Агата Кристи - Пять поросят

– А что с Эльзой Гриер? – спросил Пуаро.

Мистер Джонатан дал совершенно неожиданный ответ:

– Бедный ребенок! Бедный ребенок!

– Вы так считаете? Таковы ваши чувства по отношению к ней?

– Возможно, потому что я уже стар, но я, мсье Пуаро, нахожу в беззащитности молодости кое-что такое, что доводит меня до слез. Молодость так уязвима… Она жестока, но в то же время не уверена в себе, великодушна и одновременно требовательна.

Он поднялся, подошел к книжному шкафу, взял с полки книгу, полистал ее и громко прочел:

Устами Джульетты говорят любовь и молодость. Безудержно откровенно, без так называемого девичьего целомудрия. Это – смелость, настойчивость, безжалостная сила молодости. Шекспир хорошо знал ее, эту молодость. Джульетта избрала Ромео, Дездемона жаждет Отелло. У молодых нет сомнений, нет страха, нет ложной гордости.

Пуаро проговорил задумчиво:

– Выходит, по-вашему, Эльза Гриер говорила словами Джульетты?

– Да, она была ребенком. Избалована судьбой, молода, красива, богата. Она нашла себе друга и жаждала его. Это был не юный Ромео, а художник средних лет, женатый. Для Эльзы не существовало какого бы то ни было кодекса, который мог бы остановить ее. Ее кредо было созвучно современному девизу: «Берите все, что хотите! Мы живем только раз!»

Джонатан вздохнул, откинулся на спинку кресла и снова начал постукивать пальцами по подлокотнику.

– Хищная Джульетта! Молодая, безжалостная, но страшно уязвимая, она поставила под удар все. Видно, она надеялась выиграть, но в последний миг на сцену вышла смерть. И тогда живая, несдержанная Эльза умерла, оставив вместо себя мстительную, холодную, жестокую женщину, которая всей душой ненавидела ту, рука которой перечеркнула все ее надежды…

Он сменил тон.

– Да, да! Извините меня за такой переход к мелодраме. Молодая женщина с жестокими и примитивными взглядами на жизнь. Вообще персонаж неинтересный: посредственная девушка, которая ищет героя, чтобы поставить его на незанятый пьедестал.

Пуаро сказал:

– Если бы Эмиас Крейл не был знаменитым художником…

Джонатан поспешил подтвердить:

– Именно так, именно так! Вы прекрасно уловили суть. Девушки, подобные Эльзе, обожествляют знаменитостей. Мужчина должен чего-то достигнуть… Кэролайн могла бы полюбить и страхового агента, и банковского клерка. Она любила в Эмиасе мужчину, а не художника. И при этом не шла напролом, как Эльза… Но Эльза была молодой, красивой и, по-моему, ранимой.

Эркюль Пуаро попрощался и в задумчивости отправился спать. Проблема личности всегда его волновала. Для Эдмундса Эльза была игривой, ни больше ни меньше; для старого Джонатана – извечной Джульеттой. А Кэролайн Крейл? Все видели ее по-разному. Деплич относился к ней с презрением, потому что она с самого начала отказалась от борьбы. Для молодого Фогга Кэролайн олицетворяла романтизм. Эдмундс видел в ней лишь леди. Джонатан описал ее как пылкую, но скрытную женщину. А какой бы представил ее он, Эркюль Пуаро?

«От ответа на этот вопрос, – подумал он, – зависит успех расследования. До сего времени никто из тех, с кем я имел беседу, не сомневался в том, что, кем бы ни была Кэролайн Крейл, она все же убийца».

Инспектор полиции в отставке Хейл задумчиво раскурил трубку и сказал:

– Что за странная идея, мсье Пуаро?

– В самом деле, она немного необычна.

– Ведь с тех пор прошло столько времени…

Эркюль Пуаро предчувствовал, что скоро эта фраза ему надоест. Поэтому коротко ответил:

– Что, разумеется, еще усложняет дело.

– Ворошить старое, – рассуждал инспектор. – Если бы хоть была какая-то цель.

– Цель есть.

– Какая?

– Кое-кто пытается отыскать правду ради самой правды. Мне, например, нравится правда. И кроме того, не следует забывать молодую девушку.

– Да, я понимаю ее, но, извините, мсье Пуаро, вы же изобретательный человек. Почему бы вам не придумать для нее какую-нибудь легенду?

– Вы не знаете этой молодой девушки.

– Ну и что? Для человека с вашим опытом…

Пуаро выпрямился.

– Очень возможно, мой друг, что я мастер в искусстве лжи. Такова, кажется, ваша мысль? Однако у меня другие взгляды на то, что называется моралью. У меня есть свои принципы.

– Извините, мсье Пуаро, я не хотел обидеть вас. Но это была бы ложь ради благородного дела, если можно так выразиться.

– Вы так считаете?

Хейл спокойно пояснил:

– Огромное горе для девушки – счастливой, невинной, обрученной – узнать, что ее мать была убийцей. На вашем месте я пошел бы к ней и сказал, что, по сути, это было самоубийство, что Деплич не провел следствия всерьез, поскольку это было очевидно. А что касается вас, то вы нисколько не сомневаетесь в самоубийстве Крейла.

– Но у меня тысячи сомнений! Я ни за что не поверю, что Крейл отравился. А вы лично полагаете, что существует какая-то возможность доказать эту версию?

Хейл отрицательно покачал головой.

– Вот видите! Мне необходима правда, а не ложь – правдоподобна она или нет.

Хейл повернул голову. Его квадратное красноватое лицо, казалось, еще больше краснеет.

– Вы говорите о правде. Я и сам хотел, чтобы мы узнали истину в деле Крейла.

Пуаро выпалил скороговоркой:

– Эта ваша мысль имеет для меня огромное значение! Я знаю вас как добропорядочного и способного человека. Но скажите мне: у вас ни на миг не закрадывалось сомнение относительно вины миссис Крейл?

Инспектор ответил сразу же:

– Никакого сомнения, мсье Пуаро. Обстоятельства обвиняли ее с самого начала, а факты подкрепили эту точку зрения.

– Вы могли бы мне изложить резюме доказательств против нее?

– Конечно, могу. Получив ваше письмо, я просмотрел дело. – Он вытащил блокнот. – Я записал тут важнейшие факты.

– Искренне благодарен. С нетерпением слушаю.

Хейл откашлялся, голос его принял немного официальный тон:

– В два часа сорок пять минут пополудни восемнадцатого сентября инспектор Конвей был приглашен к телефону доктором Эндрю Фоссетом, который сообщил, что мистер Эмиас Крейл из Олдербери внезапно умер. И что, принимая во внимание обстоятельства смерти и некоторые утверждения мистера Блейка, гостя дома, он считает, что этот случай должен заинтересовать полицию. Инспектор Конвей в сопровождении комиссара и полицейского хирурга выехали немедленно в Олдербери. Доктор Фоссет, который находился там, провел их к месту, где лежал труп Крейла – точь-в-точь в том положении, в каком был найден. Мистер Крейл в тот день рисовал в небольшом саду, который назывался «сад-батарея» (он выходил к морю, и там стояла миниатюрная пушка, установленная на зубчатой стене). Садик находился приблизительно в четырех минутах ходьбы от дома. Мистер Крейл не пошел к ленчу домой, потому что хотел добиться определенных световых эффектов на камне, а позднее солнце не годилось. Таким образом, он остался в саду один, чтобы рисовать, что, по свидетельству домашних, не было чем-то необычным. Мистер Крейл вообще очень мало уделял внимания еде. Иногда ему посылали сандвич, а в большинстве случаев он просил, чтобы его не тревожили. Последними, кто видел его в живых, были мисс Эльза Гриер и мистер Мередит Блейк (сосед). Сначала они шли вдвоем, а потом присоединились к другим. После еды, по обычаю, пили на веранде кофе. Миссис Крейл сидела вместе со всеми, потом сказала, что пойдет в сад посмотреть, что поделывает Эмиас. Мисс Сесили Уильямс, гувернантка, пошла с ней. Она искала пуловер своей подопечной, Анджелы Уоррен, сестры миссис Крейл; девочка где-то его потеряла. Они шли вместе. Тропинка вела через лес до самой калитки «сада-батареи», ею можно было идти до самого берега моря. Мисс Уильямс отправилась далее, на пляж, а миссис Крейл завернула в сад. Она сразу же закричала, и мисс Уильямс быстро возвратилась назад. Мистер Крейл сидел на скамье. Он был мертв. По требованию миссис Крейл мисс Уильямс побежала к дому, чтобы по телефону вызвать врача. По дороге встретила Мередита Блейка и, передав ему это поручение, возвратилась к миссис Крейл, чтобы помочь ей. Врач – доктор Фоссет – прибыл через пятнадцать минут. Он сразу же определил, что Крейл мертв уже достаточно давно; вероятно, он умер между первым и вторым часом дня. Не было ничего, что могло бы подсказать причину смерти. Ни следа ранения, ни каких-либо иных признаков насилия. Доктор Фоссет, который хорошо знал состояние здоровья Крейла, в частности и то, что он не страдал никакой болезнью или сердечной недостаточностью, расценил обстановку как крайне серьезную. И Филипп Блейк сделал доктору Фоссету некоторые сообщения.

Инспектор Хейл умолк, передохнув.

– Позднее мистер Блейк сделал такое же заявление инспектору Конвею. Он, мол, получил в то утро сообщение по телефону от своего брата, Мередита Блейка, который жил в Хандкросс-Мэнор, в полутора милях, и на досуге занимался химией, точнее говоря – изготовлением лечебных препаратов из трав. Мередит заявил, что, зайдя в то утро в свою лабораторию, он с удивлением заметил, что одна бутылка, в которой была цикута, оказалась почти пустой. Взволнованный этим, он позвонил по телефону своему брату и спросил, что ему делать. Филипп Блейк настойчиво попросил его немедленно прийти в Олдербери, чтобы обсудить этот вопрос, сам же пошел ему навстречу. В Олдербери они пришли вдвоем, так и не найдя какого-то ответа. Решили возвратиться к этому после ленча. В результате позднейшего обследования инспектор Конвей установил, что за день до убийства, после обеда, пять человек пришли из Олдербери в Хандкросс-Мэнор на чашку чаю: мистер и миссис Крейл, мисс Анджела Уоррен, мисс Эльза Гриер и мистер Филипп Блейк. За чаем Мередит Блейк прочитал гостям целую лекцию о своем увлечении химией и пригласил всех осмотреть его лабораторию. Во время осмотра он рассказал о некоторых специфических медикаментах, в том числе и о цикуте, объяснил ее свойства, жалея, что такой ценный препарат исключили из фармакопеи, хвалился своим открытием – малые дозы цикуты, мол, особенно эффективны при лечении коклюша и астмы. Мередит Блейк рассказал также о смертоносных свойствах цикуты и даже прочитал гостям несколько строчек одного греческого автора, который описывал ее влияние на организм.