Весь этот день проходил отвратительно, и я чувствовал, что мной овладевает подавленность. Два

дня утомительной работы над расшифровкой сообщения Ротштейна не приблизили меня к «Фениксу». Возможно, сообщение Солли не имело никакого отношения к тому, что он хотел сказать мне. У Ротштейна не было оснований делиться со мной своим намерением уничтожить население города в Южной Америке; он, безусловно, понимал, что я никогда не поддержу такую сумасшедшую затею. Неужели он сошел с ума и не видел опасности гибели населения целого континента, даже разработав для брата сложную, тщательно засекреченную систему прививок от эпидемии для спасения невинных? К выполнению моего задания это никакого отношения не имело. Если Исаак Ротштейн не был сумасшедшим, он немедленно уничтожил бы флакон.

Повторяю, что Солли никогда не сообщил бы мне об этом. Но что же в таком случае он так стремился рассказать мне? Никаких намеков на это в расшифрованном документе не было. В нем содержались лишь подробные указания брату: о том, как следует распространять бациллы, как самому избежать заражения, что нужно делать в течение инкубационного периода, и так далее.

Конечно, у меня по аналогии возникло одно, если можно сказать, параллельное предположение. Я хотел основательно подумать над ним позднее, после того как на меня перестанет воздействовать патологическая боязнь Штеттнера заразиться. Очевидность подобного предположения для меня была ясна; я понял, что Солли хитрил и вел двойную игру.

— Я вам очень признателен, герр Квиллер, — между тем продолжал Штеттнер, — и, разумеется, немедленно доложу расшифрованный текст начальству.

Перед уходом я все же спросил:

— А еще что-нибудь вы нашли в лаборатории... что-нибудь существенное, о чем вы не сказали мне?

— Нет, больше ничего, — удивленно ответил Штеттнер.

— Я оказал вам услугу, господин капитан, и надеюсь на взаимность. Вы даете слово, что нашли только контейнер?

— Да, конечно. Мы взяли еще кое-какие бумаги, но вы уже видели их.

Штеттнер не лгал. Честно говоря, я огорчился — мне не за что было ухватиться.

Я попрощался со Штеттнером и нашел свой «мерседес» там же, где оставил, примерно за километр от комиссии «Зет». Мне казалось, что нацисты не допускают и мысли, что я рискну ездить в столь приметной машине, но теперь, как только им это станет известно, они будут следить за мной издалека, и обнаружить такое наблюдение трудно. Машину я оставил далеко, не сомневаясь, что они наблюдают за зданием комиссии «Зет» и уверены, что я должен буду туда зайти. Направляясь к машине, я не обнаружил слежки, и у меня возникло нехорошее предчувствие. Нацисты предоставляли мне уж слишком большую свободу действий, и меня это тревожило. Переход в наступление оказался более трудным, чем я предполагал, а тут еще пришлось потратить два дня на расшифровку документа Ротштейна, ничего не сообщившего мне о «Фениксе». Состояние у меня было подавленным и могло бы быть еще хуже, если бы не одно обстоятельство, ставшее очевидным в течение дня, — теперь я верил Полю и тому, что он мне сообщил. Немецкий генеральный штаб вновь обладал или мог обладать возможностью начать агрессивную войну. Этот бесспорный вывод логически вытекал из того параллельного предположения, о котором речь шла выше.

На улице уже стемнело, и мостовые блестели от дождя и растаявшего снега. Я решил рискнуть поставить «мерседес» в арендованный мною при гостинице индивидуальный гараж, надеясь, что меня никто не опознает. Если человек «Феникса» все еще дежурит в баре на углу, он, естественно, полагает, что я приеду в БМВ.

Я дождался того, что перед светофором выстроилась очередь машин, проехал некоторое расстояние, а затем пристроился в хвост двум машинам, свернувшим на мою улочку, стараясь держаться как можно ближе к ним. Окна бара запотели, но в стекле одного из них была протерта дырочка, и я, проезжая мимо, отвернулся, а затем с выключенными подфарниками въехал во внутренний двор гостиницы. Он имел форму прямоугольника, и наполовину прикрывавшая его стеклянная крыша тянулась от гостиницы до гаража. Вести наблюдение за тем, что происходило во дворе, можно было только из окон гостиницы или из домика на другой стороне улицы: окна его находились как раз напротив ворот. За мной не велось наблюдения, когда я ставил машину в гараж, но меня могли видеть, когда я въезжал во двор.

Возвратившись в номер, я произвел обычную проверку, но ничего подозрительного не обнаружил. Пока нацисты все еще держались от меня на расстоянии, предоставляя мне свободу действий.

Проведя за размышлениями около часа, я смог ответить на кое-какие вопросы, хотя при этом возникли новые. Я тщательно проанализировал параллельное предположение, возникшее у меня в связи с документом Ротштейна, и решил, что оно остается в силе. После этого я почувствовал себя много лучше и даже составил следующее краткое донесение в резидентуру:

«Дополнение к сообщению № 5. В контейнере, обнаруженном в лаб. Ротштейна, оказался флакон с микробами легочной чумы в сильной концентрации, а также зашифрованное сообщение для брата Ротштейна в Аргентине с подробными указаниями, как вызвать ее эпидемию в Сан-Катарине. Если вам потребуются детали, свяжитесь с капитаном Штеттнером из комиссии «Зет».

Я прилег минут на десять отдохнуть, а потом вспомнил, что чуть не забыл позвонить в «Брюнненбар».

Линия не подслушивалась, и в баре мне сообщили, что герра Квиллера просили позвонить до полуночи по телефону «Вильмерсдорф 38-39-01».

Уже после второго звонка Инга взяла трубку. Ее телефон тоже не подслушивался.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Сейчас лучше.

— Мне сообщили, что ты просила позвонить...

— Да. Приходи ко мне — нам нужно встретиться.

— Слишком опасно, Инга. Все может повториться сначала.

— Никакой опасности нет. Ты должен прийти как можно скорее. Поверь, что у меня есть кое-что важное для тебя.

Передо мной стоял выбор — согласиться с ее утверждением об отсутствии опасности или остаться при своем мнении.

— Хорошо, я буду у тебя минут через пятнадцать.

Разумеется, это было рискованно, хотя, возможно, я ошибался в оценке положения. Я вышел из гостиницы, опустил в ближайший почтовый ящик донесение в резидентуру, а потом взял такси. Пока мне не хотелось рекламировать, что я располагаю очень быстроходным «мерседесом» — эта машина еще могла пригодиться для того, чтобы унести меня от опасности.

Я не обнаружил наблюдения за подъездом дома, где жила Инга. Вестибюль, лифт и коридор верхнего этажа были безлюдны. Я нажал звонок.

Инга была в ярко-красной тунике и таких же брюках. Она взглянула на меня, и мне показалось, что этот цвет отразился у нее в глазах, Я впервые видел ее в таком ярком одеянии.

— Познакомьтесь, Хельмут Браун, — сказала она.

Это был низенький человек с влажными глазами, чуть опущенными веками и маленьким, как у котенка, тупым носиком. Его руки неподвижно висели; держался он уверенно, но Инга очень нервничала и за первые полминуты раза два взглянула на столик из черного дерева.

— А ведь они убеждены, что я работаю на них, — сообщил он с застенчивой улыбкой.

Должен признать, что я оказался захваченным врасплох и поэтому чувствовал себя неважно. Мы всегда стараемся заранее оценить обстановку, в которой придется действовать. Прошло уже двадцать минут после моего телефонного разговора с Ингой, а я все еще не понимал, что значил ярко-красный цвет ее костюма, присутствие какого-то Брауна и лежащая на столике черная папка. Мне приходилось ориентироваться по ходу беседы, а я, так же как и мои коллеги, терпеть не мог этого.

— На них? — переспросил я, поскольку это могли быть кто угодно — комиссия «Зет», какой-нибудь любовник Инги и так далее. Во всяком случае, я уже точно знал, что на нашу разведку он не работает — в его первой фразе не было ни одного кодового слова.

— Для «Феникса», — уточнил он, продолжая улыбаться.

Он явно пришел сюда для деловой беседы и, взяв со стола папку, с развязным поклоном протянул мне:

— Это для вас, герр Квиллер.

Инга опустилась на черную кушетку, и в моем сознании почему-то сразу возник образ пламени на углях. Прежде чем открыть папку, я взглянул на Ингу — она сидела, рассматривая свои руки. Палка была небольшой, тоненькой, и на первом же листе я увидел слово «Шпрунгбертт», то есть «Трамплин».

— Вы хотите, чтобы я сейчас же просмотрел это?

— Мы полагаем, что не следует терять времени, — ответил он, и я сообразил, что мой новый знакомый говорит с баварским акцентом.

Они оба не спускали с меня глаз, пока я перелистывал документы. Уже на второй странице оказался список фамилий высокопоставленных генералов и офицеров немецкого генерального штаба. Далее шел перечень воинских частей, находящихся в состоянии готовности для участия в операции, затем характеристика всей операции в целом с подробной разработкой деталей предварительных мероприятий и направления основных ударов. Тщательно отобранные смешанные пехотные, военно-морские и военно-воздушные части должны были начать военные действия сразу же после одновременной передачи пятью международными телеграфными агентствами ложного сообщения о том, что в результате ошибки во время очередного ядерного испытания в Сахаре облака радиоактивной пыли движутся через Средиземное море на Европу. После объявления тревоги немедленно наносились удары по Гибралтару, Алжиру, Ливии, Кипру и Сицилии, причем в операциях должны были участвовать также подразделения армии Франко и батальоны, сформированные мафией в Южной Италии. Главные державы мира будут поставлены перед свершившимся фактом. Все это должно было стать началом новой войны в ядерном веке.

В течение пятнадцати минут, пока я читал бумаги, никто не произнес ни слова. Я положил папку на столик и заметил: