Я ждал развязки, затаив дыхание. Пожалуй, мне было бы легче, если бы я уловил в голосе Виктора истерические нотки, надрыв, поразивший меня в начале разговора. Но он сидел в застывшей позе в этой казенной, безликой комнате, со стандартным набором пузырьков и таблеток на столике у кровати, и под доносившийся с улицы шум говорил, говорил — голосом монотонным и размеренным, как тиканье часов. Для меня было бы естественней, если бы он вдруг сорвался и закричал от боли.

— Я не смел уйти, не повидав ее, — продолжал он. — Я словно подчинялся чьему-то приказу извне. Снизу поднимались темно-серые облака, в небе сгущались вечерние тени; они не сулили ничего хорошего. Все вокруг — отвесный склон, стена, прорези окон — ненадолго вспыхнуло в закатных лучах; еще миг — и солнце исчезло. Сумерек в горах не бывает. Разом похолодало, и наступила ночь.

Виктор пробыл у стены до рассвета. Он не спал и, чтобы хоть немного согреться, беспрерывно ходил взад-вперед. К восходу солнца он весь продрог, закоченел и едва держался на ногах от голода. Еду, которая была у него с собой, он съел накануне.

Здравый смысл подсказывал, что задержаться еще на день было бы чистым безумием. Следовало вернуться в деревню за едой и питьем, по возможности нанять местных жителей и собрать поисковую партию. Превозмогая себя, он покинул свой наблюдательный пост. Вокруг по-прежнему царило безмолвие. Теперь он не сомневался, что за стенами монастыря никакой жизни нет.

Он обогнул плечо горы, вышел на тропу и сквозь утренний туман спустился в деревушку.

По словам Виктора, его прихода как будто ждали. Старик-хозяин стоял на пороге, а вокруг собрались соседи, по большей части мужчины и дети.

Первым делом Виктор спросил, не вернулась ли Анна. Пока он спускался вниз, в нем ненадолго затеплилась надежда: вдруг у нее изменились планы, она отправилась куда-то еще, возвратилась другой дорогой… Но когда он взглянул на лица вокруг, надежда улетучилась.

— Она не вернется, — сказал старик. — Мы тебе говорили: назад она не придет. Она ушла к ним, на Монте-Верита.

У Виктора хватило ума не ввязываться в спор: он умирал от голода. Ему принесли еду и питье. Пока он ел, люди стояли вокруг и смотрели на него с сочувствием. Виктор сказал, что мучительнее всего было видеть вещи Анны: ее рюкзак, спальный мешок, фляжку для воды, нож и прочие принадлежавшие ей мелочи. Она ушла с пустыми руками.

Люди продолжали стоять в ожидании и после того, как он закончил есть. Он стал рассказывать старику, как ждал весь день и всю ночь. Как не слышал ни звука, не видел ни единого признака жизни за узкими оконными прорезями на монастырской стене. Время от времени старик переводил слова Виктора соседям.

Когда он умолк, старик подвел итог:

— Все так, как я сказал. Твоя жена там. Она с ними.

У Виктора не выдержали нервы.

— Как это может быть? — закричал он. — Там нет ни одной живой души! Это пустое, мертвое место! Мертвое много веков!

Старик наклонился и положил ему руку на плечо.

— Оно не мертвое. Хотя многие думают, как ты. Люди поднимались туда и ждали, как ждал ты. Двадцать пять лет назад я тоже ждал. Вот этот человек, мой сосед, ждал три месяца, день за днем, ночь за ночью. Много лет назад sacerdotesse позвали его жену. Она не вернулась. Никто из тех, кто услышал зов с Монте-Верита, не возвращается назад.

Значит, подумал Виктор, она все-таки упала и разбилась. Другого варианта нет. Виктор с жаром стал это объяснять, доказывал, настаивал, умолял срочно отправиться на поиски.

Старик сочувственно покачивал головой.

— Когда-то мы тоже искали. У нас есть опытные люди, они хорошо знают горы, знают каждый дюйм, они спускались по южному хребту, к самому краю большого ледника, за которым нет ничего живого. Они не нашли ни одного мертвого тела. Никто из наших женщин не погиб. Они все на Монте-Верита.

Убеждать их было бесполезно, приводить доводы бессмысленно. Виктор понял, что за помощью надо обратиться в долину, а если он и там ничего не добьется, надо попробовать завербовать проводников в другой, лучше знакомой ему части страны.

— Тело моей жены где-то недалеко в горах, — сказал он. — Я должен его отыскать. И если ваши люди откажутся, мне помогут другие.

Старик повернулся и выкликнул кого-то по имени. От группы молчавших зрителей отделилась девочка лет девяти. Старик погладил ее по голове.

— Эта девочка, — пояснил он, — видела sacerdotesse и разговаривала с ними. Другие дети раньше тоже их видели. Они показываются только детям, да и то очень редко. Она сама все расскажет.

Девочка заговорила певучим, тоненьким голоском, не отрывая глаз от Виктора. Он догадался, что свою историю она повторяла бесчисленное множество раз, в присутствии одних и тех же слушателей. И теперь исполняла ее как отрепетированный концертный номер, декламировала, как затверженный наизусть урок. Говорила она на местном наречии, и Виктор не понимал ни слова.

Когда она умолкла, старик взял на себя роль толмача. Видимо, по привычке он и сам говорил нараспев, с таким же пафосом:

— Я ходила с подружками к Монте-Верита. Началась гроза, подружки убежали. Я шла, шла и заблудилась, а потом пришла на такое место, где стена и окошки. Я заплакала, мне стало страшно. И тогда из-за стены вышла она, высокая и прекрасная, а с ней еще одна, тоже молодая и красивая. Они утешали меня, а на башне так сладко пели, и мне захотелось пойти вместе с ними за стену, но они сказали, что туда нельзя. Когда мне будет тринадцать лет, я смогу к ним вернуться, они обещали. На них были белые одежды до колен, руки и ноги голые, а волосы совсем короткие. Они гораздо красивее, чем обычные люди. Они проводили меня до тропы, оттуда я могла сама найти дорогу. Потом они ушли. Я рассказала все, что знаю.

Старик закончил и перевел взгляд на Виктора, стараясь угадать его реакцию. Виктор сказал мне, что его поразило, с каким безрассудным доверием воспринимался рассказ девочки. Разумеется, она просто заснула и увидела сон, который приняла за явь. Пришлось огорчить старика:

— Извините, я этому поверить не могу. Все это детские фантазии.

Девочку снова позвали и что-то ей наказали; она тут же выбежала вон.

— Там, на Монте-Верита, ей подарили поясок из камней, — объяснил старик. — Родители спрятали его от греха подальше. Девочка попросит достать его, чтобы показать тебе.

Через несколько минут девочка вернулась и протянула Виктору что-то вроде бус из цветных камешков. Ими можно было опоясать очень тонкую девичью талию или просто повесить на шею. Камешки, похожие на кварц, были вырезаны и обточены вручную и плотно входили один в другой. Работа была тонкая, даже, можно сказать, изысканная, и не имела ничего общего с грубыми крестьянскими поделками, над какими коротают в деревнях зимние вечера. Виктор молча вернул бусы девочке.

— Она могла найти их где-нибудь в горах, — предположил он.

— У нас такого делать не умеют, — возразил старик. — В долине тоже. Не умеют даже городские мастера, я узнавал. Девочка говорит правду. Поясок ей подарили те, кто живет на Монте-Верита.

Виктор понял: спор ни к чему не приведет. Упрямство въелось слишком глубоко, суеверия были сильнее логики. Он спросил, можно ли остаться в деревне еще на сутки.

— Оставайся. Живи сколько хочешь, — сказал старик и добавил: — Пока не узнаешь правду.

Соседи постепенно разошлись, все занялись обычными делами, словно ничего не случилось. Виктору не сиделось на месте; он решил обследовать северный склон. Довольно скоро он убедился, что склон непроходим — без помощи опытного проводника и альпинистского снаряжения на него не подняться. Если Анна выбрала этот маршрут, ее ждала верная смерть.

Он вернулся в деревню, когда солнце оттуда уже ушло. Войдя в дом, он увидел, что ужин ему оставлен, а матрац заботливо расстелен на полу перед очагом.

Он так устал, что не мог есть. Он рухнул на матрац и заснул. Наутро он встал пораньше и снова поднялся на Монте-Верита. Он провел в ожидании много часов под лучами палящего солнца, напряженно вглядываясь в оконные прорези. До самого заката он не уловил ни малейшего движения и не увидел ни души. Он вспомнил жителя деревни, который в свое время просидел у этих стен три месяца, день за днем, ночь за ночью. Виктор не знал, надолго ли хватит его, достанет ли у него сил и терпения.

На третьи сутки, в полдень, когда солнце припекало особенно сильно, он почувствовал, что больше не в состоянии выносить эту сумасшедшую жару, спустился в ложбину и прилег там в блаженной прохладе. Изнуренный ожиданием, а теперь и преисполненный отчаяния, он забылся тяжелым сном.

Проснулся он как от толчка. Стрелки часов у него на руке показывали пять вечера, в ложбине похолодало. Он выбрался наверх; стена напротив золотилась в блеске закатного солнца. И вдруг он увидел Анну. Она стояла у стены, на узком полукруглом карнизе; прямо у ее ног скала обрывалась, образуя пропасть глубиной не менее тысячи футов.

Она ждала, она смотрела в его сторону; он бросился к ней с криком: «Анна… Анна!» Он слышал собственные рыдания и думал, что сердце вот-вот разорвется.

На полдороге он замер, поняв, что вплотную к ней не подойти. Их разделяла бездна. Анна стояла в каком-то десятке шагов от него, но дотянуться до нее он не мог.

— Я застыл на месте и не мигая смотрел на нее, — рассказывал Виктор. — Говорить я не мог: горло сдавило. Я чувствовал, как по щекам у меня текут слезы. Я плакал от счастья. Я ведь думал, что она погибла, сорвалась с высоты, разбилась, а тут она живая стояла передо мной. Обычные слова не шли с языка. Я хотел было спросить: «Что случилось? Где ты пропадала?» — но понял, что спрашивать бессмысленно. Глядя на нее, я вдруг осознал с убийственной ясностью, что старик и девочка говорили правду, что это отнюдь не фантазии, не суеверие. И хотя в тот момент я не видел никого, кроме Анны, весь монастырь вдруг ожил. Сверху, из оконных прорезей, на меня смотрело бог знает сколько глаз. Через стены я ощущал чье-то присутствие. Это было пугающе, сверхъестественно — и в то же время реально.