Руки расцарапаны в кровь. Ныло тело. Воздух со свистом врывался в легкие. Меллори дышал тяжело и надсадно — так дышит бегун-марафонец на последних километрах пути. До него снова донесся скрежет металла о камень. Громкий монотонный вой ветра не мог заглушить его... Нужно бы предупредить Андреа, чтобы он соблюдал максимум осторожности...

Всего двадцать футов до вершины. Эти последние футы требовали концентрации воли и упорства, но силы уже были на исходе.

«В такой обстановке, — огорченно подумал Меллори, — никто не смог бы предупредить Андреа, чтобы он вел себя потише. Это не в моих силах».

Сам он снял альпинистские ботинки, перевязал шнурки, прикрепил их к поясу и остался в носках, которые превратились теперь в лохмотья. Избитые ноги кровоточили. Но нет худа без добра: если бы он не сделал этого, то вряд ли удалось преодолеть и первые двадцать футов подъема. На первых же футах он обнаружил, что ботинки в этой ситуации совсем непригодны. Он надеялся надеть их на вершине, но шнурки оторвались где-то на середине подъема и ботинки безвозвратно потеряны.

Восхождение было жестокой, беспощадной агонией. Оно и не могло быть иным. Оно заставляло забыть о подстерегающей опасности и притупляло риск самого подъема. При таком ветре повиснуть на кончиках пальцев рук или ног уже значило подвергаться смертельной опасности! А тут еще дождь и темень! Пришлось вбить сотни костылей в монолитную скалу, размотать сотни ярдов страховочной веревки, чтобы дюйм за дюймом добраться до этой вот расщелины, чтобы с трудом втиснуться в нее и обрести, наконец, минуту покоя. Такого восхождения ему не приходилось делать никогда в жизни. Такого восхождения, он знал это наверняка, ему больше никогда в жизни не придется делать. Если, конечно, он останется в живых... Оно потребовало величайшего испытания искусства, храбрости, силы и — больше того — высокого духовного подъема. Меллори выложился весь. Без остатка. А до вершины клифа еще не менее двадцати футов! Спортивный азарт — клиф был вызовом альпинисту, — да вечное стремление к риску, да гордость оттого, что во всей Южной Европе он был единственным, кто способен на подобное восхождение, — вот что двигало им. И еще: мысль о том, что время истекает для людей на Ксеросе...

Перехватив веревку легким сильным жестом, Андреа замер над гладким, нависшим козырьком выступом. Ноги его болтались в воздухе без всякой опоры. Увешанный тяжелыми мотками веревок, с торчащими во все стороны из-за пояса костылями, грек напоминал корсиканского бандита из комической оперы. В мгновение ока он перебросил могучее тело в узкое пространство рядом с Меллори, протиснулся в расщелину и вытер мокрый лоб, как всегда широко улыбнувшись.

Меллори улыбнулся в ответ.

«Андреа, — подумалось ему, — не должен быть здесь. Это место Стивенса».

Но Стивенс еще не оправился от шока, потерял немало крови и не мог идти вторым. Нужен был первоклассный альпинист, ч ачюы поднять оборудование, умело набрасывать веревки, вбивать и вынимать костыли. Последнее — разумная предосторожность: незачем оставлять следы восхождения. Меллори сказал это Стивенсу, и тот неохотно согласился, стараясь не показать своей досады. Несомненно, Стивенс был первоклассным альпинистом, но то, чего требовал Меллори, вряд ли было ему по силам. Меллори нужен был даже не альпинист, а человек-лестница: он столько раз за время восхождения становился на спину Андреа, на его плечи, на его поднятые вверх ладони, а однажды не менее десяти секунд стоял прямо на его голове. И ни разу Андреа не дрогнул, не сдвинулся ни на дюйм. Этот человек был наверняка сделан из железа и тверд, как камень, на котором он стоял. С тех пор как наступили сумерки этого памятного вечера, Андреа работал без отдыха. Такая работа могла бы сломить двух обыкновенных людей, но грек совсем не выглядел усталым.

Меллори указал на расщелину, потом вверх, туда, где сквозь тьму проглядывала полоска бледного неба, наклонился к самому уху Андреа.

— Всего двадцать футов, Андреа, — сказал он прерывистым шепотом. — Последние двадцать футов. Они не доставят нам особых трудностей. Расщелина выходит прямо на гребень клифа. Можно считать, что мы достигли вершины.

Андреа задумчиво взглянул на расщелину, промолчал.

— Лучше бы тебе снять ботинки, — предложил Меллори. — Меньше шума.

— В такую ночь, как эта, при таком ветре, дожде и кромешной тьме, на таком клифе... — в голосе Андреа не было ни сомнения, ни вопроса. В нем скорее слышались нотки согласия. Они так долго были вместе, так научились с полуслова понимать друг друга, что пояснения были просто излишни.

Андреа закрепил веревку к вбитому костылю—» связка кончилась. Четыреста футов прочнейшей веревки уходили вниз от выступа, на котором они пристроились, до самого подножия клифа — там ожидали их остальные. Андреа снял ботинки, отцепил от пояса гирлянду костылей, прикрепил все это к веревке, вынул двусторонний металлический нож в кожаном футляре, глянул на Меллори и понимающе кивнул.

После всех испытаний первые десять футов из оставшихся двадцати показались Меллори прогулкой по парку. Упираясь спиной в скалу, крепко прижимая ладони к противоположному краю расщелины, Меллори бесшумно и ловко орудовал ножом,

расширяя отверстия для костылей, которые руками вгонял в углубления поднимающийся рядом Андреа. Меллори старался укрепить костыль повыше, хватался за него руками, подтягивался, болтая в воздухе ногами, цеплялся за следующий выступ. Через несколько минут его руки ухватились за край обрыва.

Руки натолкнулись на большой камень. Он поджал ноги и рывком выбросил тело по пояс на вершину клифа. Последнее усилие его доконало. Он положил голову на камни и застыл в изнеможении.

Как только глаза пообвыкли, Меллори уставился невидящим взором в неведомую тревожную темноту. Все его существо, все сознание сконцентрировались в зрении и слухе. Впервые он почувствовал безотчетный страх и осознал свою беззащитность. Он обругал себя за то, что отказался взять у Дасти Миллера бесшумный пистолет.

Сначала Меллори не увидел ничего. Потом формы, очертания, выступы высот начали постепенно проявляться. Темнота как-то незаметно перестала для Меллори быть темнотой. Он сразу узнал все вокруг: вершина клифа в точности соответствовала описаниям месье Влакоса. Узкая голая полоска земли тянулась вдоль обрывистого края клифа. Беспорядочно разбросанные валуны окаймляли ее. За ними проглядывали неясные очертания крутых склонов гор.

Они преодолели первый этап! Они увидели первый проблеск удачи.

«Ну что там, — думал Меллори, — ну клиф, ну переправа через море... Ерунда! Самое немыслимое счастье, что мы достигли этой высокой цели — единственного места, где немцы не поставили часовых. Потому что взобраться на клиф невозможно. Невозможно... А мы — здесь».

Меллори развеселился. Это веселье захлестнуло его. Он напрягся, спружинил ногами, оперся ладонями о влажную холодную землю, приподнялся по пояс над поверхностью клифа и замер от неожиданности. Застыл, как большой камень под его руками. Сердце забилось где-то возле горла.

Один из валунов сдвинулся в сторону. Сомневаться не приходилось. Высокие сапоги, длинная шинель с непромокаемой накидкой и каска — все слишком знакомо.

«Черт бы побрал Влакоса! Черт бы побрал Дженсена! Черт бы побрал этих всезнаек, которые сидят дома в безопасности! Этих ученых мужей из разведки, которые дают людям неверную информацию и посылают на верную смерть! — Тут же Меллори ругнул и себя. — К такому нужно быть готовым всегда».

Часовой передвинулся еще на четыре-пять шагов в сторону, слегка повернул голову, вслушиваясь в высокий протяжный вой ветра, выискивая в нем звук, заставивший насторожиться.

Меллори пришел в себя. Сознание лихорадочно заработало. Десять против одного, что часовой услышал, как он карабкался. Меллори безоружен. Вряд ли был смысл вступать в борьбу с вооруженным и сохранившим силы человеком после такого восхождения. Оставалось только спуститься вниз, в расщелину.

Очень медленно Меллори сполз с края клифа. Он знал, что часовой мог уловить его движение совершенно непроизвольно. И тогда... Тогда конец. Меллори понимал, что его силуэт отчетливо выделяется на фоне темного края пропасти.

Смягчая каждое движение и затаив дыхание, Меллори почти незаметно спускался вниз. Силуэт немца уже маячил слева от Меллори в каких-нибудь пяти ярдах. Но часовой все еще глядел в сторону, потому что в лицо бил ветер. Это спасло Меллори.

Когда он сполз с клифа в расщелину и повис на кончиках пальцев, к нему придвинулся Андреа.

— Что случилось? — шепотом спросил он.

— Часовой. Что-то услышал и насторожился,— шепнул Меллори. Руки его затекли от напряжения.

Неожиданно он отпрянул от Андреа, пригнул голову и прилип к скале. Андреа сделал то же самое, почти независимо от Меллори. Луч света, сильный и ослепительный для привыкших к темноте глаз, заметался, зашарил по выступу клифа. Немец с фонариком в вытянутой руке методически обследовал край пропасти. По лучу Меллори определил, что немец двигался футах в двух от края.

Часовой не хотел рисковать. Идти по краю осыпающейся, предательской кромки клифа было опасно. Его могли схватить за ноги две сильные руки и сбросить на четыреста футов вниз.

Луч приближался медленно, но неумолимо. Крутой обрыв не мог спасти смельчаков — укрыться негде. Меллори стало ясно, что немец не просто подозрительный. Немец знает, что здесь кто-то есть. Он не прекратит поисков, пока не обнаружит, кто же это. Пока не обнаружит их. А они ничего не могли сделать... совершенно ничего.

— Камень, — прошептал Андреа, наклонившись к Меллори, — вон там, сзади него.

Осторожно и быстро Меллори ухватился за край клифа. Земля, только земля — корни трав да мелкие камешки. Под руку не попадало ничего. Хоть бы обломок мрамора! Он скорее почувствовал, чем увидел, как рука Андреа протянулась к гладкой поверхности костыля. Тонкий шарящий луч был всего в футе от него. И даже в этот отчаянный момент Меллори не мог не разозлиться: ведь у него за поясом оставалась пара неиспользованных костылей. Он совсем забыл о них.