– Нет, – вспыхнула она. – Кузен однажды повел себя дерзко, но мне… мне все это ненавистно.

– Правда? – спросил он. – Поверьте мне на слово, вы ошибаетесь.

Он поднял ее на руки, перенес на диван и целовал минут пять. Потом поглядел на часы и увидел, что опаздывает на встречу.

– Вам нужно много такого, – сказал он. – Но я не могу сейчас остаться. Подождете до сентября. Ну как, все решено? Поженимся на второй неделе сентября, числа пятнадцатого, раньше не могу. Устроит?

– Да, – сказала она.

– Счастлива?

– Да.

Он поднял бровь и посмотрел на нее, раскрасневшуюся и слегка растрепанную.

– Так и должно быть.

С этими словами он распахнул дверь и крикнул вниз Саймондсу, чтобы тот нашел ему кеб.


Джулиус и Рейчел поженились четырнадцатого сентября тысяча восемьсот девяносто четвертого года.

Церемония бракосочетания прошла в большой синагоге на Грейт-Портленд-стрит, а свадебный прием – в особняке на Портленд-плейс. Уолтер Дрейфус был известным человеком с обширным кругом друзей, а посему свадьба его дочери считалась важным событием в светской жизни Лондона.

О женихе, Джулиусе Леви, было мало что известно. Родом вроде бы из Франции, весьма загадочен, денег куры не клюют, а еще необычайно амбициозен, и у него блестящее будущее, так что все сошлись во мнении, что Рейчел Дрейфус сделала хорошую партию.

Ее семейство было довольно, а Уолтер Дрейфус испытывал тайное облегчение оттого, что его дочь теперь хорошо обеспечена, так как самого его в последнее время изрядно беспокоило собственное финансовое положение. Конечно, зять ему достался несколько необычный, зато он богат и позаботится о Рейчел, а это самое главное.

Рейчел же была уверена, что, став женой Джулиуса, она сможет обуздать его нрав и изменить к лучшему.

«Ему нужна моя забота – он такой забавный и ведет себя во многом как иностранец», – говорила она самой себе, уже чувствуя себя умудренной жизнью, опытной женщиной, – ведь он же ее поцеловал.

Сама свадьба ее разочаровала, но она предпочла бы лучше умереть, чем признаться в этом самой себе. Когда она выходила из синагоги и садилась в экипаж, пошел дождь и испортил ее платье, а от свадебного приема отдавало какой-то фальшивой роскошью.

Отец, казалось, скрывал печаль за улыбкой, а Джулиусу так не терпелось поскорее покончить со всем этим и сбежать, что едва она покрасовалась перед подругами и разрезала свадебный торт, как он уже начал показывать ей знаками, что пора подняться наверх и переодеться.

«Не позволю себя торопить», – сказала она себе, запершись в спальне с маменькой и тетушкой и наряжаясь с особым тщанием.

Когда она спустилась вниз, такая статная, в новых мехах и большой шляпе, чувствующая себя степенной замужней дамой, оказалось, что почти все гости разъехались, и ее встречает только разгоряченный и шумный Джулиус в компании каких-то дружков-коммерсантов, и все они уже выпили изрядное количество шампанского.

– Enfin![40] – вскричал Джулиус. – Мы уж думали, ты спать улеглась.

За его словами последовал взрыв хохота. Как стыдно, как ужасно! Один из его подвыпивших друзей – самый неприятный тип еврея: вульгарный и грузный – фальцетом затянул популярную песенку, а следом Джулиус произнес какую-то скабрезность на французском.

На помощь ей пришел Руперт Хартман, дорогой Руперт Хартман – он увел ее от этого шумного сборища, проводил в экипаж и усадил рядом с ней Джулиуса, стыдя его за такое поведение и напоминая, чтобы не забыл взять билеты.

Всю дорогу до вокзала Джулиус распевал легкомысленные французские песенки – хорошо, что извозчик не понимал ни слова. Когда они прибыли на Ливерпуль-стрит[41], он дал извозчику слишком щедрые чаевые и, подмигнув, непонятно зачем сообщил ему:

– Мы только что поженились.

К счастью, весь вагон был в их распоряжении до самого Гарвича[42] – медовый месяц они собирались провести в Германии за осмотром замков долины Рейна (выбирала Рейчел), но Джулиус испортил новобрачной всю прелесть и романтику момента тем, что захотел опустить занавески и заняться с ней любовью, как только поезд отошел от станции. Что могло быть унизительнее? Рейчел едва не плакала. После этого неловкого и нелепого действа ей хотелось, чтобы ее поцеловали и утешили, но Джулиус уселся в противоположном углу, положил ноги на сиденье напротив и, совершенно перестав ее замечать, принялся исписывать цифрами листок бумаги.

К счастью для Рейчел, несмотря на катастрофическое начало, медовый месяц удался на славу. Германия была прекрасна, замки оказались именно такими, какими она их себе и представляла; молодоженов всюду окружала роскошь, а некоторое время спустя после первых попыток Рейчел обнаружила, что любовь Джулиуса дарит ей бесстыдное блаженство, и мир заиграл для нее новыми красками.

Она приехала в Лондон и в новый дом на улице Ханс-Кресент едва ли более мудрой, но, определенно, более снисходительной и терпимой к человеческим слабостям. Цветущая здоровьем и всем довольная, она не ждала от судьбы ни загадок, ни волнений и была готова к обычной жизни в качестве Рейчел Леви, сохранившей в себе, насколько это возможно, черты Рейчел Дрейфус.

Джулиус с бо́льшим, чем Рейчел, удивлением обнаружил, что супружество изменило его жизнь. В Рейчел ему не открылось ничего нового – она полностью соответствовала его ожиданиям, и жаловаться ему было не на что. Он сам избрал ее себе в жены, и она его устраивала. Открытие же состояло в том, что жена, дом, прислуга оказались приятными приобретениями. Сознание того, что ему подчиняются, что в доме он точно такой же хозяин, как и в кафе, что гости с завистью смотрят на его богатство и на его женщину, доставляло ему острое, прежде незнакомое удовольствие.

Приятно было, что за его столом сидят и открыто превозносят его те люди, которые лет десять назад даже не взглянули бы на него на улице. Они и тогда могли похвастаться благородным происхождением и воспитанием, у него же, бедного пекаря из Холборна, не было ничего, кроме неуемных амбиций. А теперь они ловят каждое его слово, толпятся вокруг, обращая к нему плоские бесцветные лица и протягивая алчные руки: бабочки и мотыльки, слетающиеся на пламя. А это их пустое чириканье: «Ах, дорогой Леви!», «Ах, дорогой Джулиус!», «Разумеется, вы должны быть там вечером – без вас будет совсем не то!», «Ах, Рейчел, уговорите же вашего великолепного мужа хотя бы ненадолго забыть о работе!».

Он купил их расположение. Они слетаются на его деньги, как мухи на мед, потому что его звезда взошла, потому что он выиграл и добился успеха. Их слова – лишь бессмысленное блеяние; на самом деле он им не нравится, они его боятся. Охваченные страхом, они сплетничают у него за спиной, называют его вульгарным выскочкой, иностранцем, евреем. Джулиус насмехался над ними, приглашал их в свой дом, чтобы позлорадствовать. Их с самого рождения холили и лелеяли, они не знали ни голода, ни холода, ни бедности, а он с болью в душе вспоминал, как голодал, мерз и страдал на парижских улицах. Теперь же с каждым заработанным пенни он будто высасывал кровь и жизнь из этих людей: чем богаче он становится, тем реже они могут предаваться праздности и развлечениям, а вскоре не смогут и совсем. Когда он достигнет вершины процветания, то сокрушит этот несправедливо господствующий класс, который и так уже просуществовал слишком долго.

Вот он, Джулиус Леви, сидит во главе длинного стола в своей гостиной. Свет от двенадцати серебряных канделябров ложится на лица гостей. В центре стола высится пирамида фруктов: сочные персики, гладкие, как кожа младенца, крупные белые виноградины, колючий ананас. Позвякивают хрустальные вазы. Спелые фрукты, аромат духов соседки справа, гул голосов, бормотание дворецкого за спиной, утонченный, терпкий вкус бренди… Откинувшись на спинку стула, Джулиус смотрел на лица людей, на пухлые белые руки своей соседки с накрашенными ногтями и бриллиантовым браслетом на запястье. Он улыбнулся, когда она произнесла ненавистным ему грудным голосом:

– Джулиус Леви, представляю, как восхитительно быть вашей супругой! Я завидую ее жемчугам!..

Дурочка, глупая шлюха, думает, что ему нужна ее продажная породистая красота, мечтает стать его содержанкой. Он перевел взгляд на напряженное, изможденное лицо графа, который утром подпишет купчую на огромный кусок своей земли в Вест-Энде, где Джулиус построит еще одно кафе. Граф поймал взгляд хозяина и с нервной улыбкой поднял бокал – во взгляде его читался страх, что какой-нибудь инцидент помешает заключению сделки и он останется без гроша.

Эта женщина и этот мужчина символизировали для Джулиуса ту власть, которую он приобрел благодаря своим деньгам; они боролись за его расположение, ползли к нему на коленях, ели из его рук.

– Чему вы улыбаетесь? – спросил кто-то.

А, шурин, Эндрю.

– Неужели? – переспросил Джулиус. – Я не отдавал себе отчета в том, что улыбаюсь. Пожалуй, просто радуюсь, что вам всем хорошо у меня в гостях.

Он спрятал ухмылку за сигарой и принялся постукивать пальцами по столу, думая о том же самом, о чем думал когда-то, глядя на крыши и трубы огромного мрачного Лондона: «Мое, все это принадлежит мне».

Аромат еды и вина, запах табака и женских духов, гул голосов, расторопная прислуга, все, что гости съели и выпили, стулья, на которых они сидят, ткани, которыми обиты стены, крыша над головой, озабоченная улыбка графа, отчаянно нуждающегося в средствах, всеобщее волнение, великолепие, нервное возбуждение и ажиотаж – все это создано им и благодаря ему. Они – творение его собственных рук, его силы воли и ума. И вкус бренди на языке, и отяжелевшая – уже в тягости – Рейчел, и ее спокойное и серьезное лицо меж свечей – все это его, все это принадлежит ему.

Ожидалось, что дитя родится в июле, однако наступил август, а никаких признаков приближающихся родов по-прежнему не наблюдалось. Были призваны два врача и сиделка.

Джулиус, который, разумеется, дал свое согласие на то, чтобы врачи приняли все необходимые меры ради благополучия его жены, дивился многочисленным приготовлениям. Он всегда полагал, что родить ребенка – это просто: женщине всего-навсего надо полежать в постели три-четыре дня и отдохнуть, а сами роды занимают полчаса, от силы час, ну да, неприятно, но сравнительно безболезненно. Врачи, несомненно, преувеличивали серьезность ситуации, возможно надеясь прикарманить побольше денег. Кроме того, ему не нравилось, что теща хозяйничает в его доме. Все это ему крайне досаждало. Ребенок должен был родиться в июле, а уже пошла вторая неделя августа. Рейчел, бедное дитя, выглядит ужасно, хотя вряд ли от нее это зависит. Но все равно могла бы что-нибудь сделать, чтобы наконец разрешиться от бремени. Возможно, она слишком перетрудилась в первые месяцы, он мало что знал о таких вещах, но, как бы то ни было, это ожидание угнетающе действовало на них обоих. Кроме того, оно нарушало планы Джулиуса. Он собирался открывать кафе в Манчестере и должен был отправиться туда пятнадцатого августа, чтобы окончательно уладить все вопросы. Организовать встречу с продавцом в Лондоне было невозможно, да и нецелесообразно. Джулиус хотел лично осмотреть участок и убедиться, что он ему подходит. Хотя у него и есть подробный план квартала, нельзя ничего покупать вслепую. Нет, он поедет в Манчестер, что бы ни случилось. В конце концов, супруга в надежных руках. Дитя обязано родиться живым и здоровым задолго до намеченной даты – он специально откладывал поездку чуть ли не до второй половины августа, уже тогда недовольный задержкой. Обычно он завершал сделку как можно быстрее и подписывал все бумаги до того, как продавец успевал задаться вопросом, не продешевил ли он.