В тех редких случаях, когда я вхожу в кухню, чтобы «показать» Димитрию приготовление какого-нибудь европейского блюда, тотчас настойчиво начинают внедряться самые высокие стандарты гигиены и вообще чистоты.

Стоит мне только взять вполне чистую на вид миску, как у меня ее сейчас же отбирают и вручают Ферхиду: «Ферхид, вымой это, чтобы Хатун могла пользоваться».

Ферхид хватает миску, старательно намыливает ее внутри желтым мылом, быстро протирает мыльную поверхность и возвращает миску мне. У меня возникают внутренние опасения, что суфле, сильно приправленное мылом, не получится действительно вкусным, но я подавляю их и заставляю себя продолжать.

Все это вместе – сильное испытание для моих нервов. Начать с того, что температура в кухне обычно около 99о F, а для того чтобы удерживать ее хотя бы на этом уровне, отверстие, пропускающее свет, сделано очень маленьким, так что создается общий эффект духоты и полумрака. К этому добавляется дезорганизующий эффект полного доверия и почтительности, выражаемых всеми окружающими меня лицами. А этих лиц очень много, так как кроме Димитрия, его раба Ферхида и высокомерного Али наблюдать за происходящим приходят Субри, Мансур, Серкис-плотник, водовоз и любой случайный рабочий, который в этот день работает в доме. Кухня маленькая, толпа большая. Они окружают меня, восхищенными и почтительными глазами наблюдая за каждым моим движением. Я начинаю нервничать и чувствую, что наверняка у меня ничего не получится. Я роняю на пол яйцо и разбиваю. Доверие ко мне настолько велико, что не меньше минуты все думают, что это тоже часть ритуала!

Я продолжаю, мне все жарче и жарче, и я все более и более неуверенна. Сковородки непохожи ни на какие из тех, с которыми мне приходилось иметь дело; у взбивалки для яиц внезапно отцепляющаяся ручка; все, чем мне приходится пользоваться, странной формы или размера… Я беру себя в руки и в отчаянии решаю, что все равно, что бы ни получилось, я сделаю вид, что именно это я и намеревалась сделать!

В действительности результаты флуктуируют. Лимонный крем получается очень удачно; песочное печенье настолько несъедобно, что мы тайно захораниваем его; ванильное суфле, к удивлению, получается хорошо; а вот цыпленок по-мэрилендски получился (как я поняла позднее, из-за исключительной свежести и неправдоподобного возраста птицы) таким жестким, что в него просто не вонзить зубы!

Могу сказать, однако, что теперь я знаю, чему стоит обучать, а с чем лучше и не связываться. Ни одно блюдо, которое надо есть как только оно готово, не следует пытаться делать на Востоке. Омлеты, суфле, картофельные чипсы с неизбежностью будут приготовлены, по крайней мере, за час и поставлены в духовку дозревать, и никакие протесты не помогут. С другой стороны, любое блюдо, каким бы сложным оно ни было, если оно требует длительного приготовления заранее и если его можно долго держать уже готовым, получится удачно. Суфле и омлеты с сожалением вычеркиваются из списка блюд Димитрия. С другой стороны, ни один шеф-повар не смог бы так регулярно, день за днем, готовить более совершенный майонез.

Еще одно можно упомянуть, говоря о кулинарии. Это блюдо, фамильярно известное нам как «бифтек». Снова и снова, когда объявляется этот деликатес, в нас оживает надежда, надежда, обреченная смениться разочарованием каждый раз, когда перед нами ставят блюдо со скрюченными кусочками упругого, как резина, мяса.

«Оно не похоже, – говорит грустно Полковник, – даже на вкус на говядину».

И в этом, конечно, и есть истинное объяснение – у нас никогда говядины не бывает.

Торговля мясом представлена тут очень простой процедурой. Время от времени Михель отправляется на грузовике в ближайшую деревню или племя. Он возвращается, распахивает заднюю дверку Мэри, и оттуда вываливаются восемь овец!

Этих овец расходуют по одной, по мере необходимости. Ради меня издан строжайший указ, что их не следует убивать непосредственно под окнами гостиной! Я опять-таки против того, чтобы видеть, как Ферхид с длинным острым ножом в руках приближается к курицам.

На эту излишную щепетильность Хатун наши слуги смотрят снисходительно, как на еще одну западную странность.

Однажды, когда мы копали около Мосула, наш старый формен подошел к Максу в большом волнении.

«Ты должен завтра свезти Хатун в Мосул. Это большое событие. Там будет повешение – повесят женщину! Твоей Хатун будет очень интересно. Она ни в коем случае не должна пропустить это!»

Моя незаинтересованность в этом зрелище (а по правде говоря, отвращение) ему совершенно непонятна.

«Но ведь это женщина, – настаивает он. – У нас очень редко вешают женщин. Это курдская женщина, которая отравила трех мужей. Уж конечно, конечно же, Хатун не захочет пропустить такое!»

Своим твердым отказом присутствовать я сильно уронила себя в его глазах. Он с грустью покинул нас, чтобы насладиться повешением самому.

Даже по другим поводам неожиданная щепетильность находит на людей. Мы были совершенно равнодушны к судьбе куриц и индюков (противные болбочащие создания), но однажды мы купили прекрасного жирного гуся. К сожалению, это оказался компанейский гусь. Он явно жил в своей деревне как один из членов семьи. В первый же вечер он предпринял решительную попытку выкупаться в ванне вместе с Максом. Он вечно распахивал двери и с надеждой совал в комнату клюв с видом: «Мне одному скучно». Проходили дни, и мы впали в отчаяние. Никто не мог решиться приказать убить гуся.

В конце концов повар взял это на себя. Гусь был должным образом сервирован, нафаршированный по местной традиции. Он выглядел и пахнул просто восхитительно. Увы, никому из нас кусок не лез в горло. Это был самый печальный наш обед.

Бампс однажды опозорился тут, когда Димитрий гордо сервировал целого ягненка – с головой, ножками и всем прочим. Бампс только глянул и вылетел вон из комнаты.

Но вернемся к проблеме «бифтека».

После того как овца убита и расчленена, ее подают в следующем порядке: лопатка или какая-то такая часть, фаршированная специями и рисом и вся зашитая (великое блюдо Димитрия); затем ножки; затем блюдо того, что в прошлую войну называлось «съедобные внутренности»; затем что-то вроде тушеного мяса с рисом; и наконец, последние бесславные части овцы, отвергнутые как недостойные быть включенными в лучшие блюда, упорно и долго прожаренные, так что они сильно уменьшились в размере и по консистенции стали совершенно как подметка – блюдо, известное как «бифтек»!

* * *

Работа на раскопе шла хорошо – вся нижняя половина оказалась доисторической. В одной части городища мы копали «глубокий разрез» – от верха до материка. Это дало нам пятнадцать слоев последовательных поселений. Из них десять нижних были доисторическими. После 1500 г. до н. э. городище было покинуто, предположительно, из-за начавшейся эрозии, и последующие слои не были четкими. Как всегда, попадаются римские и исламские погребения, но они, несомненно, интрузивные. Мы всегда для рабочих называем их римскими, чтобы не пробуждать мусульманскую обидчивость, но сами рабочие – народ непочтительный. «Это мы твоего деда выкапываем, Абдул!» «Нет, это твой, Дауд!» Они смеются и шутят совершенно свободно!

Мы нашли много интересных резных амулетов в виде животных, все хорошо известного типа, но вот теперь внезапно начали появляться совершенно необычные фигурки. Маленький черненый медведь, голова льва и, наконец, странная примитивная человеческая фигурка. У Макса уже были подозрения, но эта человеческая фигурка – это уже слишком. Кто-то у нас изготовляет подделки.

«И делает он это очень ловко, между прочим, – говорит Макс, с одобрением глядя на медведя, которого он вертит в руке. – Очень хорошая работа».

Начинается детективная работа. Эти предметы обнаруживаются в одном углу раскопа, и обычно их находит кто-нибудь из двух братьев. Эти рабочие приходят из деревни в десяти километрах от раскопок. Однажды в совершенно другой части раскопа обнаруживается подозрительного вида «ложка» из битума. Она «найдена» человеком из той же деревни. Как обычно, назначен бакшиш и не сказано ни слова.

Но в день выплаты денег виновных ждет великий позор! Макс предъявляет эти экспонаты, произносит страстную осуждающую речь, отвергает их как обман и публично уничтожает (хотя медведя он сохранил как редкость). Рабочие, которые их принесли, уволены и вполне миролюбиво удаляются, хотя и громко заявляют о своей невиновности.

На следующий день рабочие на раскопе посмеиваются.

«Хвайя знает, – говорят они. – Он очень хорошо знает древности. Его глаза не проведешь».

Макс опечален, потому что ему очень хотелось бы узнать, как именно были изготовлены подделки. Их прекрасное исполнение вызывает его одобрение.

Теперь можно представить себе Чагар, каким он должен был быть от пяти до трех тысячелетий тому назад. В доисторические времена он, должно быть, стоял на оживленном караванном пути, связывавшем Харран и телль Халаф и дальше проходившем через Джебель Синджар в Ирак и к Тигру и, соответственно, в древнюю Ниневию. Он был частью сети, связывавшей большие торговые центры.

Иногда ощущаешь проявление чего-то личного – клеймо мастера, поставленное на дне горшка горшечником, cache[83] в стене, где был спрятан небольшой горшок, полный золотых серег, возможно, приданое дочери этого дома. Затем проявление личного, относящееся ко времени, более близкому к нашему, – металлический жетон с именем Ханса Краувинкеля из Нюремберга, выбитый приблизительно в 1600 году н. э. и положенный в исламское захоронение, что доказывает, что в то время существовали контакты между этими малоизвестными краями и Европой.

Во времена, грубо говоря, пожалуй, около пяти тысяч лет назад существовали очень красивые горшки с резным орнаментом – на мой взгляд, предметы настоящей красоты, – все сделанные без помощи гончарного круга.

Есть также Мадонны того времени – фигурки в тюрбанах с большими грудями, гротескные и примитивные, но несомненно символизирующие помощь и утешение.