Агата Кристи - Пять поросят

Уже не помню событий следующего утра, хотя много об этом думала. Кажется, я купалась, потом мне дали что-то зашивать… Но все это довольно расплывчато, нечетко до того момента, когда Мередит поднялся, запыхавшийся, по тропинке, которая вела к веранде. Лицо его было совсем серое. Припоминаю, чашка кофе выпала из рук Эльзы и разбилась. И еще вспоминаю, она бросилась бежать как сумасшедшая по тропке вниз… Как сейчас вижу выражение ужаса на ее лице…

Я все твердила себе: „Эмиас умер“. Но это казалось мне просто нереальным.

Вспоминаю визит доктора Фоссета и его внушительную фигуру. Мисс Уильямс была занята с Кэролайн. Одинокая и угнетенная, я ходила туда-сюда, путаясь у всех под ногами. Меня мучило ужасное чувство тоски. Мне не позволяли пойти посмотреть на Эмиаса. Вскоре прибыла полиция. Они начали записывать всякую всячину в свои блокноты. Через некоторое время на носилках принесли тело, прикрытое простыней.

Мисс Уильямс повела меня в комнату Кэролайн. Она лежала на диване, бледная как мел, и казалась ужасно больной. Она поцеловала меня и сказала, что хотела бы, чтобы я уехала отсюда как можно быстрее, что все это ужасно, но чтобы я не терзала себя и как можно меньше об этом думала. Я должна ехать к леди Тресильян (где уже была Карла), потому что в доме нежелательно оставаться.

Я уцепилась за Кэролайн и сказала, что не хочу ехать, хочу быть с ней. Она сказала, что знает это, но для меня будет лучше поехать – этим я сниму тяжесть с ее души. Мисс Уильямс вторглась в разговор: „Единственное, чем ты можешь помочь своей сестре, Анджела, это сделать так, как она говорит, без возражений“. Я пообещала сделать все, как хочет Кэролайн. А Кэролайн сказала: „Такой ты мне нравишься, дорогая Анджела“. И, обняв меня, прибавила, что мне нечего беспокоиться, что говорить и думать обо всем этом надо как можно меньше.

Меня позвали вниз, к инспектору полиции. Он был очень любезен. Спросил, когда я в последний раз видела Эмиаса, и задал много других вопросов, которые показались мне тогда неразумными, но смысл которых я, конечно, понимаю сегодня. Он убедился, что не сможет от меня узнать ничего сверх того, что слышал от других, и заявил мисс Уильямс, что ничего не имеет против моего отъезда в Ферилби-Грейндж, к леди Тресильян.

Я поехала туда, леди Тресильян была очень ласкова со мной. Но, конечно, я должна была узнать правду. Кэролайн арестовали. Это повергло меня в такой ужас, что я серьезно заболела.

Как мне стало известно позже, моя сестра чрезвычайно беспокоилась обо мне. По ее настоянию меня отправили из Англии до начала процесса. Об этом я уже Вам говорила.

Как видите, сведения мои довольно скудны. После нашей беседы я во второй раз добросовестно припомнила все, чтобы отыскать детали, связанные с какими-нибудь словами или чьей-то реакцией на то или иное событие, но не смогла вспомнить ничего, что могло послужить для кого-то обвинением… Неистовство Эльзы, серое, взволнованное лицо Мередита, гнев и горечь Филиппа – все это кажется вполне естественным. Но, наверное, кто-то из них мог и притворяться.

Твердо знаю одно: Кэролайн не убивала Эмиаса. В этом я убеждена и всегда буду абсолютно убеждена. Однако не могу привести никакого доказательства, кроме глубокого и всестороннего знания ее характера».

Здесь заканчивались воспоминания Анджелы Уоррен.

Карла Лемаршан подняла усталые, печальные глаза. Вялым движением она отбросила волосы, спадавшие ей на лоб.

– Все это сбивает с толку, потому что, – она показала на кучу рукописей, – каждый раз мы встречаемся с разными точками зрения! Каждый по-разному видел мою мать. Но факты одни и те же, все сходятся на одном.

– Вас разочаровали эти письма?

– Да. А вас?

– Нет! Я считаю документы довольно интересными, – сказал Пуаро задумчиво.

– Лучше бы я их никогда не читала!

Пуаро посмотрел ей прямо в лицо:

– Вы так полагаете?

Карла ответила с горечью:

– Все убеждены, что именно она убила его. Все, кроме тети Анджелы! Но ее соображения не в счет, поскольку они ничем не обоснованы. Она просто остается верной до конца и твердит одно: «Кэролайн не могла этого сделать».

– Таково ваше впечатление?

– Каким оно еще может быть?! Я понимаю, что если убила не мать, то кто-то еще из тех пяти. Я даже разработала свои версии.

– Интересно! Расскажите мне о них.

– Возможно, конечно, это и наивно, но я думаю… Филипп Блейк, например, биржевой маклер, он был лучшим другом моего отца, который, вероятно, ему доверял. А художники обычно совсем беспомощны в денежных вопросах. Возможно, Филипп терпел финансовые трудности и пользовался деньгами моего отца. Возможно, он принудил его что-то подписать, что потом могло всплыть на поверхность… Только смерть моего отца могла спасти его. Это одна из возможностей, о которых я думала.

– Совсем неплохо придумано. Что еще?

– Потом Эльза. Филипп Блейк говорит, что голова ее слишком хорошо сидит на плечах, чтобы рискнуть применить яд. А я не считаю это правильным. Допустим, мать пошла к ней и сказала, что не собирается разводиться и ничто не заставит ее развестись. Вы можете говорить что угодно, но я считаю, Эльза была мещанских взглядов: она хотела выйти замуж, иметь солидное положение. В данном случае Эльза была вполне способна использовать яд – она имела возможность сделать это тогда, после ленча, – и попробовать избавиться от мамы, отравив ее. А потом по ужасной случайности мой отец выпил эту настойку… вместо мамы.

– Тоже неплохо. Какие еще теории у вас есть?

Карла тихо молвила:

– Еще, возможно… Мередит.

– Мередит Блейк?!

– Да. Вы знаете, он мне кажется именно таким человеком, который может стать убийцей. То есть он всегда был человеком вялым и неуверенным, над которым другие смеются, и, возможно, в душе он переживал. Потом – мой отец женился на девушке, о которой он мечтал. К тому же отец имел большой успех в жизни и был богат. Ну, а затем… Мередит изготовлял все эти настойки! Возможно, потому, что имел намерение когда-нибудь кого-то убить. Он сообразил, что хорошо бы привлечь внимание к исчезновению цикуты, чтобы подозрение упало не на него. Таким образом, гипотеза, что именно он забрал цикуту, – наиболее достоверна. Возможно, ему даже хотелось отправить маму на виселицу. Разве не отказала она ему много лет назад?.. Мне кажется в какой-то мере подозрительным, что он пишет о людях, которые совершают поступки, не отвечающие их характеру. Не думал ли он о себе, когда писал это?

Эркюль Пуаро сказал:

– Во всяком случае, вы правы в том, что не стоит воспринимать их информацию как целиком правдивую. Возможно, она была написана с намерением ввести в заблуждение.

– Вот! Именно так! Я это и имела в виду.

– У вас есть еще какое-то соображение?

Карла сказала:

– Читая все, в том числе и письмо мисс Уильямс, я думала и о ней. Вы понимаете, с отъездом Анджелы в школу она теряла службу. Если бы Эмиас не умер неожиданно, Анджела, наверное, так и не отправилась бы в школу. Понятно, смерть Эмиаса была бы воспринята как естественная, если бы Мередит не заметил исчезновения цикуты. Я читала о цикуте и узнала, что специфических симптомов отравления ею нет. Можно было подумать, что это солнечный удар. Я знаю, потеря места – недостаточная причина для преступления. Но часто случаются преступления по мотивам, которые казались до смешного незначительными. Иногда это очень небольшие суммы денег. А если хорошо задуматься, то вовсе не невозможно, что гувернантка средних лет, не очень способная, встревожилась, задумавшись о своем неопределенном будущем. Я об этом размышляла до того, как прочитала ее письмо. Но мисс Уильямс совсем не похожа на такого человека.

– Совсем. Это разумная женщина.

– Наверное, да. К тому же она кажется абсолютно достойной доверия. Вот это меня больше всего и огорчает. С самого начала мы стремились узнать правду. И кажется, теперь мы ее узнали. И мисс Уильямс целиком права: надо принять эту правду. Ни к чему строить свою жизнь на обмане только потому, что ты хочешь верить во что-то другое. Лучше всего в таком случае правда! Я чувствую в себе силы выдержать ее. Моя мать была виновна. Она написала мне это письмо потому, что силы ее кончались. Она была несчастна и хотела меня пожалеть. Я не осуждаю ее. Возможно, я испытывала бы то же самое. Не знаю, во что может превратить человека тюрьма. Не осуждаю ее также, если она любила отца с таким отчаянием. Отец, наверное, был сильнее ее, но и отца не полностью осуждаю. Я понимаю его чувства: в нем было столько жизненной энергии, и он был исполнен желания иметь все, что может дать жизнь… Такой уж был характер. К тому же он был великий художник. Полагаю, что это объясняет многое.

Она повернула к Пуаро свое раскрасневшееся от волнения лицо, с вызовом подняла голову.

– Следовательно, вы удовлетворены? – спросил Пуаро.

– Удовлетворена? – Голос Карлы Лемаршан словно разбился об это слово.

Пуаро наклонился и по-отечески похлопал ее по плечу.

– Послушайте, – сказал он, – вы отказываетесь от борьбы как раз теперь, когда больше всего надо бороться, когда я имею вполне точное представление о том, что на самом деле произошло!

Карла посмотрела на него с удивлением:

– Мисс Уильямс любила мою мать, и она видела собственными глазами, как та инсценировала самоубийство. Если вы не верите в то, что говорит она…

Эркюль Пуаро встал и произнес:

– Мадемуазель, тот факт, что Сесили Уильямс подтверждает, будто видела, как ваша мать наносила отпечатки пальцев Эмиаса Крейла на пивную бутылку – на бутылку, заметьте, – это то, чего мне недоставало, чтобы окончательно, раз и навсегда убедиться, что ваша мать не убивала вашего отца.

Он несколько раз кивнул головой и вышел из комнаты. Карла долго смотрела ему вслед.