— Вы ведь, кажется, назвали себя добропорядочным немцем.

Халлер усмехнулся:

— Я стар. И могу позволить себе роскошь пессимизма.

— Все-таки на вашем месте я бы остался в Персии и предавался этой роскоши издалека.

— К сожалению, климат там неподходящий — то слишком жарко, то слишком холодно. Моей жене приходилось особенно тяжело. Вы военный, мистер Грэхем?

— Нет. Инженер.

— Это почти то же самое. У меня сын — военный. Давно служит в армии. Никогда не понимал, отчего у меня такой сын. В четырнадцать лет он презирал меня за то, что у меня нет боевых шрамов. Англичан он, боюсь, тоже презирал; мы одно время жили в Оксфорде — я выполнял там кое-какую работу. Красивый город! Вы из Лондона?

— Нет, с севера.

— Я ездил в Лидс и Манчестер. Но Оксфорд мне больше по душе. Сам я живу в Берлине — город ничуть не хуже Лондона. — Он посмотрел на руку Грэхема: — Вы недавно поранились?

— Да. По счастью, равиоли удобно есть и левой рукой.

— Этого у них не отнимешь. Не хотите ли вина?

— Спасибо, не надо.

— Мудро. Лучшие итальянские вина из Италии не вывозят. — Он понизил голос: — А вот и последние пассажиры.

В салон вошли двое — по-видимому, мать и сын. Женщина — без сомнения, итальянка, — лет пятидесяти, с бледным, исхудалым лицом, держалась так, словно страдала тяжелой болезнью. Симпатичный юноша лет восемнадцати заботливо подвел ее к столу и глянул исподлобья на Грэхема, которому пришлось встать, чтобы выдвинуть женщине ее стул. Оба были одеты в черное.

Халлер приветствовал их по-итальянски; юноша коротко ответил, женщина молча кивнула. Мать и сын принялись шепотом обсуждать меню; они, как видно, не хотели, чтобы их тревожили разговором.

За соседним столом раздавался голос Хозе.

— Война! — рассуждал Хозе по-французски с густым акцентом. — При ней людям трудно зарабатывать деньги. Да пускай Германия возьмет себе всю территорию, какую пожелает. Пускай подавится. А мы поедем в Берлин и погуляем там в свое удовольствие. Глупо сражаться. Не по-деловому.

— Ха! — воскликнула француженка. — И это говорите вы — испанец! Ха! Очень мило. Великолепно!

— Я в Гражданской войне не примкнул ни к одной из сторон, — парировал Хозе. — У меня есть дело, я им зарабатываю на жизнь. А они там с ума посходили. Мне в Испании делать было нечего.

— Война — это ужасно, — вставил мистер Куветли.

— Но если бы победили красные… — начал француз.

— Ну да! Если бы победили красные… — перебила его жена. — Они же безбожники. Сжигали церкви, ломали святые образы и утварь, насиловали монахинь, убивали священников!

— Очень трудно зарабатывать деньги, — упрямо повторил Хозе. — Я знал одного человека в Бильбао. У него был крупный бизнес; пришла война — и ничего не осталось. Идиотская штука — война.

— Устами болвана глаголет истина, — пробормотал Халлер. — Я, пожалуй, пойду проведать жену. Прошу меня извинить.

Остаток ужина Грэхем провел, по существу, в одиночестве. Халлер не возвратился, мать и сын на другом краю стола ели, склонив головы над тарелками. Казалось, они погружены в общую скорбь; Грэхем чувствовал себя так, словно вторгся во что-то личное. Покончив с едой, он вышел из салона, надел пальто и отправился на палубу подышать перед сном свежим воздухом.

Огни берега теперь горели далеко; корабль тихо плыл по ветру. Грэхем обнаружил трап, ведущий на шлюпочную палубу, поднялся и постоял немного, укрывшись от ветра за вентиляционной трубой. Внизу матрос с фонарем подбивал клинья, закреплявшие брезент над люками. Вскоре он закончил работу и ушел, оставив Грэхема размышлять, чем заняться во время плавания. Надо будет завтра достать в Афинах книг. Копейкин говорил, что пароход пристанет в Пирее примерно в два часа дня, а отчалит в пять — достаточно времени, чтобы съездить на трамвае в Афины, купить английских сигарет и книг, отправить телеграмму Стефани и снова вернуться в порт.

Он зажег сигарету, решив, что выкурит ее и уйдет спать, но едва отбросил спичку, как увидел на палубе Хозе и Жозетту. Отступать было поздно: они уже заметили Грэхема и шли к нему.

— Вот вы где, — с укором сказала Жозетта. — Это Хозе.

Хозе, одетый в плотно облегающее черное пальто и мягкую серую шляпу с загнутыми полями, неохотно кивнул.

— Enchant, Monsieur,[32] — вымолвил он с видом занятого человека, у которого отнимают время.

— Хозе не говорит по-английски, — объяснила Жозетта.

— Ему совсем и не обязательно. — Грэхем перешел на испанский: — Рад познакомиться, сеньор Галлиндо. Я получил большое удовольствие от вашего с женой танца.

Хозе резко рассмеялся:

— Ерунда. Место там гнусное.

— Хозе все сердится, что Коко — негритянка со змеей, помните? — получила от Сергея больше денег, чем мы, хотя мы были главной приманкой для зрителей.

Хозе произнес по-испански нечто непечатное.

— Она любовница Сергея, — продолжила Жозетта. — Вы улыбаетесь, но так оно и есть. Хозе может подтвердить.

Хозе издал губами громкий звук.

— Хозе дурно воспитан. Но насчет Сергея и Коко — это правда. История ужасно смешная. Вышла потеха с Фиджи, питоном, — Коко его очень любит и всегда брала с собой в постель. А Сергей не знал; Коко рассказывала, что он грохнулся в обморок, когда обнаружил Фиджи в кровати. Коко заставила Сергея удвоить ей плату, прежде чем согласилась, чтобы змея спала одна у себя в корзинке. Сергей не дурак — даже Хозе признает, что не дурак. Но Коко из него веревки вьет. У нее сильный характер.

— Сергею надо ей хорошенько врезать, — сказал Хозе.

— Фу, как пошло! — Жозетта повернулась к Грэхему: — А вы — неужели с ним согласны?

— У меня мало опыта общения с женщинами-змеями.

— Вот! Вы не хотите отвечать. Все вы, мужчины, такие.

Похоже, Жозетта забавлялась над Грэхемом; он начал чувствовать себя глупо.

— Вы раньше плавали этим рейсом? — спросил Грэхем у Хозе.

Тот подозрительно глянул и ответил:

— Нет. А что? Вы плавали?

— Нет-нет.

Хозе закурил.

— У меня этот корабль уже в печенках сидит, — объявил он. — Скучный, грязный и страшно трясется. И каюты слишком близко к сортиру. В покер играете?

— Играл, но не очень хорошо.

— Я же вам говорила! — воскликнула Жозетта.

— Она думает, раз я выигрываю — значит, жульничаю, — кисло произнес Хозе. — А мне плевать, что она думает. Никто не заставляет людей со мной играть; так чего же они орут как резаные, когда проигрывают?

— В самом деле, — признал Грэхем, — нелогично.

— Хотите — сыграем сейчас. — В голосе Хозе звучал вызов.

— Если вы не против, отложим до завтра. Я сегодня утомился; мне уже пора в постель.

— Так быстро! — Жозетта недовольно сморщила нос и перешла на английский: — На всем корабле один-единственный интересный пассажир, и тот уходит спать. Плохо это. Да, вы дурно себя ведете. Зачем за ужином сидели с немцем?

— Он не возражал — да и с чего ему возражать? Очень умный и приятный старик.

— Он же немец. Для вас ни один немец не должен быть умным и приятным. Французы правильно сказали: вам, англичанам, это все — пустяки.

Хозе вдруг повернулся на каблуках.

— Английскую речь слушать скучно. К тому же я промерз. Пойду глотну бренди.

Грэхем начал было извиняться, но Жозетта его оборвала:

— Он сегодня не в духе. Думал, на корабле будут молоденькие девушки, на которых можно поглазеть. Он всегда имеет успех у молоденьких — и у старух.

Она сказала это громко, по-французски; Хозе, успевший дойти до ступенек трапа, обернулся и рыгнул. Потом он спустился.

— Я рада, что он ушел. Манеры у него скверные. — Жозетта глубоко вздохнула, подняла голову и поглядела на облака. — Такая чудесная ночь. Не понимаю, почему вы хотите уйти в каюту.

— Я очень устал.

— Но не настолько же, что не можете пройтись со мной по палубе.

— Нет, конечно.

В одном углу палубы, под мостиком, было совсем темно; Жозетта остановилась там, неожиданно повернулась лицом к Грэхему и прислонилась к поручням.

— Вы, наверно, сердитесь на меня?

— Господи! Нет. С чего бы?

— Из-за того, что я нагрубила вашему маленькому турку.

— Он не мой маленький турок.

— Но вы все-таки сердитесь?

— Конечно, нет.

Она вздохнула:

— Загадочный вы человек. Я до сих не знаю, почему вы плывете с нами, а хотела бы знать. Не потому ведь, что дешево: костюм на вас дорогой.

Грэхем не различал лица Жозетты — лишь смутные очертания, — но чувствовал аромат ее духов и запах старого мехового манто.

— Не пойму, отчего вас это интересует.

— Но ведь сами видите: интересует.

Жозетта придвинулась на пару дюймов. Он знал, что если захочет, может поцеловать ее и она ответит на поцелуй. Еще он знал, что одним поцелуем дело не кончится — это будет знак, что между ними завязались некие отношения. Грэхем сам удивился, что не отбросил с ходу такие мысли; мягкие, пухлые губы Жозетты манили его. Усталый и замерзший, он ощущал рядом тепло ее тела. Не будет никакого вреда, если…

— Вы едете через Модан? — спросил Грэхем.

— Да. Почему вы спрашиваете? Это обычная дорога в Париж.

— Когда доберемся до Модана, я расскажу, почему сел на пароход — если вам еще будет интересно.

Она отвернулась, и они пошли дальше.

— Может, это и не так важно. Не думайте, что я чересчур любопытна. — Они дошли до трапа. Поведение Жозетты заметно изменилось: теперь она смотрела на Грэхема с дружеской заботой. — Да, мой дорогой, вы утомились. Зря я вас тут задержала. Теперь погуляю одна. Доброй ночи.

— Доброй ночи, сеньора.

Она улыбнулась: