Агата Кристи - Пять поросят

Джордж Мейхью держался настороженно и на вопросы отвечал уклончиво.

Дело он, конечно, помнил, но смутно. Всем занимался отец, ему же тогда едва исполнилось девятнадцать.

Да, история наделала немало шума, ведь Крейл был человеком известным. И картины у него прекрасные. Две даже выставлены в галерее Тейт. Хотя, разумеется, это ничего не значит. И пусть месье Пуаро извинит, но что, собственно, его интересует? Ах, вот как, дочь! Неужели? Канада? Всегда вроде бы говорили о Новой Зеландии…

Джордж Мейхью немного расслабился. Выпрямился, расправил плечи.

Ужасное событие в жизни девушки. Он искренне ей сочувствует. Вероятно, было бы лучше, если б она никогда не узнала правды. Впрочем, что толку говорить об этом теперь…

Итак, она хочет знать? Да, но что именно знать? Отчеты о ходе процесса, конечно, есть. Сам-то он не знает практически ничего. Нет, насчет виновности миссис Крейл сомнений не возникло, хотя понять ее в чем-то можно. Жить с художниками так трудно… А Крейл, если он правильно помнит, постоянно путался то с одной женщиной, то с другой. Да и она сама была, наверное, из тех, у кого силен собственнический инстинкт. Такие принять факты просто не способны. В наше время она бы просто развелась с ним и все забыла.

– Позвольте, позвольте… э… та девушка в деле, это не леди ли Диттишем? – осторожно поинтересовался Мейхью.

Пуаро ответил, что, похоже, именно она.

– В газетах нет-нет да и вспоминают ту историю. Она ведь не раз судилась из-за разводов. Очень богатая женщина, как вы, полагаю, знаете. До Диттишема была замужем за известным исследователем. Так или иначе, постоянно на виду и на слуху. Из тех женщин, для которых и дурная слава – тоже слава.

– Возможно, их привлекает не столько слава, сколько знаменитости, – предположил Пуаро.

Идея определенно пришлась Джорджу Мейхью не по вкусу, и встретил он ее с сомнением.

– Ну, может быть… да, – протянул он неуверенно.

– Ваша фирма долго занималась делами миссис Крейл? – спросил Пуаро.

Мейхью покачал головой:

– Нет. Адвокатами у Крейлов были «Джонатан и Джонатан». Когда это все случилось, мистер Джонатан решил, что не может должным образом защищать интересы миссис Крейл, и попросил моего отца взять дело на себя… Думаю, месье Пуаро, вам стоило бы договориться о встрече со старым мистером Джонатаном. От активной работы он отошел – ему за семьдесят, – но семью Крейл знал хорошо и мог бы рассказать вам намного больше, чем я. По правде говоря, мне и сказать-то нечего. Я ведь был тогда мальчишкой. Думаю, даже в суде не появлялся.

Пуаро поднялся, и Джордж Мейхью, тоже поднявшись, добавил:

– Возможно, не помешает поговорить еще и с Эдмундсом, нашим секретарем. Он служил тогда в фирме и очень интересовался этим делом.

В глазах Эдмундса светилась свойственная юристам настороженность. Заговорил он лишь после того, как смерил Пуаро внимательным, оценивающим взглядом.

– Да, дело Крейлов я помню. Некрасивая история. – Старик не спускал с детектива глаз. – Столько лет… не стоит ворошить прошлое.

– Вердикт суда – не всегда конец дела.

Эдмундс медленно кивнул.

– Я и не говорю, что вы не правы.

– У миссис Крейл осталась дочь, – продолжал Пуаро.

– Да, помню. Ее ведь отослали за границу, к родственникам?

– Дочь уверена в невиновности матери.

Тяжелые кустистые брови мистера Эдмундса подскочили вверх.

– Вот, значит, как?

– Можете ли вы сообщить мне что-либо, подтверждающее эту ее уверенность? – спросил Пуаро.

Эдмундс задумался. Потом медленно покачал головой.

– По правде говоря, нет. Я восхищался миссис Крейл. Что бы ни случилось, это была настоящая леди! Не то что та, другая. Бесстыжая, наглая девица. Выскочка, вот она кто. Что и подтверждала всем своим поведением! Миссис Крейл – само благородство.

– Но тем не менее убийца?

Эдмундс нахмурился и ответил с волнением, которого не выказывал прежде:

– Я сам задавал себе этот вопрос, день за днем. Она сидела там, на скамье подсудимых, такая спокойная, такая сдержанная… «Не верю», – снова и снова говорил я себе. Но, месье Пуаро, больше верить было нечему. Яд не мог случайно попасть в пиво мистера Крейла. Его туда влили. И если не миссис Крейл это сделала, то кто?

– В этом-то и вопрос, – сказал Пуаро. – Кто?

Старик пытливо посмотрел на него.

– Так вот оно что…

– А вы сами что думаете?

– Ничего такого, что указывало бы на это, не было. Ничего, – сказал после паузы Эдмундс.

– Вы ведь присутствовали на слушаниях?

– Каждый день.

– Слышали показания свидетелей?

– Да.

– И ничего такого, что показалось бы вам странным или неискренним?

– Лгал ли кто-то из них? Вы это имеете в виду? Была ли у кого-то причина желать смерти мистеру Крейлу? Извините, месье Пуаро, но это отдает мелодрамой.

– И все-таки подумайте, – не сдавался детектив, глядя в прищуренные глаза старика.

Медленно, как будто с неохотой, Эдмундс покачал головой.

– Мисс Грир… Чувствовалась в ней озлобленность. Мстительность. Я бы сказал, что она позволяла себе лишнее, но мистер Крейл ей был нужен живым, а от мертвого какой толк? И да, она точно хотела, чтобы миссис Крейл повесили, но только лишь потому, что смерть вырвала добычу у нее из рук. Разъяренную тигрицу, вот кого она мне напоминала. Но, повторяю, мистер Крейл был нужен ей живым. И мистер Филипп Блейк, он тоже был против миссис Крейл. Предвзято к ней относился. При каждом удобном случае вонзал в нее свой кинжал. Но он-то был по-своему честен. Лучший друг мистера Крейла. Его брат, мистер Мередит Блейк, свидетелем оказался плохим – нерешительным, невнятным. Как будто сомневался в своих же показаниях. Я подобных свидетелей немало повидал. Вроде и правду говорит, а выглядит так, словно лжет. Говорил мало, не хотел лишнего сказать. Но вытянули из него немало. Таких тихонь легко сбить с толку. А вот гувернантка держалась хорошо. Отвечала строго на вопрос, точно, по делу. Слушаешь ее и не знаешь, на чьей же она стороне. Голову не теряла, да. – Эдмундс помолчал. – Не удивлюсь, если она знала обо всем этом больше, чем сказала.

– Я тоже не удивлюсь.

Эркюль Пуаро бросил взгляд на морщинистое, проницательное лицо Альфреда Эдмундса. Лицо спокойное и бесстрастное. И все же он задумался: не удостоил ли старик его намеком.

Мистер Калеб Джонатан жил в Эссексе. В результате учтивого обмена письмами Пуаро получил приглашение, почти королевское по форме, отобедать и переночевать. Старый джентльмен определенно являл собой интересную личность. После пресного Джорджа Мейхью мистер Джонатан был как бокал старого портвейна из его собственных запасов.

К делу он подходил по-свойски и только ближе к полуночи, попивая ароматный старый бренди, выразил наконец желание высказаться на тему семьи Крейл, оценив на восточный манер вежливую сдержанность гостя, ни в коей мере его не торопившего.

– Наша фирма знает Крейлов на протяжении нескольких поколений. Я знал и Эмиаса Крейла, и его отца, Ричарда Крейла, и помню деда, Еноха Крейла. Все они были сквайрами и думали больше о лошадях, чем о людях. Прекрасно ездили верхом, любили женщин и не забивали голову идеями, к которым относились с недоверием. А вот у жены Ричарда Крейла идей оказалось даже больше, чем здравого смысла. Она увлекалась и поэзией, и музыкой, и сама играла на арфе. Не отличаясь хорошим здоровьем, весьма живописно смотрелась на диване. Была поклонницей Кингсли[8], поэтому, кстати, и сына назвала Эмиасом. Его отец находил это имя нелепым, но уступил жене.

Эмиасу Крейлу наследственность пошла на пользу. Художественный талант он взял от болезненной матери, энергию, целеустремленность и безжалостный эгоизм – от отца. Эгоистами были все Крейлы. Иной точки зрения, кроме их собственной, для них не существовало.

Постукивая по подлокотнику кресла изящным пальцем, старик испытующе посмотрел на Пуаро.

– Поправьте, если ошибаюсь, но, по-моему, вас интересует, скажем так, характер?

– Во всех расследованиях это мой первейший интерес, – ответил Пуаро.

– Понимаю. Стараетесь, если так можно выразиться, влезть в шкуру преступника… Интересно. Увлекательно. Наша фирма никогда не занималась уголовной практикой, поэтому мы сочли себя недостаточно компетентными, чтобы представлять миссис Крейл, хотя ничего не имели против. А вот фирма Мейхью вполне для этого подходила. Они обратились к Депличу – проявив, возможно, некоторый недостаток воображения, – он дорого стоил и, конечно, перебирал по части драматизма. Чего они не поняли, так это того, что Каролина никогда не станет играть так, как от нее хотят. Она не умела притворяться.

– Какой же она была? – спросил Пуаро. – Вот что мне хотелось бы знать.

– Да, конечно. Как она пришла к тому, что сделала? Это действительно вопрос наипервейшей важности. Я знал ее еще до замужества. Знал как Каролину Сполдинг. Несчастная, импульсивная девочка. Очень живая, непоседливая. Мать рано овдовела, и Каролина была очень предана ей. Потом мать снова вышла замуж, появился еще один ребенок. Болезненное событие. Детская вспыльчивость, ревность…

– Она ревновала?