.

Так что же делал Брент? Прикрываясь разглагольствованиями об индивидуальном подходе, он добился того, чтобы ни один частный вкладчик, оказавшись в банке, не имел дела ни с кем, кроме него. Это могло бы насторожить Джорджа Мэйсона, но Брент неплохо справлялся с работой, а кто станет спорить с хорошим работником! Как только Брент добился того, чтобы только он имел доступ к счетам вкладчиков, а вкладчики общались только с ним, он принялся за дело. Он выбирал вклады, с которыми, по его мнению, не может возникнуть неприятностей. В банковских учетных карточках он отмечал якобы имевшие место снятия определенных сумм. Обычно эти суммы не превышали пятидесяти баксов. Затем расписывался за вкладчика – просто подделывал подпись, и при этом не особенно усердствовал, ведь никто, кроме него, эти подписи не сличал, – после чего преспокойно клал деньги себе в карман, а отметки в карточках покрывали уменьшение наличности в кассе. Документация – в полном ажуре, а деньги у Брента! Конечно же, махинации с учетными карточками следовало как-то подстраховать. Поэтому напротив каждого фиктивного снятия Брент делал слабую, едва различимую пометку карандашом, позволявшую быстро восстановить изначальную сумму вклада в случае, если вкладчик захочет закрыть счет. Именно эти пометки я и обнаружил.

Как видите, задача была в том, чтобы вернуть деньги, не нарушая при этом общего баланса наличности в кассе, не внося различий между учетными карточками и расчетными книжками, и вдобавок не делая ничего, что могло бы впоследствии привлечь внимание ревизора, когда будет проходить плановая проверка. Задача казалась невыполнимой. Я уже готов был сдаться. Не проще ли доложить все, как есть, начальству, позволить Шёйле возместить недостачу, не объясняя, откуда у нее деньги, а Брент пусть выкручивается сам. Едва ли ему грозило что-то серьезное, ведь деньги будут возвращены. Но Шейла и слышать об этом не желала. Она опасалась, что Брента все равно посадят и я выкину деньги зря. Ее дети будут расти с пятном позора, да и на нее будут показывать пальцем. Мне нечего было возразить. Скорее всего Брента отпустят, но уверенности у меня не было.

Выход нашла Шейла. Однажды вечером мы ехали в машине – это было через день или два после того, как я объявил ей, что собираюсь сам покрыть растрату, – и она неожиданно спросила:

– Речь идет только об учетных карточках, расчетных книжках и кассе? Нас именно это волнует?

– Да, только это.

– С карточками и кассой проблем не будет.

– Каким образом?

– Деньги вернутся так же, как и ушли. Только на этот раз вместо фиктивных снятий я проведу фиктивные вложения. Общая сумма по кассе сойдется с суммами в учетных карточках.