— А квартира? — спросил он.

— Сейчас заперта. Одним дальним родственником с ее стороны, наследующим мебель. Все это очень грустно.

— Да,— проговорил Флавье.

Он встал и застегнул плащ.

— Очень печально,— заметила консьержка,— узнавать о смерти друзей.

Старик зажал между ногами подошву, и молоток его застучал без перерыва. Флавье почти выбежал на улицу. Туман наложил на его лицо влажную маску, и он почувствовал, как снова им стала овладевать лихорадка. Он пересек улицу и вошел в небольшое кафе, где прежде иногда бывал, дожидаясь Мадлен.

— Что-нибудь покрепче,— попросил он.

— Хорошо,— ответил хозяин,— у вас неважный вид.

Он осмотрелся вокруг и понизил голос:

— Немного виски?

Флавье облокотился о прилавок. В груди у него потеплело, и горечь, как кусок льда, стала таять и исчезать, превращаясь в меланхолическое спокойствие. Врач был прав: перемена обстановки, солнце, покой для сердца — вот что имело значение. Не думать больше о Мадлен. Он хотел по приезде в Париж украсить ее могилу цветами. А теперь больше нет и могилы! Вот и прекрасно. Последняя нить порвалась. Путешествие закончилось в этом бистро, перед стаканом, до половины наполненным солнечным спиртным. Все, что было любимо,— женщина на портрете, нежная незнакомка, которую он за руку увлекал подальше от теней, где она могла потеряться,— все заканчивалось на этом стакане с виски. Все было только пьяным сном. Но нет, ведь у него осталась зажигалка. Он сунул в рот сигарету, достал ее и задержал в руке. Может, бросить ее, потерять? Позже, не теперь... Он опорожнил стакан и щедро расплатился. Ему нравилось видеть довольные лида.

— Смогу я получить такси?

Гм, это не так просто,— ответил хозяин.—Вам далеко?

— К Манту.

— Попытаться всегда можно.

Он позвонил в несколько мест, не переставая улыбаться Флавье, потом повесил трубку.

— Гюстав отвезет вас,— сказал он.— Может быть, это будет немного дороговато... Сами знаете, как .трудно теперь достать горючее.

Такси подъехало быстро, старая «С-4». Прежде чем они тронулись, Флавье оплатил проезд и терпеливо объяснил Гюставу:

— Мы поедем на север Манта, к месту между Сели и Дрокуртом... Там есть небольшой городок с колокольней... Путь я покажу.,, Потом вернемся обратно. Я недолго там пробуду.

И они отправились. Зимние дороги рассказывали одну и ту же грустную историю, историю битв, обстрелов и бомбардировок... Заледенев в углу машины, Флавье сквозь иней, покрывший стекла, смотрел на проплывающие мимо темные поля, тщетно пытаясь воскресить в памяти зеленые деревья и луга, полные цветов. Мадлен теперь становилась все дальше, начинала по-настоящему умирать. Итак, еще одно усилие! Он начал пить, чтобы не думать, чтобы не чувствовать себя несчастным. Но когда напивался, появлялась Мадлен и говорила с ним о жизни, которая могла бы быть у них, и Флавье млел от блаженства. Другой Флавье просыпался утром с горечью в душе и сухостью в горле.

— Вот он, Сели! — закричал Гюстав.

Флавье кончиками пальцев протер стекло.

— Поверните направо,— сказал он.— Это должно быть в двух-трех километрах отсюда.

Такси двигалось по дороге, на которой валялись самые разные обломки. Вдалеке виднелись редкие дома с дымящими трубами.

— Я вижу высокую колокольню,— сказал Гюстав.

— Это она... Подождите меня около церкви.

Машина подъехала к указанному месту. Флавье вышел и поднял голову, чтобы посмотреть на галерею вокруг башни. Он совсем не растрогался, ему было просто холодно. Он направился к домам, которые видел, когда поднимался по лестнице и боролся с головокружением. Они действительно оказались там, бедные домишки с торчащими вокруг черными деревьями. Была и маленькая лавка с витриной. Флавье толкнул дверь. Внутри пахло керосином и свечами. Несколько открыток стояло на этажерке.

— Кто это там? — Из глубины магазинчика появилась старая женщина.

— У вас случайно нет яиц? — спросил Флавье. — Или немного мяса? Я болен, а в Париже купить невозможно.

У него был неубедительный тон. Он уже заранее знал, что она откажет. И с безразличным видом стал рассматривать открытки.

— Тем хуже,— пробормотал он,— тогда поищу в другом месте. Знаете, я все же куплю этот вид на церковь Сен-Никола... Это название мне что-то напоминает... Послушайте, в мае сорокового... газеты не писали о каком-то самоубийстве?

— Да,— ответила она.— Одна женщина упала с колокольни.

— Вот, вот... теперь вспоминаю. Жена парижского промышленника, не так ли?

— Да, мадам Гевиньи. Помню. Ведь это я обнаружила тело. Так много всего происходило, но бедную женщину я не забыла.

— Может быть, у вас есть немного водки. — спросил Флавье.— Я никак не могу согреться.

Она подняла на него глаза, которые видели все ужасы войны и теперь ничему не удивлялись.

— Может быть,— ответила она.

Флавье сунул открытку в карман и положил на прилавок несколько монет, потом она сходила за бутылкой и стаканом. Этикетка была сорвана, но спиртное оказалось крепким.

— Странная идея,— заметил он,— бросаться с колокольни.

Она медленно спрятала руки под передник. Возможно, ей такая идея не казалась странной.

— Женщина была уверена в результате. В колокольне более двадцати пяти метров. Она упала головой вниз.

— Понимаю,— проговорил Флавье.

Дыхание его участилось, но ощущения страдания не было. Он просто чувствовал, как Мадлен уходит все дальше. Каждое слово будто горсть земли на могилу.

— Я была одна в городе,— продолжала она.— Ни единого мужчины, всех мобилизовали, А женщины ушли в поле. В шесть часов я пошла в церковь помолиться за сына, который тоже был в армии...

Она ненадолго замолчала. Из-за черной одежды казалось, что ей еще больше лет, чем на самом деле.

— Вышла я через исповедальницу, в дверь, которая ведет на церковный двор. Там короче идти. Тогда-то ее и заметила... Потом понадобилось много времени, чтобы известить жандармерию.

От смотрела на кур, бродивших по полу. Видно, ей вспоминались страх, усталость того вечера, прибытие жандармов, хождение вокруг часовни, яркие фонари, освещающие землю, и, наконец, муж с платком у рта...

— Это ужасные моменты,— сказал Флавье.

Да. Особенно когда в течение недели у тебя толкутся жандармы. Они вообразили, что бедную женщину столкнули...

-- Столкнули?.. Почему?

— Потому что днем около Сели люди видели машину с мужчиной и женщиной, которая направлялась сюда.

Флавье закурил сигарету. Так вот в чем было дело. Свидетели приняли его за мужа. И это подозрение привело Гевиньи к смерти.

К чему теперь протестовать? Объяснять этой старой женщине, что мужчиной был не Гевиньи и все это — страшная ошибка? Та история больше никого не интересовала. Он опорожнил стакан, поискал, чего бы еще купить, но ничего подходящего не нашел.

— Спасибо за вино,— сказал он.

— Не за что,— ответила она.

Он вышел и, закашлявшись от сигареты, выбросил ее. А вернувшись в церковь, заколебался. Нужно ли остановиться у алтаря и преклонить колени перед образом, на который она молилась? Ведь молитва ее оказалась напрасной.

— Прощай, Мадлен,— прошептал он, перекрестился и вернулся к машине.

— Возвращаемся, патрон? — спросил шофер.

— Да, обратно.

И когда такси тронулось в путь, он, глядя через заднее стекло на удаляющуюся колокольню, проникся чувством, что и прошлое уходит вот так же. Он закрыл глаза и продремал до Парижа.

Но днем все же не выдержал: отправился к доктору Балларду и рассказал ему свою историю как на духу. Избегал только упоминать Гевиньи и не говорил о дальнейших перипетиях, драмы. Он больше не мог. И почти плакал, когда объяснял все это. — сущности,— сказал психиатр,— вы ее по-прежнему ищете. И потом, вы отказываетесь признать, что она умерла.

— Это не совсем так,— запротестовал Флавье.— Умерла она безусловно, Я уверен в этом. Но думаю... да, это ненормально, согласен... я думаю о ее бабушке, Полин Лагерлак... Ведь вы понимаете, что я хочу сказать... они обе были одним человеком.

— Другими словами, эта молодая женщина, Мадлен, прежде уже умирала. Ведь так? Вы именно в это верите?

— Это не верование, доктор. Я знаю эго, я это утверждаю.

— Короче, вы считаете, что Мадлен снова может оказаться живой, поскольку однажды побеждала смерть.

— Если вы так это понимаете...

— Конечно, в вашем мозгу все не настолько четко. Вот вы и пытаетесь что-то прояснить, убедить себя где-то... Лягте, пожалуйста, на кушетку.

Врач долго проверял все его рефлексы, потом сделал гримасу.

— А вы раньше пили?

— Нет, только в Дакаре начал, понемногу.

— Никогда не употребляли наркотиков?

— Никогда.

— Мне необходимо знать: вы на самом деле хотите выздороветь?

— Разумеется,— пролепетал Флавье.

— Больше не пить... забыть эту женщину... повторять себе, что она умерла... что умирают лишь один раз и навсегда. Вы всеми силами хотите этого?

— Да.

— Тогда не надо колебаться. Я напишу вам записку к одному моему другу, который руководит оздоровительной клиникой около Ниццы.

— А Меня не запрут там?