Он положил голову Рене к себе на плечо и стал тихо баюкать ее.

— Да,— признался он едва слышно, — бывают моменты, когда я себя не узнаю... Меня терзают воспоминания... Ах!.. Ты не сумеешь этого понять... Если бы она умерла в своей постели, мирно... я бы, конечно, страдал, но со временем, наверное, забыл... тогда как... в сущности, я могу тебе это сказать... Она убила себя... Бросилась в пустоту... Чтобы избегнуть, но чего?.. Вот уже пять лет, как я задаю себе этот вопрос каждый день.

Глухие рыдания снова сотрясли грудь молодой женщины, прислонившейся к нему.

— Там,— бормотал он,— все кончилось... Видишь, я рассказал тебе об этом. Ты нужна мне, детка. Ты не можешь покинуть меня, потому что на этот раз я умру. Да, я по-прежнему люблю ее. Тебя я тоже люблю. Такой же любовью, такой любовью, какой ни один мужчина не знал... Она была бы восхитительной, если бы ты сделала небольшое усилие... если бы захотела вспомнить то, что произошло... около колокольни...

Ее голова задвигалась, и он сжал руки сильнее.

— Позволь мне договорить... Я должен доверить тебе кое-что... нечто, понятое мною только сегодня...

Он нашарил кнопку и нажал на нее, чтобы выключить электричество. Тело ее давило на его плечо, но он не измелил положения. Так они и сидели в темноте, в которой были видны неясные очертания предметов, и где блуждали их мысли?

— Я всегда боялся смерти,— продолжал Флавье, и его голос казался лишь вздохом.— Смерть других всегда волновала меня, потому что предвещала мою собственную... нет, я не в состоянии объяснить это. Я должен был верить в христианского бога... Этот труп, зарытый в глубине ямы, камень сверху. А потом третий день... Как же я думал мальчиком об этом третьем дне. Однажды тайком пробрался к карьеру, и мой крик долго звучал под землей, но не разбудил никого... Было еще слишком рано... А теперь я верю, что он был услышан. Мне так хотелось этого! Если это правда, если бы ты пожелала... ты... тогда бы я больше не боялся... Забыл бы, что сказали врачи. Ты бы научила меня...

Он взглянул на лицо, прислоненное к его плечу: глазницы. казались пустыми. Только лоб, щеки и подбородок слегка различались. Сердце Флавье было полно любви: он смотрел на нее и ждал слов. Рене открыла глаза, и те полыхнули зеленым. Флавье отодвинулся.

— Закрой глаза,— прошептал он,— не смотри на меня так.

Он не чувствовал больше своей одеревенелой руки. Эта часть его будто умерла. Он вспомнил, как, вытаскивая из воды отяжелевшее тело Мадлен, должен был бороться и за собственную жизнь. А ведь она знала секрет... Но его уже одолевал сон: он еще пытался говорить, обещать ей что-то, а сам незаметно погружался в дрему. Потом ему смутно показалось, будто она зашевелилась, вероятно, раздеваясь, и будто он сказал: «Мадлен... Останься со мной...» Он спал тяжелым сном и не знал, что при свете зари она долго смотрела на него мокрыми от слез глазами.

Проснулся он совсем разбитым, с больной головой. Услышал из ванной шум воды и пришел в себя окончательно. Потом встал. Дьявол! Он с трудом сделал несколько шагов.

— Я буду готова через минуту,— закричала Рене.

Бездумно и безрадостно Флавье смотрел на голубое небо над крышами. Итак, жизнь продолжалась, та же идиотская жизнь. Он медленно оделся, чувствуя себя вялым, как каждое утро. Его снедало желание выпить. Первый же, хотя бы маленький, стакан прояснит мозги, и он совсем очухается. Она появилась в великолепном халате, купленном накануне.

— Место свободно,— сказала она.

— Торопиться некуда. Добрый день... Ты хорошо спала? А я просто не в своей тарелке. Ты не слышала, я не кричал ночью?

— Нет.

— Иногда я кричу во сне. Кошмары мерещатся. О! Это у меня с детства, ничего серьезного.

Он зевнул и посмотрел на нее. Ее вид тоже нельзя было назвать блестящим, но беспокоило его скорее то, что она стала худеть. Она начала причесываться, и снова Флавье не смог удержаться от грубого импульса.

— Дай!

Он взял гребенку и подвинул стул.

— Садись перед зеркалом. Сейчас покажу... Такие волосы на плечах — это старая уловка.

Он старался быть спокойным, но от нетерпения кончики его пальцев дрожали.

— Прежде всего,— продолжал он,— я хочу, чтобы ты красилась хной... Видишь, у тебя есть и светлые и темные пряди... И нельзя понять, какие из них настоящие.

Теплые волосы трещали под гребенкой в руках Флавье. Он затаил дыхание. Рене, слегка закусив губы, предоставила ему действовать. Но Флавье было трудно уложить волосы, которые поддерживались слишком большим количеством шпилек, и пучок получался неправильной формы. Ему только хотелось сделать эту массу волос такой, как на портрете Мадлен. Открытые уши теперь не скрывали своей красивой формы. Он всунул последнюю шпильку и выпрямился, всматриваясь в новый образ, отразившийся в зеркале перед ним. Ах! .

Это лицо! Наконец он увидел его таким, как описывал Гевиньи. Лицо бледное и таинственное, то, что представлялось ему в мечтах, смотрело из зеркала.

— Мадлен!

Он произнес ее имя, и она не услышала. Не было ли это просто видением? Он бесшумно обошел вокруг стула и понял, что ошибся. Его медленные движения, расчесывание волос — все это погрузило молодую женщину в полудрему. Но та почувствовала, что на нее смотрят, вздохнула и сделала усилие, чтобы повернуть голову и улыбнуться.

— Еще немного,— прошептала она,— и я бы заснула. Мне и теперь еще хочется спать.

Потом бросила равнодушный взгляд на свою прическу.

— Неплохо,— согласилась она.— Да, так лучше, чем раньше, но не очень-то солидно это сделано.

Она покачала головой, и шпильки выпали. Потом покачала сильней, и шиньон рассыпался, а волосы потоком разлились по ее плечам. Она расхохоталась, а за ней и Флавье, хотя ему и было немного страшно.

— Бедняжка, дорогой! — сказала она.

Он еще смеялся, прижимая пальцы к вискам, но чувствовал, что больше не может оставаться в этой комнате. Он задыхался. Он нуждался в солнце, в трамваях, в шуме, в толпе. Он должен был забыть это видение. Будто алхимик, который добыл золото. Он быстро оделся и начал торопливо мыться, натыкаясь на предметы.

— Я спущусь вперед? — предложила она.

— Нет, подожди меня. Ты же можешь подождать!

Его голос так внезапно изменился, что она подошла к ванной комнате.

— Что с тобой?

— Со мной? Ничего! А чего бы ты хотела?

Он заметил, что она причесалась по-прежнему, и не знал, сердиться ему или нет, но был доволен. Он завязал галстук, надел пиджак и уцепился за руку Рене.

— Я не потеряюсь,— пошутила она.

Но ему больше не хотелось смеяться. Они вышли из отеля и превратились в обычных скучающих прохожих.

Флавье уже чувствовал себя усталым, его мучила мигрень. Он вынужден был сесть в парке.

— Прости меня,— сказал он,— кажется, придется вернуться. Мне нехорошо.

Она сжала губы, избегая смотреть на него, но все же помогла добраться до отеля. Сколько времени он собирается сидеть в этой постылой комнате? Он не имел права задерживать ее и догадывался, что она убеждена не полностью. В полдень он попытался встать, но сильная головная боль и головокружение опрокинули его обратно на кровать.

— Хочешь я положу тебе компресс на лоб? — предложила она.

— Нет... нет... Это пройдет... Иди завтракать.

— Тебе станет лучше?

— Да, заверяю тебя.

Тем не менее, когда дверь за ней закрылась, гримаса исказила его лицо. Это было глупо, потому что все вещи Рене лежали в шкафу. Она не убежит, не исчезнет. «Она может умереть»,- - подумал он и прижал руки ко лбу, чтобы прогнать безумную мысль. Время шло. Обслуживали везде медленно, он это знал. Но она могла воспользоваться случаем... Уже час, как ее нет... Похоже, она умирала от голода. Прошел час с четвертью. Беспокойство прибавляло головной боли и вызывало бессильные слезы. Когда она вернулась, он посмотрел на нее с отвращением.

— Один час и двадцать пять минут, чтобы проглотить несчастный бифштекс!

Она засмеялась, села на кровать и взяла его за руку.

— Были эскалопы, и у них такое обслуживание бесконечное... А ты как?

— О!.. Я!

— Ну! Не будь ребенком.

Он держал эту свежую руку, и спокойствие понемногу возвращалось к нему. Так он и задремал, обхватив ее пальцами. А к вечеру почувствовал себя лучше.

— Мы не пойдем далеко, а завтра я обращусь к врачу.

Они спустились вниз. На тротуаре Флавье сказал, что забыл кое о чем.

— Пожалуйста, подожди меня здесь. Мне нужно только позвонить по телефону.

Он вернулся назад и вошел в бар.

— Одно виски!.. Побыстрее!

Он дрожал от нетерпения. Она была способна за это время уйти, повернуть за угол... Он махом выпил живительную влагу. И тут глаза его упали на меню.

— Это меню завтрака?

— Да, месье.

— Я не вижу в нем эскалопов.

— Эскалопов сегодня не было.

Флавье прикончил свой стакан и вытер губы салфеткой.

— На мой счет,— сказал он и побежал к ней.

Он был любезен, много говорил, он мог быть даже блестящим, если хотел добиться этого. Потом повел ее обедать в один шикарный ресторан около Старого порта. Заметила ли она пристальность его взглядов? Ведь все было так просто в их существовании, и Флавье всегда казался таким странным человеком!