Я сказал, что гостья, по всей вероятности, не отдает себе отчета в том, что делает. Восхищается Эмиасом как гениальным художником, преклоняется перед ним, но, наверное, не сознает, что он влюбляется в нее.

«Дорогой Мерри…» – Каролина покачала головой и перевела разговор на другую тему. Мне же оставалось только надеяться, что она успокоится и перестанет обо всем этом думать.

Вскоре после этого Эльза вернулась в Лондон. Эмиас тоже уехал и отсутствовал несколько недель.

Я уже начал забывать о том разговоре, а потом услышал от кого-то, что Эльза снова приехала в Олдербери, и Эмиас намеревается закончить картину. Новость немного меня обеспокоила, но Каролина, когда я увидел ее, не показалась мне ни расстроенной, ни обеспокоенной. Я подумал, что у них всё в порядке, и поэтому удивился, узнав, что дело зашло так далеко.

Я уже рассказывал вам о своих разговорах с Крейлом и Эльзой. Поговорить с Каролиной возможности не представилось. Мы лишь перебросились несколькими словами, о чем я вам говорил. Передо мной и сейчас стоит ее лицо с широко раскрытыми темными глазами, полными едва сдерживаемых чувств. Я и сейчас слышу ее голос: «Все кончено».

Не могу описать то бесконечное отчаяние, что прозвучало в этих двух словах, ставших буквальной констатацией истины. С предательством Эмиаса для нее и в самом деле все было кончено. Уверен, именно поэтому она и взяла кониин, увидев в нем выход. Выход, предложенный моей бездумной лекцией о цикуте. И прочитанным отрывком из платоновского «Федона» с прекрасно описанной сценой смерти.

Теперь я твердо в это верю.

Она взяла яд, решив покончить с собой после измены мужа. Возможно, Эмиас увидел, как она это сделала, или узнал об этом позднее. Узнал – и пережил сильнейший эмоциональный удар, ужаснувшись результатам собственных действий. И тем не менее, несмотря на весь ужас и раскаяние, отказаться от Эльзы он не мог. Понять его можно. Каждый, кто влюблялся, знает, что порвать с любимым невозможно.

Эмиас не представлял жизни без Эльзы и понимал, что Каролина не может жить без него. Осознав свое положение, он решил, что выход только один – воспользоваться кониином.

Мне также думается, что выбранный способ характеризует его самого. На первом месте в жизни была для него живопись, и умереть он предпочел буквально с кистью в руке. А последним, что видели его глаза, было лицо девушки, которую он полюбил с такой отчаянной страстью.

Возможно, Эмиас думал, что его смерть пойдет ей во благо.

Понимаю и признаю, что некоторые любопытные факты остаются без объяснения. Почему, например, на пустом флаконе с кониином остались отпечатки одной только Каролины. Возможно, после того, как Эмиас воспользовался им, отпечатки смазались или стерлись от соприкосновения с чем-то мягким, что лежало сверху, а потом Каролина взяла его посмотреть, осталось ли во флаконе что-то. Разве такое объяснение не возможно? Что же касается отпечатков на пивной бутылке, то свидетели от защиты указывали на то, что руку у человека, принявшего яд, могло свести, и он схватил бутылку совершенно неестественным способом.

И еще один пункт остается без объяснения. Поведение самой Каролины на протяжении всего суда. Полагаю, теперь я понял, в чем дело.

Это действительно она взяла яд из моей лаборатории. Ее решение покончить с собой подтолкнуло Эмиаса совершить самоубийство. Будет логично предположить, что она, считая себя виновницей смерти мужа, приняла ответственность за убийство, пусть и не в том смысле, который приписал ей суд.

Думаю, все могло быть так, и вам будет нетрудно убедить в этом малышку Карлу. И тогда она сможет с легким сердцем выйти замуж за своего молодого человека и успокоиться, зная, что ее мать виновна только в одном: импульсивном порыве (не более того) покончить счеты с собственной жизнью.

Все это, увы, не то, о чем вы меня просили, – речь шла об отчете о событиях того трагического дня, какими они остались в моей памяти. Позвольте устранить это упущение. Я уже рассказал вам о дне, предшествовавшем смерти Эмиаса Крейла. Перехожу теперь к самому дню трагедии.

Встревоженный катастрофическим для моих друзей поворотом событий, я долго не мог уснуть, тщетно пытаясь придумать что-то такое, что предотвратило бы надвигающуюся беду, и лишь около шести часов утра забылся тяжелым сном. Я даже не слышал, как принесли чай, и только в половине десятого оторвался наконец от подушки, с чугунной головой и совершенно разбитый. Через некоторое время до меня донеслись какие-то звуки из комнаты под спальней, той самой, которую я использовал как лабораторию.

Здесь нужно сказать, что звуки эти вполне мог производить забравшийся в лабораторию кот. Спустившись вниз, я обнаружил, что оконная рама приподнята и по недосмотру оставлена в таком положении со вчерашнего дня. Упоминаю об этом эпизоде лишь для того, чтобы объяснить, как я оказался в лаборатории.

Одевшись, я сразу же прошел туда и, оглядывая полки, заметил, что бутылка с кониином слегка сдвинута и выступает из общего ряда. Присмотревшись, я обнаружил, что уровень жидкости в ней значительно понизился. Накануне бутылка была практически полна – теперь же жидкости в ней осталось меньше половины.

Я закрыл окно, вышел и запер за собой дверь. Происшествие расстроило меня и сбило с толку. В такие моменты, надо признаться, мои мыслительные процессы замедляются. Беспокойство переросло в тревогу, за которой последовал прилив страха. Опрос прислуги ни к чему не привел – в лабораторию, по их утверждению, никто не входил. Поразмышляв еще немного, я решил позвонить брату и спросить его совета.

Филипп сообразительнее меня и, осознав серьезность моего открытия, велел тотчас прийти и проконсультироваться с ним.

По дороге из дома мне встретилась мисс Уильямс, которая искала свою сбежавшую ученицу. Я заверил ее, что не видел Анжелу и в моем доме ее не было. Наверно, мисс Уильямс заметила, что я немного не в себе, потому что посмотрела на меня с любопытством. Рассказывать ей о случившемся я не собирался, а потому, посоветовав поискать беглянку в саду – у нее была там любимая яблоня, – торопливо спустился к причалу, сел в лодку и переправился на веслах через залив.

Брат уже ждал меня там.

Мы вместе поднялись к дому по известной вам тропинке. Будучи знакомым с топографией поместья, вы понимаете, что, проходя под стеной Батарейного сада, мы слышали, о чем там говорили.

Я к разговору не прислушивался и понял только, что Каролина и Эмиас разошлись во мнении и спорят о чем-то.

Никаких угроз с ее стороны я, разумеется, не услышал. Речь шла об Анжеле, и Каролина просила отсрочить ее отъезд в школу за границей. Эмиас же твердо стоял на своем и раздраженно кричал, что все улажено и он сам ее проводит.

Мы уже поравнялись с калиткой, когда она отворилась, и из сада вышла Каролина, немного взбудораженная, но не более того. Рассеянно улыбнувшись нам, она сообщила, что говорила с Эмиасом об Анжеле. В ту же минуту на тропинке со стороны дома появилась Эльза, а поскольку Эмиас вполне определенно выразил желание поработать в спокойной обстановке, то мы продолжили путь наверх.

Впоследствии Филипп нещадно ругал себя за то, что мы сразу, без отлагательств не предприняли никаких действий и потеряли время.

Не могу согласиться с ним. Ничто не указывало на то, что в этот самый момент замышляется убийство, и у нас не было ни малейших оснований предполагать это. (Более того, теперь я уверен в том, что оно и не замышлялось.) Конечно, нам нужно было наметить какой-то курс действий, но я по-прежнему считаю, что для начала нам следовало детально все обсудить и решить, что делать дальше.

Раз или два я ловил себя на том, что начинаю сомневаться в своей правоте. А если ошибся? Действительно ли бутылка была пуста накануне? Я не отношусь к тем, кто (как мой брат Филипп) всегда и во всем уверен. Бывает, память подводит. Частенько случается так, что, вроде бы положив какую-то вещь в одно место, позднее находишь ее в другом. Чем больше я думал о бутылке с кониином – была она полна или нет? – тем сильнее одолевали меня сомнения. Все это раздражало Филиппа, который уже начал терять терпение и злиться. Продолжить начатый разговор мы так и не смогли и в конце концов молча согласились отложить его до после ланча. (Замечу, что при желании я всегда мог зайти в Олдербери на чай.)

Уже после ланча Анжела и Каролина принесли нам пиво. Я спросил у Анжелы, о чем она думает, сбегая от занятий, и предупредил, что мисс Уильямс вышла на тропу войны. Она ответила, что ходила купаться и вообще не видит смысла штопать страшенную старую юбку, поскольку в школу в любом случае поедет со всем новым.

Видя, что возможности поговорить с Филиппом наедине в ближайшее время не представится, я решил прогуляться и еще раз хорошенько обдумать сложившуюся ситуацию.

Над Батарейным садом – как я показывал вам – есть полянка, где в то время стояла старая скамейка. Расположившись там, я закурил и погрузился в раздумья, между прочим наблюдая за позировавшей Эмиасу Эльзой.

Думая об Эльзе, я всегда вспоминаю ее такой, какой она была в тот день. В желтой рубашке, темно-синих брюках и накинутом на плечи пуловере, девушка сидела неподвижно, приняв предписанную позу. Ее лицо лучилось юностью и здоровьем. Звонким, счастливым голосом она говорила о будущем.

Только не подумайте, что я подслушивал. Вовсе нет. Эльза видела меня. Они оба, она и Эмиас, знали, что я там, на поляне над ними. Эльза даже помахала рукой и пожаловалась на Эмиаса, который совсем не дает ей отдохнуть, а она уже окоченела. Эмиас пробурчал, что он, мол, окоченел еще сильнее и у него мышечный ревматизм. «Бедный старичок!» – усмехнулась Эльза, а он сказал, что ей достанется скрипучий инвалид.