Агата Кристи - Расскажи мне, как живешь

Макс склонен думать, что формены струсили и сами подали рабочим идею напасть на них, но не тратит времени на обвинения. Он поворачивает машины, и мы все несемся в Камышлы, где Макс сейчас же излагает факты перед офицером из Services Speciaux[95], который отвечает за безопасность.

Этот лейтенант быстро и понимает, и действует. Он берет четверых солдат с машиной, и мы все едем обратно в Брак. Толпа теперь на городище. Она шевелится и волнуется, как пчелиный рой. Она затихает при виде приближающейся власти. Мы поднимаемся на городище процессией. Лейтенант отсылает свою машину с одним из солдат, а сам идет на место трагедии.

Здесь он расспрашивает о фактах, и рабочие, чьим этот участок был по праву, объясняют, что это были не они, а соперничающая команда, которая пыталась обогнать их. Затем расспрашивают уцелевшего, и он подтверждает эту историю. Все ли тут люди из этой команды? Один не пострадавший, один раненый и четверо мертвых? Не может оказаться, что кто-то еще под завалом? Нет.

В этот момент возвращается машина лейтенанта с местным шейхом, к племени которого принадлежат погибшие рабочие. Он и лейтенант принимаются за дело вдвоем. Вопросы и ответы продолжаются.

Наконец шейх повышает голос и обращается к толпе. Он снимает всякую вину с экспедиции. Люди копали не в рабочие часы, в свое личное время, и более того, пытались обокрасть своих товарищей. Они поплатились за непослушание и жадность. Теперь все должны разойтись по домам.

К этому времени солнце уже село и опускается ночь.

Шейх, лейтенант и Макс едут к дому (где мы с облегчением обнаруживаем, что Димитрий спокойно стряпает, а Серкис улыбается).

Консультации продолжаются примерно час. Инцидент прискорбный. Лейтенант говорит, что у этих людей семьи, и хотя никаких обязательств нет, несомненно пожертвование было бы уместно. Шейх говорит, что щедрость признак благородной натуры и сильно укрепит нашу репутацию в здешних краях.

Макс говорит, что хотел бы сделать дар семьям, если будет ясно понято, что это именно дар, а ни в каком смысле не компенсация. Шейх выражает твердое согласие. Это будет записано французским офицером, говорит он. Кроме того, он сам оповестит об этом, подтвердив своим словом. Остается вопрос – сколько. После того как это улажено и угощения сервированы, шейх и лейтенант уезжают. Двое солдат оставлены на городище сторожить роковое место.

«И имейте в виду, – говорит Макс, когда мы очень усталые отправляемся спать, – кто-то должен сторожить это место завтра во время ленча, а то у нас опять произойдет то же самое».

Гилфорд не верит.

«Ну уж не теперь, когда они знают, как это опасно, и видели, что случилось!»

Макс мрачно говорит: «Подожди и увидишь».

На следующий день он сам ждет, укрывшись за стеной из глиняных кирпичей. И действительно, пока идет ленч, трое рабочих крадучись обходят склон городища и начинают яростно скрести соседний участок раскопа, меньше чем в двух футах от того места, где погибли их товарищи!

Макс выходит и выдает потрясающее нравоучение. Неужели они не понимают, что то, что они делают, приведет к смерти?

Один из людей бормочет: «Inshallah!»

Затем их формально увольняют за попытку обокрасть товарищей. Это место охраняют затем после Fidos до того момента, когда на следующее утро верхние слои сняты. Гилфорд говорит, ужасаясь:

«Эти парни, похоже, совсем не беспокоятся за свои жизни. Они на редкость бесчувственны. Сегодня утром во время работы они смеялись по поводу этих смертей и изображали, как это было!»

Макс говорит, что здесь смерть действительно не очень важна.

Свисток формена объявляет Fidos, люди сбегают с городища и поют: «Юсуф Дауд был с нами вчера – сегодня он мертв! Больше ему не набивать себе брюхо. Ха, ха, ха!»

Гилфорд глубоко шокирован.

Переселение из Брака на Белих.

В последний вечер мы идем на берег Джаг-джага и чувствуем легкую грусть. Постепенно я очень привязалась к Джаг-джагу, этому узкому потоку глинистой коричневой воды.

И все же Брак никогда не владел моими чувствами так, как Чагар. Деревня у Брака печальная, полупокинутая, разваливающаяся, а армяне в своей поношенной европейской одежде не вписываются в окружающую природу. Они сердито повышают голоса, и в них нет буйной радости жизни, свойственной курдам и арабам. Мне не хватает курдских женщин, гуляющих по пустыне, – этих огромных ярких цветов, с их белозубыми улыбками и веселыми лицами и их гордой, красивой манерой держаться.

Мы наняли ветхий грузовик, чтобы перевезти ту мебель, которая нам понадобится. Этот грузовик принадлежит к числу тех, где все нужно привязывать веревками. По моим представлениям, к тому времени, когда мы доберемся до Рас-эль-Айна, отвалится почти все.

Все погружено, и наконец мы пускаемся в путь: Макс, Гилфорд и я в Мэри, а Михель и слуги в Пуалу, вместе с Хайю.

На полдороге к Рас-эль-Айну мы останавливаемся для пикника-ленча и обнаруживаем, что Субри и Димитрий хохочут во все горло: «Хайю, – говорят они, – рвало всю дорогу, а Субри поддерживал ей голову!» Внутренний вид Пуалу красноречиво подтверждает их рассказ! Как удачно, думаю я, что им это кажется смешным.

У Хайю впервые за то время, что я ее знаю, вид побежденной. «Я могу противостоять, – кажется, говорит она, – враждебному к собакам миру, ненависти мусульман, попытке утопить меня, полуголодному существованию, ударам, пинкам, камням. Я не боюсь ничего. Я дружелюбна со всеми, но не люблю никого. Но что это за новая странная напасть, которая отнимает у меня все мое самоуважение?» Взгляд ее янтарных глаз грустно скользит от одного из нас к другому. Ее вера в свою способность противостоять худшему, на что способен мир, разбита.

К счастью, через пять минут Хайю снова становится сама собой и поглощает огромные куски из ленча Субри и Димитрия. Я спрашиваю, разумно ли это, обращая их внимание на то, что путешествие на машине скоро возобновится.

«Ха! – кричит Субри. – Тогда Хайю будет рвать еще больше!»

Ну, если это их развлекает…

* * *

Мы подъезжаем к нашему дому вскоре после полудня. Дом стоит на одной из главных улиц телля Абьяда. Это почти городское жилище. То, что менеджер банка называет construction en pierre[96]. Вдоль всей улицы стоят деревья, их листья сейчас сверкают красками Сени. Дом, увы, очень сырой, так как он расположен ниже уровня улицы, а в этой деревне всюду бегут потоки воды. Утром ваше верхнее одеяло совершенно мокрое, а все, к чему прикоснешься, влажное и липкое на ощупь. Я так закоченеваю, что едва могу двигаться.

За домом есть милый маленький садик, и этот дом гораздо более цивилизованный, чем все то, в чем мы жили уже долгое время.

Когда приезжает грузовик, обнаруживается, что мы утратили три стула, стол и мое сиденье для уборной!

Гораздо меньше, чем я думала!

Сам телль Джидл расположен около большой заводи лазурно-голубой воды, образованной ручьем, впадающим в Белих. Вокруг заводи деревья, место действительно прелестно, и согласно традиции – это место встречи Исаака и Ревекки. Все это очень отличается от того, где мы были раньше. Тут есть прелестное, но печальное очарование, но нет нетронутой свежести Чагара и волнистой степи вокруг него.

Тут чувствуется процветание. По улицам ходят хорошо одетые армяне и другой народ, есть дома и сады.

* * *

Через неделю после нашего приезда нас опозорила Хайю. Все псы Айн-эль-Аруса приходят ухаживать за ней, а так как ни одна из дверей толком не закрывается, то нет возможности ни удержать их снаружи, ни запереть ее внутри! Вой, лай, драки! Хайю, задумчивая янтарноокая красавица, делает все, чтобы поощрять этот пандемониум!

Происходят сцены, совершенно как в старомодной пантомиме, где демоны выскакивают из окон и люков. Мы сидим за ужином, как вдруг распахивается окно и большой пес впрыгивает в комнату, за ним прыгает еще один, он гонется за первым – трах! Дверь спальни распахивается и появляется еще один пес. Все трое дико носятся вокруг стола, ударяются о дверь комнаты Гилфорда, распахивают ее и исчезают, с тем, чтобы как по волшебству появиться из дверей кухни, а вслед за ними вылетает сковородка, пущенная им вдогонку рукой Субри.

Гилфорд проводит бессонную ночь. Псы врываются к нему в дверь, затем прыгают через его кровать и выскакивают в окно. Время от времени Гилфорд встает и кидает в них разными предметами. Вой, тявканье и вообще собачьи сатурналии!

Сама Хайю, как оказывается, сноб. Она благоволит к единственному в Айн-эль-Арусе псу, который ходит в ошейнике! «Вот, – кажется, говорит она, – настоящий класс!» Это большой черный пес с курносым носом и огромным хвостом, как у лошади из похоронной процессии.

* * *

Субри после нескольких бессонных из-за зубной боли ночей просит отпуск, чтобы съездить на поезде в Алеппо и сходить к зубному врачу. Он возвращается через два дня сияя.

Его отчет о событиях таков:

«Я иду к врачу. Я сажусь в кресло. Я показываю ему зуб. Да, говорит он, его нужно удалить. Сколько, говорю я. Двадцать франков, говорит он. Это нелепо, говорю я и ухожу из его дома. Я снова прихожу к вечеру. Сколько? Восемнадцать франков. Я снова говорю, нелепо. Все это время боль усиливается, но нельзя же позволять себя грабить. Я прихожу на следующее утро. Сколько? Все еще восемнадцать франков. Снова днем. Восемнадцать франков. Он думает, что боль меня победит, но я продолжаю торговаться! И под конец, Хвайя, я победил».

«Он сбавил цену?»

Субри качает головой.

«Нет, он никак не сбавлял, но я очень хорошо сторговался. Ладно, говорю я. Восемнадцать франков. Но за это ты должен удалить не один зуб, а четыре!»

Субри со вкусом хохочет, так что видны несколько дыр от зубов. «Но другие зубы болели?»

«Нет, конечно, нет. Но когда-нибудь они бы начали. Теперь они на могут. Их удалили, и за цену одного».