Грэм взял свой холст и понес его ближе к свету. Художник сдвинул брови и провел по шероховатой поверхности большим пальцем.

– Забавно, – протянул он. – Нет впечатления целостности. Сколько людей видело этот набросок, Уимзи?

– Только я и полицейские. Ну и окружной прокурор.

– А… Ну ладно. Знаете, я бы сказал… если бы я не знал, что это такое…

– Продолжайте.

– Я бы сказал, что это нарисовал я сам. Складывается ощущение, что здесь перемешались разные стили. Посмотри на эти камни в реке, Уотерс, и на тень под мостом. Слишком много холодных сине-зеленых оттенков, что нехарактерно для Кэмпбелла. – Он отставил холст на расстояние вытянутой руки. – Выглядит так, будто он экспериментировал. Чувствуется какое-то отсутствие свободы, скованность.

Уотерс подошел ближе и ответил:

– Понимаю, Грэм, что ты имеешь в виду. Какие-то словно бы неумелые мазки. Нет, не совсем так. Скорее неуверенные. И это неподходящее слово. Неискренние. Вот! Впрочем, данная особенность мне никогда не нравилась в работах Кэмпбелла. Издалека выглядит эффектно, но когда начинаешь присматриваться, не выдерживает никакой критики. Я называю это типично кэмпбелловским стилем. Бедняга Кэмпбелл! Вечно полон кэмпбеллизмов.

– Да, – кивнул Грэм. – Это напомнило, как одна моя хорошая знакомая сказала про «Гамлета»: «Он весь состоит из цитат».

– А вот Кит Честертон говорит, – вставил Уимзи, – что большинство людей с узнаваемым стилем порой создают произведения, напоминающие пародии на самих себя. Он, в частности, приводит пример поэта Суинберна. Вот это: «От лилий и томлений добродетели к восторгам и розам порока». Полагаю, художники пользуются аналогичным приемом. Хотя я, конечно, совершенно в этом не разбираюсь.

Грэм взглянул на его светлость, открыл рот, чтобы что-то сказать, а потом снова закрыл.

– Ладно, хватит! – воскликнул Уотерс. – Если мы хотим скопировать эту ужасную мазню, то давайте начнем. Отсюда хорошо видно? Краски я положу на стол. И прошу тебя, не швыряй их на пол. Что за отвратительная привычка?

– Ничего я не швыряю! – возразил Грэм. – Я аккуратно убираю краски в свою шляпу, если она у меня не на голове, а если на голове, то складываю рядом с собой на траву. И никогда не разыскиваю краски в сумке, где они валяются вперемешку с сэндвичами. Просто чудо, что ты еще ни разу не наелся краски и не нанес на холст паштет из сельди.

– Я не кладу сэндвичи в сумку с рисовальными принадлежностями, а убираю в карман. В левый. Можешь считать меня неаккуратным, но я всегда знаю, где что лежит. А вот Фергюсон кладет в карманы тюбики с краской, поэтому его носовые платки выглядят хуже тряпок для вытирания кистей.

– Это лучше, чем ходить в одежде, усыпанной крошками, – не унимался Грэм. – Я уж не говорю про тот случай, когда миссис Маклеод решила, будто засорилась канализация, и уж только потом догадалась, что вонь исходит от твоей старой рабочей блузы. Что это было? Ливерная колбаса?

– Раз допустил оплошность. Может, ты думаешь, что я буду, как Гоуэн, таскать с собой непонятное приспособление – нечто среднее между корзиной для пикника и коробкой для красок, – в котором есть отделения как для тюбиков с краской, так и для портативного чайника?

– Да наш Гоуэн просто хвастун. Помнишь, как я вскрыл его корзину и положил в каждое отделение по маленькой рыбке?

– Да уж, помню я, как он разбушевался, – протянул Уотерс. – Из-за рыбного запаха Гоуэн не мог пользоваться этой корзинкой целую неделю. А еще он перестал рисовать, поскольку моя проделка выбила его из привычного ритма. Так он заявил.

– Гоуэн весьма методичный человек, – произнес Грэм. – Я, например, точно ручка Уотермана, работаю в любых условиях, но у него все должно быть по порядку. Впрочем, хватит о нем. Я сейчас как рыба, выброшенная на берег. Мне не нравятся твои мастихин и палитра, а мольберт и вовсе ужасен. Но не надейтесь, что эти мелкие неудобства выбьют меня из колеи. Секундомер под рукой, Уимзи?

– Да. Вы готовы? Раз, два, три – начали!

– Кстати, хочу спросить. Вы ведь наверняка не объясните, каким образом отразится на нас данный эксперимент? За что нас приговорят к повешению: за то, что нарисовали картину слишком быстро, или за то, что делали это слишком медленно?

– Я пока не решил, – ответил Уимзи. – Но, думаю, чем меньше вы будет мешкать, тем лучше.

– Вообще-то этот эксперимент нечестный, – заметил Уотерс, смешивая синюю и белую краски, чтобы получить оттенок утреннего неба. – Копировать чью-то работу совсем не то же самое, что рисовать самому. Копировать гораздо быстрее.

– Медленнее, – возразил Грэм.

– В любом случае это отличается от привычного процесса.

– Проблема в технике, – сказал Грэм. – Я не привык так много работать мастихином.

– А мне это несложно, – отозвался Уотерс. – Я и сам часто им пользуюсь.

– Я тоже раньше пользовался, – произнес Грэм, – но в последнее время перестал. Полагаю, мы не должны в точности передавать каждый мазок? Что скажете, Уимзи?

– Если ты будешь пытаться повторить все точно, процесс замедлится, – заметил Уотерс.

– Освобождаю вас от этой необходимости, – проговорил Уимзи. – Мне лишь нужно, чтобы вы использовали примерно такое же количество краски, как на образце.


Художники трудились в полной тишине, а его светлость беспокойно расхаживал по студии, переставляя предметы и насвистывая отрывки из произведений Баха. За час Грэм опередил своего соперника, однако на его холсте оставалось еще много незаполненного места по сравнению с оригиналом. Через десять минут Уимзи расположился за спинами художников и принялся наблюдать за их работой. Уотерс разнервничался, счистил часть краски, нанес ее снова, а потом выругался:

– Мне бы хотелось, чтобы вы отошли подальше.

– Нервы натянуты как струны, – отпустил Уимзи хладнокровное замечание.

– Что такое, Уимзи? Мы не укладываемся по времени?

– Не совсем так, но близко к этому.

– Мне понадобится еще примерно полчаса, – заметил Грэм. – Но если вы будете нервировать меня, то провожусь дольше.

– Не обращайте на меня внимания. Просто делайте свое дело. Даже если потраченное вами время не совпадет с моими расчетами, ничего страшного.

Очередные полчаса истекли. Грэм перевел взгляд со своей работы на оригинал и произнес:

– Вот. Это максимум, на что я способен. – Он бросил палитру на стол и потянулся.

Уотерс посмотрел на работу соперника.

– Ты опередил меня по времени, – произнес он, продолжая рисовать.

Прошло еще пятнадцать минут, прежде чем Уотерс объявил, что закончил. Уимзи приблизился к мольбертам, чтобы оценить результат. Грэм и Уотерс последовали его примеру.

– В целом получилось неплохо, – заметил Грэм, прикрыв глаза и внезапно наступив Уимзи на ногу.

– Вон то место на мосту получилось отлично, – одобрительно произнес Уотерс. – Совсем по-кэмпбелловски.

– А твой ручей лучше, чем у меня и чем у Кэмпбелла, – ответил Грэм. – И все же я считаю, что в данном конкретном случае какие-либо художественные навыки были совершенно неважны.

– Абсолютно с вами согласен, – ответил внезапно повеселевший Уимзи. – Я вам признателен. Идемте пропустим по стаканчику. Мне хочется отпраздновать окончание эксперимента.

– Что? – воскликнул Уотерс, лицо которого вдруг побагровело, а потом сделалось белым точно полотно.

– Почему? – спросил Грэм. – Вы хотите сказать, что вычислили преступника? Это один из нас?

– Да, – кивнул Уимзи. – Думаю, что вычислил. И должен был сделать это уже давно. Вообще-то я и без того не слишком сильно сомневался, но теперь знаю наверняка.

Рассказ Гоуэна

– Вам звонят из Лондона, сэр, – сказал констебль.

Инспектор Макферсон поднял трубку.

– Это инспектор Макферсон из Керкубри? – раздался женский голос.

– Да.

– Минуточку, пожалуйста. Вас соединяют.

– Это полицейский участок Керкубри? – зазвучал мужской голос. – Я говорю с инспектором Макферсоном? Это Скотленд-Ярд. Минуту, пожалуйста.

Снова пауза, а затем:

– Это инспектор Макферсон? Доброе утро. Это старший инспектор Паркер из Скотленд-Ярда. Как дела?

– Все хорошо, благодарю вас, сэр. А как вы?

– Прекрасно, спасибо. А знаете, инспектор, мы ведь разыскали вашего человека. Он явился к нам с весьма занимательным рассказом. Правда, не совсем таким, какого ожидали вы. Однако полученная о него информация очень важна. Вы приедете взглянуть на него или отправить его к вам? А может, лучше прислать вам копию допроса, пока он находится у нас?

– Что же он рассказал?

– Признался в том, что встретился с Кэмпбеллом на дороге той злополучной ночью. Как и в том, что подрался с ним. Однако он утверждает, что не убивал его.

– Ну, это вполне ожидаемо. Какова же его версия событий?

На другом конце провода длиной в четыре сотни миль раздался смех.

– Он говорит, что не причинил Кэмпбеллу никакого вреда. Мол, вы все неверно истолковали. А еще утверждает, что трупом в машине был он сам.

– Что?

– Говорит, что трупом был он сам. То есть Гоуэн.

– Вот черт! – громко воскликнул инспектор, забыв о приличиях, и Паркер снова рассмеялся.

– Гоуэн уверяет, что Кэмпбелл избил его и оставил на дороге.

– Неужели, сэр? Да, мне лучше приехать. Задержите его до моего приезда?

– Сделаем все, что в наших силах. Вы же не собираетесь предъявить ему обвинение?

– Нет. Лучше пока с этим подождать. Наш начальник разрабатывает новую версию. А я приеду следующим поездом.

– Хорошо. Думаю, он не станет возражать, чтобы вас дождаться. Насколько я понял, он боится только одного: возвращения в Керкубри. В общем, договорились. Ждем вас. Как там лорд Питер Уимзи?