Эльза не ответила. Вдруг он отправит ее обратно, если она признается?

– Мне хорошо там, где ты, – наконец сказала она.

Но он продолжал дразнить ее, с трудом удерживаясь от смеха при виде ее грусти.

– Вспомни алжирское солнце, еду, кушетку, на которой ты спала. Лучше, чем здесь, правда? Посмотри на эту пустую комнату, старую железную кровать, камин с золой. Тебе ведь это все не нравится, да?

Эльза не сознавалась.

– Я люблю тебя, – сказала она.

Он не обратил на это внимания. В его картине мира всем этим словам и клятвенным заверениям не было места. Пусть себе бормочет и шепчет что хочет, ему все равно.

– Есть по крайней мере один способ согреться.

Он поднял ее на руки, со вздохом подумав о Нанетте.

– Ты ведь меня любишь? – спросила Эльза, с тревогой вглядываясь ему в глаза. – Скажи, что да.

– Конечно, дурочка, тише.

И ей пришлось удовольствоваться этим ответом.

Позже, когда он проснулся среди ночи, оттого что Эльза заворочалась во сне, его озарила ясная мысль: «Я беден, мне холодно и голодно, но я счастлив. Я счастлив. Такого больше не будет».

Но как только он попытался ухватиться за эту мысль, она тут же ускользнула. Джулиус невольно всхлипнул, словно потерявшееся дитя, а потом уснул и снова стал одиноким.


Старый Гранди частенько удивлялся, зачем этот еврейский юноша, его помощник Леви, так много работает. Уж точно не ради денег – платил он ему сущие гроши, однако же тот с ходу вник в дело и взвалил на свои плечи всю работу в лавке.

Новый работник был так необычайно любезен, что и финансовую сторону деятельности тоже взял на себя, и теперь магазинчик еженедельно приносил прибыль, а не убыток, как раньше. Леви был обходителен с покупателями да к тому же умел завлечь их в магазин. Он украшал витрины с мастерством опытного кондитера и расставлял пирожные и хлеб так, что они выглядели на редкость аппетитно. «Какое ж это облегчение в старости, – думал Гранди, – когда есть надежный и крепкий помощник, который не побеспокоит тебя лишний раз, а сделает всю работу, да и вообще обо всем позаботится». И кто? Юноша-еврей, да еще и иностранец. Еще два года назад он так умолял дать ему место, будто дошел до крайней нищеты и согласен на любую милость. А теперь несет на себе всю основную тяжесть работы, так что самому Гранди не было нужды покидать свою комнату в задней части магазина. По утрам можно вставать позже, почитывать газету, подслеповато щурясь сквозь очки, пройтись по улице, поглазеть на экипажи и, всякий раз оглядываясь на свой магазин, видеть, что Леви, как обычно, стоит за прилавком и к нему выстроилась очередь из покупателей. Все это было очень приятно, и Гранди радовался, что ему больше не нужно ни о чем беспокоиться. Поэтому, когда в один из дней осенью тысяча восемьсот восемьдесят третьего года помощник пришел к нему и спросил, что он намерен делать, когда вот-вот, в ноябре, истечет срок аренды, Гранди уставился на него в изумлении:

– А ты-то откуда прознал? И какое тебе дело? Ну, запамятовал я, и что?

– Я так и думал. Так вот, мистер Гранди. Я имею большое желание выкупить у вас пекарню.

Старик не верил своим ушам.

– Выкупить? Ты что, рехнулся? На какие гроши, хотел бы я знать?

Леви улыбнулся – он вовсе не собирался отчитываться перед стариком.

– Это мое дело, мистер Гранди, скажу только, что я некоторое время откладывал средства.

– Да ты ж чуть с голоду не помирал, когда я взял тебя на работу три года назад!

– Нет, сэр.

– Да какого ж черта? Пришел этакий заморыш, худой как спичка – да ты всегда выглядел так, будто голодаешь. Что, и тогда у тебя уже были деньги?

– Да, но я их не тратил.

– Ты, значит, голодал, работал тут изо всех сил, хотя у самого деньги были. Не понимаю. Ты что, Леви, умом тронулся?

– Нет. Если б я тогда предложил выкупить пекарню, вы бы мне ее не продали. Да и я бы прогорел. Теперь же все изменилось. Меня знают в округе, впрочем, нет нужды углубляться во все это… Ну как, вы согласны уступить мне пекарню, мистер Гранди?

Старик забеспокоился, он ничего не понимал – все перевернулось с ног на голову.

– Дела идут очень хорошо, – принялся возражать он. – Зачем мне продавать лавку? К чему мне такие перемены? Нет уж, спасибо.

Джулиус Леви пожал плечами.

– Решать, конечно, вам, – сказал он небрежным тоном. – Мое дело предложить. Не продадите – пойду в другое место. Я тут еще на одну лавку глаз положил. Только вот придется вам самому заниматься магазином, а вы маловато там появлялись все эти годы. Покупатели вас забыли. А если выкуплю другую лавку, то и покупателей за собой уведу.

Он повернулся к двери, давая понять, что разговор окончен.

Старик испугался. Он понял, чем все это ему грозит. Да и то, как Леви себя повел, ему не нравилось. Бессовестно и странно.

– Ладно, погоди уходить-то, – буркнул он. – Чего так заторопился. Потолкуем давай.

Джулиус сидел за столом, положив перед собой листок бумаги и ручку, и ждал. Он шел к этому мгновению три года, а терпения ему было не занимать. Обмакнув ручку в чернильницу, он посмотрел на Гранди. Лицо старика не выражало никаких эмоций. Джулиус посмеивался про себя, он уже знал, что победил. Он стал хозяином лавки «У Гранди». Вскоре на вывеске красовалась новая надпись: «Леви – пекарь и кондитер».

Эльза переселилась из убогой каморки на Клиффорд-стрит в комнаты за магазином. Он не стал посвящать ее в подробности их нового положения, а то еще решит, что у него много денег.

– Экономить будем, как и раньше, – предупредил он ее сурово. – На всем. Да, тут три комнаты, но денег у меня все равно нет. Так что поаккуратнее с дровами и продуктами.

Эльза печально кивнула. Разумеется, они по-прежнему бедны, она будет экономна. Но какой же он умный, ее Джулиус. Всего двадцать три года, а уже хозяин пекарни. Она не понимала, как ему это удалось. Главное, что он доволен.

Здесь, конечно, было получше, чем на Клиффорд-стрит, но шума стало еще больше. По улице все время грохотали повозки и экипажи. В конце дня голова у Эльзы раскалывалась, так что хоть криком кричи. В этих комнатах тоже было темно и мрачно, а летом еще и очень душно. Работы у Эльзы прибавилось – нужно было убираться в доме и заниматься стряпней. Кроме этого, она готовила еду для пекарей и иногда помогала в магазине.

Джулиус велел Эльзе заняться кондитерской. Так что теперь она работала с утра до ночи, ложилась поздно, вставала рано и так уставала к вечеру, что ей хотелось одного – поскорее лечь спать.

Энергия Джулиуса никогда не иссякала. Он словно не понимал, как можно устать и присесть отдохнуть, оттого что спина разламывается и в горле саднит.

– О Джулиус, не сердись! Дай мне минутку, – ответила Эльза на его упрек, и в ее затуманенном из-за недосыпа сознании тут же возникли картинки из другой жизни, где люди поют, светит солнце, днем долгая сиеста, а воздух пахнет мхом и эвкалиптом. «Вернемся ли мы туда когда-нибудь?» – спросила она себя, но из дремы ее вырвал голос Джулиуса:

– Эльза, Эльза, хлеб испекся. И что там с пирогами? Уже половина четвертого – пора товар выставлять.

– Минутку, сейчас принесу. – Она с трудом поднялась со стула, убрала со лба волосы и мимоходом увидела себя в зеркальце на стене – бледную, обессиленную, с огромными глазами на осунувшемся лице; малышку Эльзу, которая когда-то смеялась и хлопала в ладоши в танцевальном зале в Касбе. «Мне восемнадцать, – подумала она. – Я старею. Скоро он меня разлюбит». Потом прихватила ветошью горячий противень с пирогами и понесла в магазин.

– Опаздываешь, – упрекнул ее Джулиус. – Некогда бездельничать. Я дважды повторять не буду.

Покупатель поглядел на нее с любопытством. Эльза вспыхнула от стыда за то, что Джулиус отчитывает ее перед чужими людьми. Вернувшись в темную кухню, она надрывно закашлялась и тут же прижала ко рту платок. Джулиус рассердится, если услышит. Ей уже попадало от него за это.

– Кашляй потише! – рассердился он. – Покупателей распугаешь. Подумают, что у нас тут больная. Кто захочет обкашлянные пироги покупать?

Она ответила, что постарается сдерживаться, но к горлу снова подступила удушливая волна.

– Сходи леденцы какие-нибудь купи, – сказал он. – Может, тебе еще и врача позвать? Знаешь, сколько это будет стоить? У меня едва на житье нам обоим хватает.

Она заверила его, что врач не нужен, что она совершенно здорова.

Работа была слишком тяжела для нее, но она боялась признаться в этом Джулиусу. Опять обзовет ее ленивой потаскушкой с юга. Он часто говорил ей что-нибудь обидное, даже когда они были наедине и он любил ее, а она прижималась к нему всем телом. Однажды ночью, с восторгом принимая привычные ласки любимых рук, она поцеловала его в шею и радостно прошептала:

– О чем ты думаешь?

– О Нанетте, прачке-негритянке, – вот бы к ней сейчас, – ответил он, зевая.

Эльза, похолодев, оттолкнула его руки и с отвращением отвернулась, а он недоумевал, что с ней такое.

Устав от бесконечной работы в пекарне и от раздирающего грудь кашля, она подумала, что, если бы у нее был ребенок, может, ей не пришлось бы работать девять месяцев. Мысль об отдыхе и спокойствии казалась ей прекрасной мечтой. Теперь это желание ее не покидало, Эльза ждала и молилась, но месяц шел за месяцем, и ничего не происходило. Она вдруг с леденящим душу чувством разочарования осознала, что, возможно, этого не случится никогда. Что, если ее тело неспособно выносить дитя? Она ничего про это не знала. Оставалось только молиться. Наконец она собралась с духом и, отбросив гордость, спросила Джулиуса, почему у нее нет ребенка.

Он засмеялся и сказал, что, если бы он захотел, у нее каждый год было бы по ребенку.

Она подумала, что он, наверное, всесильный, как Бог, и, устыдившись своего невежества, снова обратилась к нему:

– Джулиус, я бы хотела ребенка.

– Что? Лишний рот? Не будь дурочкой, – отрезал он.