Агата Кристи - Пять поросят

Вы понимаете, как много смысла в этой реплике? У всего… Значит, и до этого было что-то неприятное, и этот неприятный вкус остался у него во рту. И еще одно. Филипп Блейк упоминает, что Крейл немного покачивался, «как будто успел приложиться к бутылке». На самом деле то был первый признак действия кониина. А значит, яд попал в организм еще до того, как Каролина принесла мужу охлажденное пиво.

И вот Эльза Грир сидела на серой стене, позировала, а чтобы Эмиас Крейл не заподозрил ничего, пока не будет поздно, весело и непринужденно с ним разговаривала. Заметив на скамейке вверху Мередита Блейка, она помахала рукой, еще старательнее сыграв свою роль для него.

А Эмиас Крейл, человек, который терпеть не мог болеть и не признавал никакие болезни, продолжал упрямо работать, пока руки и ноги не перестали слушаться, а язык не онемел. И тогда он прилег на скамейке, беспомощный, но еще в ясном сознании. В доме ударили в гонг, и Мередит спустился в Батарейный сад. Думаю, в этот короткий миг Эльза соскочила со стены, подбежала к столу и выдавила последние капли яда в стакан из-под пива. (От пипетки она избавилась по пути к дому – просто раздавила ее ногой.) Потом встретила Мередита у калитки. Солнце там бьет в глаза, когда выходишь из тени. Мередит видел только, как его друг, полулежавший в знакомой позе, оторвал глаза от картины и устремил на него злобный взгляд.

Понял ли Эмиас? Догадался ли? Насколько ясным оставалось его сознание? Этого мы не знаем, но ни рука, ни глаз его не подвели.

Пуаро повернулся к висящей на стене картине.

– Я должен был все понять, когда в первый раз увидел ее. Потому что сама картина замечательна. Это портрет убийцы, написанный ее жертвой, и портрет девушки, наблюдающей, как умирает ее возлюбленный…

В наступившей тишине – пугающей, зловещей тишине – медленно догорал закат. Последний отблеск упал на окно, замерев на темных волосах и бледно-серебристых мехах сидевшей там женщины.

Эльза Диттишем пошевелилась.

– Уведите их, Мередит. Оставьте меня с месье Пуаро.

Неподвижная, она ждала, пока дверь не закрылась за последним гостем. И только тогда заговорила снова.

– Вы ведь очень умны, не так ли?

Пуаро промолчал.

– Чего вы ждете от меня? Признания?

Он покачал головой.

– Ничего подобного не будет! Я ничего не признаю. Но то, что мы говорим здесь, значения не имеет. Ваше слово против моего – вот и весь вопрос.

– Совершенно верно.

– Я желаю знать, что вы намерены предпринять.

– Я сделаю все возможное, чтобы добиться от властей посмертного оправдания для Каролины Крейл.

Эльза рассмеялась.

– Какая нелепость! Оправдание за то, чего не делал… – Она помолчала. – А что со мной?

– Я представлю свои выводы официальным лицам. Если они решат, что для возбуждения дела против вас есть основания, пусть действуют. На мой взгляд, достаточно убедительных улик нет – есть умозаключения, но не факты. Более того, вряд ли они захотят предъявлять обвинение женщине вашего положения, не имея веских доказательств.

– Мне все равно. Оказаться на скамье подсудимых, бороться за жизнь… в этом, пожалуй, что-то есть… что-то живое, волнительное. Может быть, мне это даже понравится.

– Но не вашему мужу.

Леди Диттишем пристально посмотрела на него.

– Уж не думаете ли вы, что мне есть дело до того, что чувствует мой муж?

– Нет, не думаю. Я не думаю, что вам когда-либо за всю вашу жизнь было небезразлично, что чувствуют другие. Будь иначе, возможно, вы были бы счастливее.

– Почему вы меня жалеете? – резко спросила она.

– Потому что, дитя мое, вам еще многое предстоит познать.

– И что же именно?

– Те чувства, которые испытывают взрослые люди: жалость, сострадание, понимание. Пока вы знаете лишь любовь и ненависть.

– Я видела, как Каролина взяла кониин, – сказала леди Диттишем. – Думала, что она хочет покончить с собой. Это многое упростило бы. А потом, на следующее утро, все открылось. Он сказал ей, что я ничего для него не значу, что он был влюблен, но это прошло. Сказал, что выпроводит меня, как только закончит картину. Что ей не о чем беспокоиться. А она… пожалела меня. Понимаете, каково мне было это слышать? Я нашла яд, дала ему, а потом сидела и смотрела, как он умирает. Я никогда не ощущала такого восторга, такого вдохновения, такой власти. Я смотрела, как он умирает…

Она раскинула руки.

– Я не понимала, что убиваю себя – не его. Потом увидела, как и она попала в капкан, и это тоже меня не обрадовало. Я не могла сделать ей больно – ей было все равно, она всего избежала. Иногда ее как будто и не было там. Она и Эмиас, они оба сбежали туда, где я не могла до них добраться. Но они не умерли. Умерла я.

Леди Диттишем встала. Подошла к двери.

– Я умерла…

В коридоре она прошла мимо двух молодых людей, чья общая жизнь только начиналась. Шофер открыл для нее дверцу автомобиля. Леди Диттишем села, и шофер укутал ее колени меховой накидкой.