– О Луиза, дорогуша, да ты никак располнела!

Рейчел вышла из комнаты, пробормотав что-то насчет чая, и тут же убедилась, что Джулиус ведет себя точно так же – кричит из библиотеки дворецкому, который стал совсем туг на ухо:

– Эй, негодяй ты старый, эти чертовы слуги что, совсем тебя не слушаются? Скажи кому-нибудь, чтоб принесли мне виски с содовой – мне что, нужно орать, пока я не охрипну?

– Джулиус, Джулиус, пожалуйста, не надо, не могу такое слышать, – сказала Рейчел.

Но стало еще хуже: Джулиус похлопал Муна по плечу, забыв свой гнев, рассмеялся и неожиданно перешел на доверительный тон:

– Как тебе мисс Габриэль? Не правда ли, красавица?

Мун засеменил к двери, кланяясь по дороге и стараясь не смотреть на Рейчел.

Она думала о том, что подобное поведение было бы немыслимо в ее родительском доме, в кругу Дрейфусов, и уж тем более со стороны бедного отца с его изысканными манерами. Она с неудовольствием подумала, что вовсе не радуется предстоящему ужину. Будет невыносимо, если Джулиус и Габриэль скажут что-нибудь ужасное в присутствии слуг. Возможно, не стоило предлагать Габриэль ужинать внизу.

Рейчел хотелось уединения, и после чая она до самого ужина закрылась в будуаре: ей нужно было закончить вышивку, а после она провела безмятежный час за чтением «Размышлений» Марка Аврелия[53]. Все-таки будет приятно поговорить с Габриэль о книгах и картинах. Прозвучал гонг к ужину, и Рейчел направилась в гардеробную в южном крыле. Из холла доносились голоса, смех, звонкое постукивание кия. Джулиус и Габриэль играли в бильярд.

Уже переодевшись и ожидая в библиотеке второго гонга, она вдруг подумала, что не знает, в чем выйдет к ужину Габриэль. Она перебирала в уме дочкины платья, но возможно, та купила себе какое-нибудь платьице в Италии.

Первым, как всегда в бархатном смокинге, появился Джулиус. Он был в отличном настроении и тихонько что-то напевал.

– Где Габриэль? – спросил он.

– Сейчас спустится, – ответила Рейчел с некоторым раздражением. – Ты что, ни минуты без нее не можешь?

– Нет, – искренне рассмеялся он, не уловив иронии.

И вот наконец, через три минуты после гонга, она появилась. Рейчел собиралась нахмуриться и указать ей взглядом на часы, но не могла оторвать глаз от Габриэль – ее дитя, ее дочь была невероятно хороша в черном бархатном платье и с ниткой жемчуга на шее. Золотистые, с рыжеватым отливом, волосы были зачесаны назад, открывая уши с жемчужными сережками – они не очень шли к этому наряду, да и платье доходило ей до лодыжек, из-за чего она выглядела в нем гораздо старше своего возраста, самое меньшее – лет на восемнадцать.

– О! Какая же ты красавица! Что с тобой такой делать? – воскликнул Джулиус, и Рейчел подумала, что эти слова прозвучали неуместно по отношению к ребенку.

Габриэль улыбнулась и вальяжно подошла к родителям.

У Рейчел возникло ощущение, что дочь тщательно спланировала свой выход.

– Тебе нравится, мамочка? – спросила она. – Думаю, талия должна быть чуть выше и в бедрах надо бы чуть поуже.

– Ты выглядишь очень мило, дорогая, – ответила Рейчел. – Но тебе еще слишком рано такое носить. Если укоротить платье на несколько дюймов и сделать бархатную ленту вокруг…

– Чушь! – грубо оборвал ее Джулиус. – Нет ничего такого, что Габриэль рано носить. Она выглядит именно так, как надо. Я бы ни на йоту ничего не менял. Она не ребенок.

– Ей всего пятнадцать, – возразила Рейчел.

– Моя дорогая, – сказал Джулиус. – В Алжире у девушек в пятнадцать лет уже перебывало с полдюжины мужчин.

Рейчел ничего не ответила. Как вульгарно со стороны Джулиуса так говорить. Но Габриэль даже не покраснела.

– Пойдемте ужинать, – позвала Рейчел. – Мы и так на пятнадцать минут опоздали.

К ее облегчению, из-за слуг большинство разговоров за столом велось на французском. То, что Габриэль так легко на нем разговаривает, было несказанной радостью для Джулиуса. Они говорили так быстро, что Рейчел трудно было поспевать за ними, хотя она всегда считала себя образованной женщиной.

К тому же то был не академический французский язык, а нечто похожее на просторечие.

– Оставьте французский хоть на минутку, – взмолилась Рейчел. – Вы мне слова вставить не даете. Расскажи еще об Италии, Габриэль. Как тебе галерея Уффици во Флоренции? Видела прекрасные работы Фра Анжелико?

– Не люблю примитивистов, – ответила Габриэль. – Какие-то плоские и слишком холодные. Флорентийцы мне вообще не понравились. Для меня самое важное – обилие цвета, чтобы плоть действительно была похожа на плоть и картина казалась живой. Тициан, Корреджо и еще один художник – у него такие сочные оттенки алого. Не помню имя, а, Джорджоне.

– Понятно. Надо будет перечитать «Историю искусств», когда вернемся в город. И в Национальную галерею вместе сходим. А как тебе Форум? Прекрасен?

– Рим мне понравился, – ответила Габриэль. – Кстати, я там это платье и купила. А Форум… Даже не знаю, мертвое искусство меня не интересует. Его изучение кажется мне бесполезным. Разумеется, мы не пропустили ни одной церкви и ни одной галереи… Синьорина бы не позволила. Но когда говорят «Рим», я вспоминаю не собор Святого Петра, не картины Рафаэля и не Колизей, а безумную карнавальную ночь перед постом[54]. Я подружилась с девушкой-итальянкой по имени Мария; мы сбежали от синьорины и смешались с толпой. Разумеется, мы были в масках и все время держались друг друга. Я никогда в жизни не пила, а тут будто бы опьянела. Представь: тысячи людей хором поют и кричат, воздух наполнен теплым, густым запахом цветов, вина, возбужденных тел. А ночь такая темная, небо похоже на черный бархат, только факелы пылают желтым огнем над толпой. Из окна высунулась девушка с черными, как спелые ягоды терна, глазами. Она бросила алый цветок мужчине внизу, тот рассмеялся и полез к ней наверх, а потом они закрыли окно. Очень хорошо понимаю, что они чувствовали.

На несколько мгновений за столом воцарилась тишина, а потом Рейчел с напускным оживлением воскликнула:

– Надо же!

А сама при этом думала, понимает ли дочь, о чем рассуждает. Весь ее рассказ звучал несколько странно, но Джулиус смотрел на Габриэль поверх бокала так, будто хорошо понимал, о чем она говорит.

– Самое лучшее в Италии – Венеция, – продолжала Габриэль. – Только мы туда попали не в сезон. Давай как-нибудь поедем туда, папа́. Тебе очень понравится в Венеции.

От Рейчел не ускользнуло то, что дочь обращается к отцу, как к ровне.

– Да, обязательно надо съездить, – согласился Джулиус. – В Венецию и еще на Греческие острова, на побережье Далмации, в Центральную Европу и на Средиземное море, – пожалуй, надо запланировать поездку на юг этой осенью и зимой. Что скажешь?

– Джулиус, дорогой, не забивай ей голову всей этой чепухой, – вставила Рейчел. – Габриэль сможет все это увидеть после того, как выйдет в свет, к тому же ее образование еще не закончено. Я подумываю о Париже на год с сентября.

– Я сам покажу ей Париж, – засмеялся Джулиус. – Ей там очень понравится, уверяю тебя.

– А будет здорово, если папа́ сам завершит мое образование, – сказала Габриэль, подняв брови.

Они оба рассмеялись заговорщицким смехом.

– Не глупи, Джулиус, – сказала Рейчел резко, расстроенная тем, что пришла в раздражение. – Габриэль еще учиться по меньшей мере два года.

На этот раз Джулиус не засмеялся; он смотрел на жену, сузив глаза и поджав губы.

– Это мое дело, – бросил он, постукивая пальцами по столу. – Я решил, что Габриэль получила образование, которое ей необходимо. До этого момента ею занималась ты, теперь она – моя. И не спорь, я лучше знаю.

Чтобы не потерять самообладания, Рейчел стиснула руки, до боли впившись ногтями в ладони. По тону Джулиуса было понятно, что решение окончательное. Теперь он совсем избалует Габриэль, и они станут посмешищем для всех друзей. Девочка получит такое воспитание! Затем негодование Рейчел резко утихло. Она так расстроилась, что у нее не было сил спорить. А еще эта головная боль, приближение которой она чувствовала весь день. Ни Джулиус, ни Габриэль, конечно, не будут возражать, если она рано ляжет спать. Им все равно, она им не нужна, им с ней скучно, она портит им все веселье.

Рейчел встала со стула и произнесла надтреснутым голосом:

– Я пойду наверх, голова раскалывается.

Но они не слушали, уже забыв о ее существовании. Джулиус потянулся через стол к руке Габриэль.

– Посмотри, какие у тебя пальцы, – сказал он. – Все же удивительная вещь эта наследственность. У тебя руки, как у моего отца. Но во всем остальном ты – Блансар до мозга костей!


Последующие три года Джулиус Леви с упоением предавался расточительности. Несмотря на свое богатство, прежде он никогда не ощущал того удовольствия, которое приходит от бездумного потакания своим прихотям. Они с Рейчел жили богато, можно даже сказать – в роскоши. Джулиус был миллионером и не собирался жить по-другому – зависть окружающих доставляла ему злорадное удовольствие.

Открыв же для себя заново, что у него есть дочь, он полностью отбросил инстинкт накопительства, который сидел в нем с юности; если бы Габриэль вздумалось разжечь огонь в камине тысячефунтовой банкнотой, он бы и тогда не стал возражать – лишь бы дочери было весело.

В ту первую осень она высказала желание выезжать на охоту, так что «гран-тур»[55], естественно, отложили. Был куплен дом в Лестершире[56], где в конюшне было с десяток лошадей на выбор. Иногда Джулиус сопровождал Рейчел верхом, иногда ехал за ней на автомобиле. В ту зиму семейство Леви почти постоянно жило в Мелтоне, а Джулиус выезжал в Лондон только по особо срочным делам.

Весной, с открытием сезона скачек, у Габриэль возникло настоятельное желание завести лошадей, о чем она тут же твердо заявила отцу:

– Папа́, нам нужно заняться этим серьезно. Лучший тренер, лучшие жокеи, лучшие лошади. А иначе будет не так весело. Ты же придумаешь что-нибудь, да, папа́?