Глубоко посаженные глаза, которые из*за отсутствия бровей напоминали глаза животного, внимательно осмотрели четыре близлежащих блока домов и дощатые тротуары вдоль них. Поблизости стоял десяток автомашин, но не было видно ни одной лошади.

На первом же углу он свернул и пошел по боковой улочке, которая вела на старую, заброшенную дорогу. Под навесом позади бильярдной он заметил четырех лошадей; тут же на крюках висели уздечки и седла. Он выбрал крепкую и надежную серую лошадь, ибо на бездорожье Монтаны скорость не имела решающего значения, оседлал и повел под уздцы к старой дороге. За тем вскочил в седло и показал этим проклятым джинго спину.

Немного позже он вытащил из кармана «оружие», которым так напугал полицейского; это был всего лишь макет револьвера, вылепленный из куска мыла и обернутый в «серебряную бумагу» — фольгу от сигаретных пачек. Он сорвал фольгу, размял мыло в лепешку и выбросил его.

Небо наконец прояснилось, и показались звезды. По ним всадник определил, что выбранная им дорога ведет на юг. Немилосердно погоняя лошадь, он всю ночь ехал по мокрой и вязкой дороге. К рассвету лошадь выдохлась. Пришлось сделать привал.

Около полудня он снова оседлал лошадь и продолжил свой путь. Дорога шла вдоль долины. Вскоре появились столбы с телеграфной линией. Тогда он выбрался из долины, обогнул ранчо, в которое вела линия, и вновь выехал на ту же дорогу.

Перед вечером счастье изменило ему. Не встречая уже больше часа телефонных линий, он потерял бдительность. Проезжая по гребню холма, он вдруг оказался среди нескольких зданий, к которым тоже, хотя и с другой стороны, тянулся телефон.

Человек, убивший Дэна Одамса, медленно вернулся назад и поднялся на следующий холм; однако, когда он стал спускаться, из кустов раздался выстрел. Он наклонился вперед так, что его лицо уткнулось в гриву, и стал что есть силы колотить лошадь руками и ногами.

Раздался еще один выстрел. Лошадь рухнула. Он успел выскочить из седла и скатиться со склона. Высокая трава и кусты скрыли его. Затем пополз вокруг холма. Выстрелов больше не было. Преследования — тоже.

Он изменил направление и на своих коротких ногах поплелся туда, где на фоне свинцового неба поднималась гора Пестрый Тигр, словно огромная темно-зеленая, с грязными белыми полосами сидящая кошка. В складках и трещинах гор еще лежал снег.

При падении с лошади предплечье было сломано и кровило. Некоторое время оно не причиняло особенного беспокойства. Потом он ощутил резкую боль. Кровь текла по руке и заливала измазанную глиной ладонь. Он распахнул полу плаща, разорвал рубашку и перетянул ею плечо. Потом стал подниматься по первой же дороге, ведущей вверх, к Пестрому Тигру, с трудом пробираясь через липкую и вязкую грязь.

В нескольких милях впереди он заметил домики. Но выстрелы, поразившие, к счастью, лишь лошадь, доказывали, что телефон не бездействовал. Со вчерашнего обеда во рту у него не было ни крошки. И хотя он не видел больше явных признаков преследования, все же не решался попросить где-либо еду.


У развилки долины приютилась обветшалая, некрашеная хижина. Над ее крышей неподвижно застыло тяжелое облако дыма, — оно нисколько не уменьшалось от продолжавшего моросить дождя. Надворные постройки выглядели еще печальнее. Но отсутствие телефонной линии, ведущей к этой жалкой хижине, делало ее в глазах беглеца прекраснее, чем творения знаменитейших зодчих.

В течение часа он лежал, наблюдая, на склоне холма. Из домика дважды выходила женщина. Она была невысока ростом и одета в серое, застиранное платье. Вид и возраст трудно было определить из-за сплошной пелены дождя.

Затем вышел мальчик лет десяти — двенадцати — и сразу же вернулся в дом с охапкой дров.

Беглец отошел от дома подальше, обогнул его, спустился с холма в другом месте и стал осматривать хижину сзади. Затем осторожно приблизился. Его поступь была тяжелой, ноги почти не сгибались, но покрытый трехдневной щетиной и слоем грязной глины подбородок отнюдь не говорил о слабости его обладателя.

Не входя в хижину он обследовал надворные постройки. Это были жалкие сараи, едва прикрывавшие от непогоды убогую кобылку и нехитрый крестьянский скарб. Нигде не было видно ни чьих следов, кроме тех, которые оставила женщина или мальчик.

Беглец пересек двор и подошел к домику. С его левой руки ни мокрую землю с размеренностью часового механизма падали капли крови. Он заглянул в окно и сквозь измазанное грязью стекло увидел женщину и мальчика, которые сидели на кровати лицом к двери.

Мальчик побледнел, когда дверь резко распахнулась и в хижину вошел чужой. Худое, блеклое лицо женщины не выразило даже удивления. Оно лишь показало, что приход чужака замечен Какое-то время пришедший не двигался с места. Невысокий, отяжелевший, с массивными приподнятыми плечами, стоял он в дверях, словно гротескная глиняная статуя.

Одежду и волосы трудно было разглядеть под слоем грязи Виднелась лишь часть лица. Но револьвер полицейского, который он держал в руке, был сухим и чистым.

Его взгляд обвел комнату: две кровати у свежеотесанных боковых стен, простой четырехугольный стол, тут и там поваленные стулья, обшарпанный шкаф, потертый чемодан, несколько крючков, на которых висели мужские и женские траурные одежды, куча обуви в углу и, наконец, открытая дверь, ведущая за перегородку, в кухню.

Он подошел к кухонной двери; женщина следила за ним взглядом. За перегородкой было пусто.

— Где твой муж? — обернулся он к женщине.

— Оставил меня.

— Когда он вернется?

— Он не вернется. — Спокойный, без всякого выражения голос женщины, казалось, смутил беглеца.

— Что это значит? — спросил он.

— Это значит, что он сыт крестьянской работой по горло.

Беглец задумчиво сжал губы. Затем направился в угол, заваленный обувью, где были и две пары мужских сапог — поношенных, но сухих, не замазанных глиной. Сел на пол, переобулся, затем снова поднялся, сунул револьвер в кобуру и с трудом стянул с себя намокший плащ.

— Дай мне поесть.

Женщина безмолвно встала и направилась в кухню. Беглец знаком велел мальчику тоже пройти в кухню и стоял в дверях, пока женщина готовила кофе, нарезала ветчину и яблочный пирог. Затем все трое вернулись в комнату. Женщина поставила еду на стол и вместе с мальчиком снова уселась на кровать.

Беглец проглотил еду не глядя. Он старался лишь не упустить из виду дверь, окно, женщину и мальчика. Револьвер он положил на стол рядом с тарелкой. Комки глины падали с его волос, лица, рук на тарелку, но он не обращал на это внимания.

Утолив голод, он скрутил себе цигарку и закурил. Левая рука почти не сгибалась. Женщина, казалось, только теперь заметила кровь.

— Ты кровоточишь. Пусти-ка меня, — сказала она и подошла.

Он недовольно посмотрел на женщину; этот взгляд выражал усталость и истощение; однако он откинулся, сидя на стуле, распахнул одежду и обнажил рану. Она принесла воду, обмыла и перевязала больное плечо. Никто не проронил ни слова, пока она вновь не уселась на кровати. Тогда он спросил:

— Был у тебя кто-нибудь в последние дни?

— Нет. Вот уже шесть или семь недель я никого не видела.

— Далеко ли до ближайшего телефона?

— Восемь миль вверх по долине. У Нобелей.

— Есть у тебя в сараях еще лошади?

— Нет. Только одна.

Он тяжело поднялся, подошел к шкафу, вытащил ящики и перерыл их. Обнаружил револьвер и взял его. В чемодане не нашлось ничего заслуживающего внимания. На стене, под одеждой, висело старое ружье. В постели оружия не оказалось.

Он взял с одной из постелей два одеяла, взял ружье и свой плащ. Идя к двери, он шатался.

— Я посплю немного, — сказал он заплетающимся языком. — Там, в хлеву, где кобыла. Но я буду иногда заходить. Я не желаю, чтобы кто-то исчез из дома. Понятно?

Она кивнула и тотчас предложила:

— Если кто-то придет, разбудить тебя, пока он не увидел?

В его сонных глазах мелькнуло оживление. Он вернулся в комнату, приблизил лицо к ее лицу и попытался заглянуть ей в глаза.

— На прошлой неделе я угробил одного парня из джинго, — сказал он наконец. Его голос звучал продуманно монотонно, так, чтобы оба поверили и восприняли достаточно серьезно. — Это была честная драка. Он ударил меня в плечо, а потом я убил его. Но он из этих джинго, а я — нет. И я не стал ждать худшего: сбежал, пока меня не вздернули. И я не хочу, чтобы меня вернули и повесили. Я также не собираюсь пробыть здесь долго, но пока я здесь…

Женщина снова кивнула. Он предостерегающе взглянул на нее и вышел.

Он привязал лошадь к углу сарая и растянул одеяла. Затем улегся с полицейским револьвером в руке и тотчас уснул.


…Проснулся он под вечер. Все еще шел дождь. Прежде чем войти в дом, он внимательно осмотрел двор и окружающую местность. Ничего подозрительного не было видно.

Женщина за это время успела подмести в комнате, надеть чистое платье, которое от многочисленных стирок стало бледно-розовым, и причесаться.

Когда он вошел, она была занята шитьем, но подняла глаза; ее лицо казалось не столь бледным, как раньше.

— А где мальчишка? — спросил он.

Она показала пальцем через плечо:

— На холме. Следит оттуда за долиной.

Он кивнул головой и вышел. Сквозь дождь был виден силуэт мальчика. Тот лежал на холме под кедром и смотрел на восток Мужчина вернулся в дом.

— Как твое плечо? — спросила женщина.

Он попытался поднять руку. Плечо болело.

— Лучше собери мне еды в дорогу. Пора двигаться дальше.

— Не дури, — спокойно возразила она, но тем не менее напря-вилась в кухню и сделала сверток седой. — Лучше оставайся здесь, пока твое плечо не заживет и ты сможешь идти дальше.

— Здесь я слишком близко к джинго.