Агата Кристи - Расскажи, как живешь

У нас появился рабочий, умеющий читать и писать! Его зовут Юсуф Хассан, он самый ленивый на всем раскопе. Я ни разу не видела, чтобы Юсуф работал по-настоящему.

Он либо только что закончил копать свой квадрат, либо только приступает к нему, либо у него перекур. Он весьма горд своей грамотностью и однажды в шутку написал на пустой сигаретной коробке: «Салех Бирро утонул в Джаг-Джаге». Его ученость, равно как и остроумие, вызывает всеобщий восторг.

Пустая пачка случайно попадает в пустой мешок из-под муки, а мешок через какое-то время попадает туда, откуда его принесли, — в деревню Ханзир. Там кто-то замечает надпись на пустой пачке, ее несут ученому человеку, тот читает вслух. Страшная весть доносится до деревни Гермаир, откуда Салех Бирро родом. В результате в следующую среду целый караван плакальщиков — мужчин, рыдающих женщин, хнычущих детей — прибывает в Телль-Брак.

— Увы, увы! — кричат они. — Наш горячо любимый Салех Бирро утонул, мы прибыли забрать его тело.

Первое, что они видят на раскопках, — это веселого Салеха Бирро, который копает, поплевывая, свой участок.

Немая сцена, затем бурное объяснение — и вот обезумевший от ярости Салех Бирро готов размозжить Юсуфу Хассану голову кайлом. С обеих сторон на подмогу спешат приятели, подоспевший полковник приказывает прекратить драку (пустое дело!) и пытается разобраться, из-за чего возникла свара.

Макс производит дознание и произносит свой приговор.

Салех Бирро уволен на один день — а) за драку и б) за то, что ослушался приказа полковника. А Юсуф Хассан должен отправиться в Гермаир вместе с приехавшими, пусть сам объясняется по поводу своей изуверской шутки. Кроме того, он наказан штрафом в размере двухдневного заработка. А мораль, как заметил впоследствии Макс в нашем тесном кругу, такова: образованность до добра не доведет!

Мансур, задержавшийся в Камышлы на три дня из-за плохой погоды, наконец прибывает, он еле жив. Мало того, что он буквально падает с ног, он еще купил для нас в Камышлы огромную рыбину. Местный деликатес. За время вынужденного ожидания рыба испортилась — но он неведомо зачем привез ее с собой. Мы тотчас же зарываем ее бренные останки в землю, а Мансур, стеная от усталости, заползает в постель. На целых три дня. Все эти дни у нас с Максом праздник — нам прислуживает умница Субри.

Наконец-то отправляемся на вулкан Каукаб. Ферид вызывается быть нашим проводником, поскольку он «знает местность». Мы переходим Джаг-Джаг по весьма ненадежному на вид мостику, после чего полностью доверяемся Фериду. Если бы не его вечно испуганная физиономия, то путешествие можно было бы назвать вполне приятным.

Конус Каукаба виден издали, что весьма удобно, но каменистое плато, по которому приходится идти, выглядит жутковато, и это впечатление усиливается по мере приближения к потухшему кратеру.

Перед экскурсией в доме все на нервах, а началось все с жалкого кусочка мыла, который не поделили слуги и два наших бригадира. После этого бригадиры заявили, что не пойдут на вулкан, но полковник и слышать об этом не хочет. Тогда бригадиры усаживаются в «Мэри» спинами друг к другу, а Серкис нахохливается, как курица, и ни с кем не разговаривает. Кто именно затеял ссору, теперь уже непонятно. Но, когда мы поднялись на Каукаб, все пустяки мигом забылись. Мы рассчитывали увидеть пологий, поросший цветами склон, но под ногами — почти отвесная стена из скользкой черной застывшей лавы. Мансур и Ферид наотрез отказываются спускаться в кратер, остальные же не прочь попробовать. Я сдаюсь довольно скоро и усаживаюсь наверху, наблюдая, как остальные, поскальзываясь и тяжело дыша, продвигаются вниз. Абд эс-Салам перемещается преимущественно на четвереньках.

Находим другой кратер, поменьше, и на его краю устраиваем привал на ленч. Вокруг — море ярких цветов, отсюда открывается чудесный вид. Холмы Джебель-Синджара, кажется, совсем близко. Все пронизано безмятежностью и покоем. Меня охватывает беспричинная радость, я чувствую, как люблю эту страну и до чего полна и прекрасна наша здешняя жизнь…

Сезон близится к завершению. Уже должен бы приехать Мак, мы очень его ждем. Кочка постоянно расспрашивает меня о нем, и нередко мои ответы очень его озадачивают.

Понадобится еще одна подушка, и мы покупаем в Камышлы самую лучшую из тех, что продают, но и она — жесткая и тяжелая, как свинец.

— Бедняга не сможет на ней спать, — сетует Кочка.

Я заверяю его, что Мак сможет спать на чем угодно.

— Его не кусают блохи и клопы, — добавляю я, — он никогда не берет с собой багажа, никаких личных вещей, кроме коврика и дневника.

Наш архитектор смотрит на меня с откровенным недоверием.

И вот он все-таки настал — приезд Мака. Приезд совпадает с нашим выходным, так что встречать его отправляется целая экспедиция. Полковник уезжает в Камышлы в пять тридцать утра на «Пуалю» — чтобы заодно успеть в парикмахерскую (там ему приходится бывать довольно часто, так как полковник носит очень короткую, как принято у военных, стрижку). Мы завтракаем в семь, в восемь отправляемся в Амуду на рандеву с остальными, потом все вместе едем в Рас-эль-Айн, хотим посмотреть еще несколько холмов, неподалеку от него: у нас выходные, а работа, как известно, лучший отдых. Субри и Димитрий едут с нами. Ради торжественного случая они вырядились в лучшее, что у них есть, — на них фетровые шляпы и лиловые костюмы, тесноватые ботинки начищены до зеркального блеска. Мишель, умудренный горьким шоферским опытом, не стал наряжаться, но все-таки надел белые гетры.

Амуда, как всегда, безобразна. Повсюду валяются скелеты сдохших овец. Мак и полковник еще не появились, и я рискую предположить, что «Пуалю» опять взбунтовался.

Однако вскоре они появляются. После бурной и трогательной встречи мы делаем несколько покупок (в основном это хлеб — в Амуде он очень вкусный) и трогаемся в обратный путь. Но очень скоро «Пуалю» в очередной раз демонстрирует свой норов, а заодно проколотую шину. Мишель и Субри, надо отдать им должное, быстро ее заменяют.

Вокруг нас, однако, успевает собраться толпа, она смыкается все плотнее — в Амуде так принято.

Мы наконец отъезжаем, но через час — снова прокол шины. Заменяя ее, обнаруживаем, что домкрат бракованный, а насос никуда не годен. Так что Субри и Мишель проявляют поистине чудеса мастерства, зажимая шланг насоса ногтями и зубами.

Потеряв целый час бесценного времени, едем снова.

Вскоре перед нами вади, полное воды, — рановато, прямо скажем, для этого времени года. Останавливаемся и обсуждаем ситуацию: нет никакой гарантии, что нам удастся одолеть эту водную преграду. Мишель, Субри и Димитрий твердят, что, даст Бог, одолеем. Однако, учитывая, что Всевышний не пожелал сохранить в целости колеса «Пуалю», мы вздыхаем, но решаем не рисковать. Жители местной деревни страшно разочарованы.., похоже, вызволение застрявших машин из хлябей — это их хлеб! Мишель лезет в вади, чтобы проверить глубину, и все мы потрясены зрелищем его нижнего белья — странных белых штанов на завязках у щиколоток, смахивающих на панталоны викторианских мисс!

Решаем здесь же поесть — время ленча. После еды мы с Максом болтаем ногами в теплой воде, но вдруг видим спину змеи. Это мгновенно отбивает у нас охоту плескаться. Подходит старик и садится на землю рядом с нами. Поздоровавшись, он погружается в обычное долгое молчание. Потом вежливо спрашивает, не французы ли мы. Может быть, немцы? Или англичане?

Да, англичане.

Он кивает.

— Так, значит, эта земля принадлежит сейчас англичанам? Я что-то не припомню. Знаю только, что она больше не турецкая.

— Нет, — отвечаем мы, — турок не было здесь с войны.

— С войны? — Старик озадачен.

— С войны, которая была двадцать лет назад.

Он силится вспомнить.

— Не помню войны… А-а, да, когда много аскеров ездили по железной дороге. Так это была война? Она нас здесь совсем не коснулась. Мы и не поняли, что это война.

Он опять долго молчит, потом поднимается, учтиво прощается с нами и уходит.

Мы возвращаемся через Телль-Баиндар, где видим тысячи темных шатров. Это бедуины, идущие по весне на юг в поисках лучших пастбищ. Здесь, в Вади-Вайх есть вода, поэтому вокруг кипит жизнь, но недели через две здесь снова будет пусто и тихо.

На склонах телля в Баиндаре нахожу интересную вещицу. Она напоминает небольшую ракушку, но, получше ее рассмотрев, вижу, что она искусно сделана из глины, и на ней остались следы краски. Кто ее сделал и зачем? Что украшала она собой — какое-то здание, сосуд для косметики или блюдо? Это морская раковина. Кто знал о море здесь, в глубине страны, тысячи лет назад? Какая дерзость воображения и мастерства понадобилась для этого? Я пытаюсь спровоцировать Макса на разговор, но он осторожно замечает: пока что у нас нет никаких данных для каких-либо гипотез. И любезно обещает просмотреть соответствующие материалы на предмет аналогичных находок. От Макса я не жду никаких рассуждений, это не в его правилах, да ему и неинтересно. Кочка более снисходителен и охотно соглашается поиграть в историческое исследование. Какое-то время нас занимают «Вариации на тему найденной керамической „ракушки“. Покуда все мы не набрасываемся на полковника, посмевшего предположить, что моя находка — римского периода (это в нашей-то экспедиции — такая бестактность!). Тем не менее я милостиво соглашаюсь сделать специально для него фотографию римской броши-фибулы, из числа самых презренных наших находок, и даже извести для нее одной целую фотопластинку!

Домой мы являемся в приподнятом настроении.

К нам врывается шейх и бросается обнимать Мака.

— О, хваджа инженер! — Он горячо целует Мака в обе щеки.

Полковник при этом хихикает, а Макс предупреждает его:

— На следующий год вы тоже удостоитесь такой чести.

— Позволить, чтобы меня целовал этот отвратительный старикашка? — ужасается полковник.