Росс МакДональд - Прощальный взгляд

— Вы не смеете меня обзывать мистер Роулинсон. Такого я и от вас не потерплю.

Роулинсон повеселел: весь пыл ее души и внимание опять принадлежали ему.

Я поднялся.

— Что ж, мне пора.

Они не стали меня удерживать. Миссис Шеперд пошла со мной до двери.

— Ну как, не зря потратили время, узнали, что вам нужно?

— Кое-что узнал. Вы не можете сказать мне адрес дочери мистера Роулинсона?

— Конечно, сэр. — Она продиктовала мне адрес, здесь же, в Пасадене. — Только не говорите ей, что адрес вам дала я. Миссис Элдон Свейн меня не больно жалует.

— По-моему, вы от этого не слишком страдаете, — ответил я. — Скажите, Джин Траск приходится дочерью миссис Свейн?

— Да. Неужто и Джин тут припутана?

— Увы, это не исключено.

— Вот жалость-то! Я ведь Джин помню еще невинным ангелочком. Они с моей дочкой так дружили — водой не разольешь. А потом рассорились, — тут она сообразила, что сболтнула лишнее, и прикусила язык. — Я и сама что-то слишком разболталась, того и гляди, накличу беду.

Луиза Свейн жила в бедном районе неподалеку от Фэр-Оукс, на полпути между Старым городом и гетто. На углу, под фонарем, на выхваченном из тьмы пятачке, копошились ребятишки всех оттенков кожи.

Над дверью оштукатуренного коттеджа миссис Свейн горел фонарь поменьше, у обочины перед домом стоял фордовский «седан», он был заперт. Посветив фонариком, я прочел паспорт: машина была зарегистрирована на имя Джорджа Траска, проживающего в Сан-Диего, Бейвыо-авеню, 4545.

Записав адрес в книжку, я вытащил контактный микрофон и обогнул оштукатуренный коттедж по бетонной тропке, которая при необходимости могла служить и подъездной дорожкой. Под проржавевшим навесом стоял допотопный черный «фольксваген» с помятым крылом. Укрывшись в тени навеса, я встал под забранным жалюзи окном.

Микрофон мне не понадобился. Я и так отчетливо слышал голос разъяренной Джин.

— Я ни за что не вернусь к Джорджу...

— Послушай моего совета и возвращайся к нему, — отвечала более сдержанно женщина постарше. — Джордж тебя еще любит, он сегодня ни свет ни заря приехал справляться о тебе, но так будет не вечно.

— А меня это ничуть не трогает.

— И напрасно. Потеряешь его и останешься одна, а пока этого не испытаешь, не понять, что такое одиночество. И не думай, что я возьму тебя к себе.

— Да ты хоть на коленях умоляй, я у тебя жить не стану.

— Этого ты не дождешься и не рассчитывай, — сказала сухо женщина постарше. — У меня и места, и денег, и сил только-только на себя хватает.

— Какая ты жестокая, мама.

— Я? Что ж, такой меня сделали ты и твой отец. Когда-то я была другой.

— А-а, ревнуешь! — Теперь в голосе Джин сквозь горечь и ярость пробивалось торжество. — Ревнуешь меня к отцу. Теперь мне ясно, почему ты подсунула ему Риту Шеперд.

— Ничего подобного. Рита сама вешалась ему на шею.

— А ты ей помогала. Ты все это подстроила.

— Уходи, — сказала женщина постарше. — Уходи, пока ты не наговорила бог знает что. Тебе уже под сорок, и я не отвечаю за тебя. Скажи спасибо, что у тебя есть муж, который может и хочет о тебе заботиться.

— Я его не выношу, — сказала Джин. — Разреши мне остаться с тобой. Я боюсь.

— И я боюсь, — сказала ее мать. — Боюсь за тебя. Ты ведь опять пьешь, верно?

— Да, я выпила самую чуточку в честь праздника.

— Что еще у тебя за праздник?

— А тебе ведь интересно узнать, правда? — Джин замолчала. — Я тебе скажу, если ты хорошенько попросишь.

— Если тебе есть что сказать, говори. Не тяни.

— Раз так, я тебе ничего не скажу, — сказала Джин тоном ребенка, любящего трепать нервы. — Разузнавай сама.

— Я уверена, что и разузнавать-то нечего, — сказала мать.

— Ах вот как? А что бы ты сказала, если б узнала, что папка жив?

— В самом деле, жив?

— Ей-ей, — сказала Джин.

— И ты его видела?

— Скоро увижу. И напала на его след.

— Где он?

— А вот этого, мама, я тебе не скажу.

— Да ты опять за свое! С ума надо сойти, чтоб поверить в твои бредни.

Ответа не последовало. Решив, что и разговор и силы собеседниц иссякли, я вышел из-под навеса на темную улицу.

На пороге показалась Джин — тусклый свет фонаря выхватил ее из тьмы. Дверь хлопнула. Фонарь погас.

Я поджидал Джин, укрывшись за машиной.

Увидев меня, она попятилась и споткнулась о выбоину в асфальте: — Что вам нужно?

— Отдайте мне золотую шкатулку, Джин. Она ведь не ваша.

— Нет, моя. Это наша фамильная драгоценность.

— Да будет вам.

— Нет, правда, — сказала она. — Шкатулка принадлежала моей бабке Роулинсон. Она обещала завещать ее мне. И теперь она у меня.

Я почти поверил ей.

— А мы не могли бы поговорить в машине?

— Что толку? Чем больше говоришь, тем тоскливей на душе. Лицо у нее было угрюмое, она еле волочила ноги. И мне показалось, что передо мной не Джин Траск, а ее призрак; она чувствовала себя опустошенной — видно, жизнь для нее потеряла смысл.

— Отчего тоскливей, Джин?

— Да от всего, — и она приложила руки к груди, словно тоска причиняла ей физическую боль. — Жизнь не задалась. Папка убежал в Мексику с Ритой. Он мне даже открытки в день рождения не прислал.

— А сколько вам тогда было лет?

— Шестнадцать. И с тех пор ничего хорошего в моей жизни не было.

— Ваш отец жив?

— Я думаю, да. Ник Чалмерс говорил, что видел его в Пасифик-Пойнте.

— Где именно в Пасифик-Пойнте?

— Возле железнодорожных складов. Давно, Ник был тогда совсем мальчишка. Но он узнал папку по фотографии.

— А при чем тут Ник?

— Он свидетель, что папка жив, — сказала она неожиданно громко, словно ответ предназначался не мне, а матери, — да и с какой стати ему умирать? Ведь ему только... дайте подумать, мне сейчас тридцать девять, а папке было двадцать четыре, когда я родилась, выходит, ему сейчас шестьдесят три, верно?

— Да, если к тридцати девяти прибавить двадцать четыре, выходит шестьдесят три.

— А шестьдесят три еще не старость в наше-то время. Да и выглядел он молодо не по возрасту. Он и нырял, и танцевал до упаду, а уж какой подвижный был — передать не могу, — говорила она. — На колене меня качал.

Видно, она повторяла эти фразы с детства. Поток воспоминаний нахлынул на нее и — хотела она того или нет — тащил по подземным руслам и грозным стремнинам.

— Я разыщу папку, — сказала она. — Живого или мертвого. Если он жив, я буду ему стряпать, хозяйство вести, а уж счастливая буду, как никогда. А если умер, разыщу его могилу — и знаете что сделаю? — заберусь туда к нему и успокоюсь вечным сном.

Она села в машину, свернула на юг, к бульвару, и исчезла из виду. Наверное, надо было за ней поехать. Но я не поехал.

Я постучал в дверь; вскоре над порогом оштукатуренного коттеджа зажегся фонарь, потом дверь приоткрыли, не снимая цепочки, и из узкой щели выглянула седеющая блондинка. Лицо ее было суровым: наверное, она ожидала увидеть дочь. Видно было, что она все еще настроена воинственно.

— Что вам нужно?

— Я только что говорил с вашим отцом, — сказал я, — относительно кольта, купленного им в сорок первом году.

— Я ничего не знаю ни о каком кольте.

— Вы не миссис Элдон Свейн?

— Я Луиза Роулинсон-Свейн, — поправила она меня, но тут же добавила: — Скажите, выяснилось что-нибудь о моем муже?

— Не исключено. А мы не могли бы войти в дом? Я частный сыщик.

Я протянул удостоверение в щель. Миссис Роулинсон долго его осматривала — только что на зуб не попробовала — и наконец отдала назад.

— На кого вы работаете, мистер Арчер?

— На одного адвоката из Пасифик-Пойнта, его зовут Джон Тратвелл. Я расследую два взаимосвязанных преступления — кражу и убийство. — Я не стал говорить, что ее дочь наверняка замешана в одном из них, а скорее всего, в обоих.

Она впустила меня в дом и провела в тесную убогую гостиную. Однако, как и у Роулинсонов, здесь тоже бросались в глаза остатки прежней роскоши. На полке над газовым камином любезничали дрезденские пастух и пастушка. Восточный коврик лежал не на полу (его прикрывала потрепанная циновка), а на спинке дивана. Напротив дивана помещался телевизор, на нем электрические часы, рядом, на тумбочке, телефон. В чистой — нигде ни пылинки — комнате едва уловимо пахло плесенью, видно, комнату, как и ее хозяйку не часто посещали.

Миссис Свейн не предложила мне сесть. Крупная, как и ее дочь, и в молодости, наверное, такая же красивая, она стояла напротив меня.

— Кого убили?

— Я сейчас к этому перейду, миссис Свейн. Сначала я хочу расспросить вас о некой украденной шкатулке, золотой флорентийской шкатулке. На крышке ее изображены мужчина и женщина в античных одеждах.

— У моей матери была такая, — сказала она. — Мать складывала туда свои драгоценности. Не знаю, куда она девалась после маминой смерти. — Но глаза ее забегали: она что-то лихорадочно прикидывала. — А в чем все-таки дело? Элдон дал о себе знать?

— Не знаю.

— Вы сначала сказали «не исключено»?

— Я хотел учесть все возможности. Но приехал я поговорить о том револьвере, который подарил вам отец. Заодно мы можем обсудить все, что вам угодно.

— Нечего мне обсуждать. — Но уже через минуту она спросила: — Что вам сказал отец?

— Что он дал вам кольт для защиты, после того как муж вас оставил. Он относит это событие к сорок пятому году.

— Совершенно верно, — сказала она осторожно. — Он вам не говорил, при каких обстоятельствах Элдон меня покинул?

Я решил расставить ей ловушку.

— Миссис Шеперд не дала ему говорить.

— При вашем разговоре присутствовала миссис Шеперд?

— Она то входила, то выходила из столовой.

— С нее станется! А что еще отец говорил при ней?

— Он сказал, что револьвер пропал в пятьдесят четвертом году, когда ваш дом ограбили. Но не припомню, была ли при этом миссис Шеперд.