На вагоне красовалась надпись «Алеппо — Стамбул».

Этот вагон был единственной ниточкой, которая связывала ужасную гостиницу в пустыне с цивилизованны миром!

Проводник, отменно вежливый и по-европейски услужливый, приветствовал ее по-французски и открыл перед нею дверь купе, в котором заправленная постель сверкала белизной подушки и простыней.

Джоанна почувствовала, что наконец возвращается в цивилизованный мир…

Внешне Джоанна выглядела как спокойный, бывалый путешественник, та же самая миссис Скудамор, которая неделю назад оставила Багдад. Лишь она одна знала, какое удивительное преображение, какая поразительная перемена скрывается за ее невозмутимым внешним обликом.

Поезд, как она уже отметила, пришел очень кстати. Он появился именно тогда, когда рухнули последние барьеры, которые она воздвигала всю жизнь, — рухнули, смытые лавиной страха и одиночества.

Для нее, как и для всякого человека, оказавшегося наедине с собой, наступило прозрение. Она поняла саму себя. И, хотя в данную минуту она выглядела как самая обыкновенная путешествующая англичанка, утомленная тяготами длительного странствия, тем не менее ее сердце и ум находились в состоянии самоуничижения, которое охватило ее, когда она, одинокая и потерянная в пустыне, сидела на песке, подавленная тишиной и жгучим солнечным светом.

Она совершенно механически отвечала на замечания и вопросы индуса.

— Почему мэмсахиб не вернулась к ленчу? Ленч был готов и ждал вас. Очень хороший ленч. Скоро уже пять часов, для ленча уже поздно, но, может быть, выпьете чаю?

— Да, — отвечала она, — можно выпить и чаю.

— Где пропадала мэмсахиб? Я обошел всю гостиницу, но мэмсахиб нигде не было, Никто не видел, в какую сторону пошла мэмсахиб.

Джоанна ответила, что уходила в пустыню очень далеко, дальше чем обычно.

— Это не безопасно. Это совсем не безопасно. Мэмсахиб могла потеряться. Никто не видел, в какую сторону она пошла. Мэмсахиб могла заблудиться и не вернуться совсем.

Да, спокойно согласилась она, она в самом деле заблудилась, но, к счастью, выбрала правильное направление и смогла найти дорогу назад. Сейчас она хочет выпить чаю и немного отдохнуть. В котором часу отправляется поезд?

— Поезд отправляется в восемь тридцать вечера. Он немного подождет, не привезет ли автомобиль новых пассажиров. Но сегодня автомобиль не придет: слишком много воды, русла рек переполнены. Там все бурлит. — Индус взмахнул руками, сделал устрашающее лицо и грозно зашипел: — ф-ф-у-у-ш!

Джоанна кивнула в знак того, что понимает, о чем он говорит.

— У мэмсахиб очень усталый вид, — присмотревшись к ней, озабоченно произнес индус, — Мэмсахиб, наверное, очень расстроена?

Нет, оказала Джоанна, ничем она не расстроена.

— Мэмсахиб выглядит совершенно другой, — покачал головой индус.

Да, равнодушно подумала Джоанна, мэмсахиб теперь другая. Возможно, на лице у нее проступает разница между той, прежней Джоанной и нынешней. Она поднялась в спальню чтобы переодеться, и остановилась перед засиженным мухами зеркалом.

В самом ли деле разница так заметна? Внимательно осмотрев себя в зеркале, Джоанна вынуждена была признать, что теперь она выглядела старше. Под глазами появились темные куги. Лицо покрывал слой желтой пыли и пота.

Умывшись, она причесала гребнем волосы, слегка припудрилась, коснулась губ помадой и посмотрела снова.

Разница все же была заметна. Теперь ее лицо выглядело по-иному, всеми чертами и выражением глаз излучая глубокую душевную искренность и спокойствие.

Каким же все-таки самодовольным существом она была! Ее охватило сильное отвращение к себе самой. Эта неприязнь к себе прежней, это недовольство собой, той, какой она была до этого дня, было для нее новым, еще непривычным чувством.

Родни, думала она, Родни.

Снова и снова она повторяла в мыслях это имя.

Это имя стало для нее символом ее цели. Рассказать ему все, абсолютно все, не щадя себя и ничего не скрывая. Это, она чувствовала, было самое главное. Они должны начать новую жизнь, пока еще не поздно. Она скажет ему: «Я глупая, себялюбивая женщина. Ты мудрый, ты великодушный; научи меня, как жить!»

«Он должен простить меня», — думала Джоанна. Родни великодушный, он простит ее, думала она. Он очень хороший, чуткий и добрый человек, теперь она понимала это со всею отчетливостью. Он никогда не питал ненависти к ней. Вот потому его все любят, и дети без ума от него, а прислуга только и смотрит, как бы ему угодить. Даже Эверил, при всем своем упрямстве, никогда не переставала любить его. У Родни друзья — по всему городу. Родни, думала она, в жизни никого не обидел.

Джоанна вздохнула. Она чувствовала себя уставшей. Все тело ломило, словно она несколько дней работала, не разгибая спины.

Она выпила чаю и легла в постель, чтобы отдохнуть до обеда, после чего она сразу же должна была сесть в поезд.

Она уже не чувствовала ни нетерпения, ни страха, ни тоски по какому-нибудь занятию или развлечению. Мысли-ящерицы уже не показывались из своих норок, они больше не пугали ее.

Он наконец узнала и поняла себя, и это понимание даровало ей душевное спокойствие.

Теперь она хотела лишь одного — отдыхать, лежать, ни о чем не думая, с пустыми, успокоившимися мыслями, различая в глубине сознания, как в тумане, милое лицо Родни…

И вот она уже сидит в поезде, в своем спальном вагоне, в своем купе, и слушает проводника, перечисляющего железнодорожные катастрофы, имевшие место на этой дороге за последние пятнадцать лет. Джоанна предъявила кондуктору свой билет, паспорт и с удовольствием приняла его заверения, что на первой же станции он отправит телеграмму в Стамбул и заново забронирует для мадам одно место в спальном вагоне Восточного экспресса. Джоанна заодно попросила его отправить из Алеппо еще одну телеграмму следующего содержания:

«Путешествие задерживается. Все в порядке. Люблю. Джоанна».

Родни должен получить эту телеграмму до ее приезда.

Словом, все было устроено, предусмотрено и оговорено, а ей самой ничего не оставалось делать и не о чем было заботиться. Теперь она могла совершенно расслабиться, что она и сделала с огромным удовольствием.

Впереди ее ожидали пять дней мира и спокойствия, пока экспрессы «Восточный» и «Тавры» будут с бешеной скоростью нести ее на запад, с каждым днем все больше приближая ее к Родни и к прощению.

На следующий день, рано утром, они прибыли в Алеппо. До сих пор Джоанна оставалась единственным обитателем своего купе, поскольку сообщение с Ираком прервалось и пассажиров совсем не было. Но на этой станции скопилось очень много пассажиров, так что поезд оказался набит битком. Как обычно, было много сутолоки, недоразумений с вещами. С перрона доносились крики носильщиков, громкие разговоры, протесты, поздравления, споры, — и все это, произносимое на разных языках, смешивалось в единый гул вокзала.

Джоанна ехала в первом классе, в том самом единственном в экспрессе «Тавры» спальном вагоне со старомодными двухместными купе, предназначавшемся для таких, как она, пассажиров.

Но вот дверь отодвинулась в сторону, и в купе вошла высокая женщина в черном платье. За нею почтительно следовал проводник, который вел за собой целую толпу обремененных кладью носильщиков. Вскоре купе оказалось заполненным почти до отказа дорогими кожаными чемоданами с геральдическими коронами в уголках.

Высокая женщина по-французски отдавала распоряжения проводнику, как укладывать вещи. Наконец все было уложено и проводник ушел. Женщина, обернулась к Джоанне и улыбнулась с видом бывалой путешественницы.

— Вы из Англии, верно? — сказала она.

Она говорила почти без акцента. У нее было продолговатое бледное лицо с выразительными живыми чертами и светлые серые глаза, сиявшие странным блеском. На вид Джоанна дала бы ей не больше сорока пяти.

— Я приношу извинение за столь раннее вторжение. Совершенно неудобное время для отправления поезда. Наверное, я помешала вашему отдыху. Эти вагоны старого типа! В новых вагонах все купе одноместные. Но, я думаю, мы не помешаем друг другу, — улыбнулась она открытой детской улыбкой. — До Стамбула всего два дня пути, а я не из тех людей, с кем невозможно ужиться. Если я буду чересчур много курить, вы мне скажите. А сейчас я уйду и не буду мешать вашему отдыху. Пойду в вагон-ресторан, посмотрю, что у них сегодня на завтрак. Еще раз извините меня за столь ранее вторжение и суету.

— Не стоит беспокоиться, — улыбнулась Джоанна. — В путешествии без этого не обойтись.

— О, я вижу вы тоже уживчивый человек! — просияла женщина, увидев улыбку Джоанны. — Я думаю, мы отлично проведем время.

Она вышла из купе и аккуратно закрыла за собой дверь. Джоанна слышала, как она прощается на перроне с друзьями, которые называли ее Сашей и говорили на неизвестном Джоанне языке.

— Возбужденная разговором с новой пассажиркой, Джоанна больше не могла уснуть. До этого она проспала всю ночь и чувствовала себя отдохнувшей. Ей всегда хорошо спалось в поездах. Она встала и принялась одеваться. Поезд отошел от вокзала, когда она почти закончила свой туалет. Приведя себя в порядок, она вышла в коридор, но прежде бросила быстрый взгляд на геральдические короны на чемоданах своей попутчицы. Золотое тиснение на черной коже гласило: «Княгиня Гогенбах Салм».

Джоанна прошла в вагон-ресторан и увидела там свою новую знакомую, которая сидела за столиком, завтракала и оживленно разговаривала с маленьким плотным французом.

Княгиня посмотрела на Джоанну, улыбнулась и пригласила сесть рядом.

— Вы, как я вижу, энергичная женщина, — воскликнула она. — На вашем месте я бы еще спала и спала. Месье Бодью, продолжайте ваш рассказ. Он очень интересный.

Княгиня говорила с месье Бодью на французском языке, с Джоанной — на английском, отдавала распоряжения официанту по-турецки и время от времени на беглом итальянском обменивалась замечаниями с меланхоличным офицером, который сидел через проход.