Дэшилл Хэммет - Рассказы

— По этой грязи тебя трудно преследовать. Даже лошадь но пройдет, не говоря уже об автомобиле. Разве ты не понимаешь, что никто не станет гнаться за тобой пешком, даже если узнает, где ты. И потом, здесь дождь не намочит твое плечо. — Она наклонилась, чтобы поднять что-то с пола. Под тонким светло-розовым платьем четко обозначились груди, спина, бедра. Когда она выпрямилась, их взгляды встретились. Она опустила глаза и покраснела. Рот ее слегка приоткрылся.

Мужчина прислонился к дверному косяку и толстым пальцем провел по измазанной глиной бороде.

— Может, ты и права, — проговорил он.

Она отложила приготовленный было сверток с едой, достала из угла ведро, трижды сходила к колодцу и наполнила котел, стоявший на плите. Все это время он продолжал стоять в дверях и следить за ней. Потом развела огонь, вернулась в комнату, вынула из шкафа белье, голубую рубаху и пару носков, сняла с крюка серые брюки. Все это она сложила на стул в кухне. Затем вернулась в комнату и закрыла кухонную дверь.

Пока мужчина раздевался и мылся, он слышал, как она негромко напевает. Он дважды подходил к двери и заглядывал в щель; всякий раз он видел, что она сидит на кровати, склонившись над шитьем. Лицо ее все еще было розовым.

Он уже вымылся и сунул одну ногу в штанину, когда ее пение прекратилось. Он тотчас схватил здоровой рукой револьвер и бесшумно подкрался к двери, волоча за собой по полу брюки. Затем прислонился к стене и заглянул в щель.

В дверях хижины стоял высокий молодой человек в блестящем от воды дождевике. В руках у него было двуствольное ружье, оба ствола которого, словно два зловещих глаза, были направлены на дверь кухни.

Беглец поднял свой револьвер и взвел курок с автоматизмом, выдававшим давнюю привычку обращения с оружием. В этот момент распахнулась задняя дверь кухни.

— Бросай оружие!

Беглец, обернувшийся на скрип двери, оказался лицом к лицу с новым противником еще до того, как услышал этот приказ.

Два револьвера выстрелили одновременно.

Но когда беглец оборачивался, его ноги запутались в брюках, которые он успел надеть на одну ногу. Он споткнулся и упал на колени. Пуля беглеца просвистела над плечом противника, стоявшего в двери. Пуля его противника пробила дыру в стене на дюйм выше головы беглеца.

Стоя на коленях, беглец выстрелил снова. Его противник в дверях зашатался и упал. Когда он поднялся, беглец опять положил палец на курок, но в этот момент от дверей хижины раздался выстрел из ружья. Беглец удивленно поднялся на ноги, постоял секунду и рухнул на пол.

Молодой человек с дымящимся еще ружьем подошел к своему союзнику, который прислонился к двери и держался рукой за бок.

— Он ранил тебя, Дик?

— В мякоть. Думаю, что не опасно. А ты убил его, Боб?

— Нет. Но я попал ему в спину.

Женщина тоже вошла в кухню.

— Как дела у Будд и, Боб?

— С мальчиком все в порядке, миссис Одамс, — улыбнулся Боб. — Но он совсем выдохся, пока бежал по этой грязи. Мать уложила его в постель.

Беглец, лежавший на полу, вздохнул и открыл глаза. Миссис Одамс и Боб опустились возле него на колени, но он лишь отмахнулся, когда они хотели осмотреть рану на спине.

— Бесполезно, — проговорил он. Кровь капала у него изо рта. — Оставьте меня в покое. — Затем его глаза остановились на женщине. — Ты… ты… жена… Дэна Одамса?

В ее ответе прозвучало гордое упрямство:

— Да. Жена.

Лицо умирающего даже не дрогнуло. Он лишь бросил взгляд на холм, где, казалось, виднелась фигурка мальчика.

— Кукла? — с напряжением спросил он.

Она кивнула. Человек, убивший Дэна Одамса, отвернул голову в сторону и сплюнул кровь. Затем снова уставился на нее.

— Ловкая женщина, — довольно внятно успел он произнести и затих навсегда.

Пер. Т. Осиповой

Сенатор покусывал губу, словно его одолевали неразрешимые проблемы. Это был грузный человек, внешний вид которого говорил о том, что он привык властвовать. Вместительное кожаное кресло, в котором он восседал, казалось слишком легким: массивные плечи и руки выпирали по обеим сторонам кресла подобно тесту, готовому вытечь из квашни.

Голова сенатора, с гривой жестких, седых волос, тоже была массивной, а лицо с крупными, резкими чертами было прорезано линиями, характерными для властолюбцев.

Когда он встал и пошел через библиотеку, чтобы принести виски и сигар для своего гостя, огромная комната как бы уменьшилась в размерах, стены и потолок словно сдвинулись, а блестящий пол, казалось, вот-вот заскрипит под его тяжелой поступью, хотя пол и был слишком добротен, чтобы заскрипеть. Пустое кресло, напоминающее собой обитую кожей пещеру, немедленно потеряло всю свою внушительность, как только сенатор снова опустился в него.

Резким контрастом сенатору был человек, неловко примостившийся на кончике одного из самых неудобных стульев, стоявших в комнате. Пренебрегая импортными сигарами, поставленными перед ним хозяином, он искривленным пальцем запихивал грубый черный табак в трубку из серовато-желтого кукурузного ствола.

На вид гостю было лет шестьдесят пять, хотя, возможно, он и был лет на десять моложе. Прожитые годы скорее иссушили, чем смягчили его. Его нечесаные волосы, вернее, то, что от них осталось, в молодости были, вероятно, песочно-желтого цвета, а теперь стали желтовато-белыми и тусклыми; усы того же оттенка, местами окрашенные табаком в более темный цвет, торчали над его увядшими губами. Лоб у него был низкий, узкий и плоский, почти как у пресмыкающегося; бесцветные глаза были унылы и лишены блеска, а длинный и тонкий нос нависал над косо срезанным подбородком.

В своих грубых башмаках на толстой подошве он едва достигал пяти с половиной футов, то есть был чуть повыше плеча сенатора, а стрелка весов, если б он вздумал узнать свой вес, вряд ли показала бы больше ста пяти фунтов. На нем был мешковатый костюм табачного цвета, на полу рядом с ним лежала мягкая черная шляпа. Набив трубку, он повернулся к столу, налил виски в стакан и осушил его с безразличным видом, без гримасы отвращения или удовлетворения, которой обычно сопровождается поглощение чистого виски. Затем, не обращая внимания на спички, лежащие возле него, он обшарил карманы и вытащил свои. Чиркнул спичкой о подметку и зажег трубку.

Его взгляд ни на секунду не задерживался на роскошной обстановке комнаты: время от времени он переводил глаза с сенатора на трубку, затем на шляпу, лежавшую на полу, и снова на сенатора.

Этот маленький человечек явно не привык к такой изысканной обстановке и чувствовал себя в ней неловко, но все же почтения к окружающему его великолепию не испытывал ни малейшего. Скорее, он не одобрял этой сибаритской квартиры и потому решил ни на что не обращать внимания.

Сенатор жевал сигару. Хмуро смотрел себе под ноги и говорил. В политических кругах его считали сдержанным человеком, одним из тех, кто выражает свои мысли кратко и весьма резко. В данный момент его речь не соответствовала общепринятому мнению.

Он говорил бессвязно, не заканчивая начатых фраз, не заботясь об нх логической связи. Человечек отвечал время от времени — вяло и односложно, сухим, пронзительным голосом. Слова хозяина, по-видимому, не производили на него никакого впечатления. Было совершенно очевидно, что сенатор послал за ним не для того, чтобы обсуждать виды на урожай или политическое положение в округе Садлоу Каунти.

В таком нервозном словоизлиянии сенатор потерял три четверти часа. Затем он бросил потухшую сигару в камин, придвинул кресло к стулу своего гостя, наклонился к нему ближе; морщины на его лбу обозначились еще резче.

— Но я хотел видеть вас совсем не для этого, Инч, — сказал он. Его низкий голос звучал внушительно, хотя он произносил эти слова полушепотом. — Я попал в трудное положение, и мне нужна помощь.

Джин Инч слегка кивнул головой.

— Могу я рассчитывать на вас? — И снова, получив в ответ бесстрастный кивок, продолжал: — Помните, я помиловал Тома, когда был губернатором?

Это помилование было вызвано, правда, чисто политическими причинами, но что с того? Он помиловал Тома Инча.

Джин Инч вынул трубку изо рта и сказал:

— Да, я знаю, что вы помиловали Тома. Вы можете не напоминать Инчам об их долгах.

— Следовательно, вы мне поможете?

— Угу! Кого нужно убить?

Сенатор вздрогнул.

— Убить? — повторил он в ужасе. — Убить?

Инч ощерил черные осколки зубов в зловещей ухмылке.

— Я думаю, что к более сильным средствам прибегать не придется, — сказал он. — Но, пожалуй, вам следует рассказать мне, что к чему.

Сенатор положил дрожащую руку на костлявое колено своего собеседника.

— Меня шантажируют. Это продолжается уже много лет и началось вскоре после того, как я приехал в округ Садлоу Каунти. Все эти годы я работал в законодательных органах штата. С тех пор, как я стал губернатором, я плачу. И с каждым годом плачу все больше. А теперь я решил положить этому конец. Инч, с тех пор как я поселился здесь, в Вашингтоне, я приобрел много друзей, и они собираются выставлять мою кандидатуру в президенты. Но я не могу продвинуться, пока не сброшу со своей шеи этого шантажиста. Я должен его сбросить, иначе я конченый человек! Чем выше я поднимаюсь, тем наглее он становится. Да, ему все на руку. И если меня изберут президентом страны… нет, я не смогу даже добиваться этого, пока не избавлюсь от него!

Упоминание о шантажисте и сенаторские мечты о президентстве не изменили выражения лица Инча. Его глаза не заблестели.

— Где я смогу найти этого типа? — спросил он.

— Постойте, Джин, — сказал сенатор. — Мы должны быть осторожны. Нужно, чтобы все обошлось тихо, без скандала, иначе мое положение станет еще хуже. Нужно устроить так, чтобы он перестал беспокоить меня, но при этом следует избегать всего, что может вызвать какие-либо осложнения.