Раздался телефонный звонок. Он быстро схватил трубку, потому что знал, кто это.

— Алло! Это вы?.. Свободен... У меня всегда есть возможность... Да, работы много, но ничего срочного... Вам будет приятно?.. Правда?.. Тогда решено. С условием вернуться к пяти. Буду говорить честно... Решайте сами... Вы так любезны, но вы меня смущаете. Может быть, музей? Это не очень оригинально, но все же... Прогулка по Лувру?.. Нет, нет, это совершенно не обязательно... Остается масса других вещей... Решено, спасибо... До скорого свидания...

Он тихонько опустил трубку, будто в ней еще звучал любимый голос. Что принесет этот день? Ничего нового, как и предыдущие. Ситуация была безвыходной. Мадлен никогда не выздоровеет, к чему себя тешить. Возможно, теперь, когда он развлекал ее, она и меньше думала о самоубийстве, но в глубине души осталась такой же тронутой. Что сказать Гевиньи? Должен ли он передать ему все, о чем думал? Флавье чувствовал себя словно в заколдованном кругу и не знал, как поступить.

Он взял шляпу и вышел. Клиенты придут позже, а может, вовсе не придут. Какая разница! Даже то, что Париж будут бомбить. Даже то, что война продолжалась и ему казалось: он все же сумеет принять в ней участие. Даже то, что при всех обстоятельствах будущее было неясным. Ничто теперь не имело значения, кроме любви. Он пошел по бульвару, инстинктивно желая шума, контакта с толпой. Это давало ему возможность немного забыть Мадлен. А потом; фланируя вокруг Оперы, .он окончательно понял, что эта молодая женщина серьезно овладела им: он играл около нее роль донора, но донора, отдающего не кровь, а душу в некотором роде. И теперь, когда он оставался один, в нем возникала потребность общения с человеческой толпой, необходимого для восстановления потерянной энергии. Поэтому он ни о чем и не думал, считая, что сможет устоять... Но иногда позволял себе мечтать... Гевиньи умрет, и Мадлен будет свободна... Он рассказывал себе несбыточные истории и пристрастился к ним, как курильщик к к опиуму. Толпа медленно увлекала его, и он отдавался ей, отдыхал, чувствуя себя человеком.

Остановившись перед витринами «Лансель» и не имея ни малейшего желания ничего покупать, он стал любоваться выставленными драгоценностями: ему нравился блеск золота и камней на темном бархате. А потом, увидев на подносе самые разные зажигалки и портсигары, он внезапно вспомнил, что Мадлен свою зажигалку сломала, вошел и выбрал ей новую, маленькую, из бледного золота, и еще портсигар из русской кожи. Очередная трата была ему приятна. Он написал на карточке: «Воскрешенной Эвридике»,— и сунул ее в портсигар. Он отдаст ей пакет в Лувре или немного позднее, когда они пойдут закусить перед расставанием. Утро показалось ему еще прекраснее от этой покупки. Он улыбался, чувствуя в руке маленький, синий-синий пакетик. Дорогая, дорогая Мадлен!

В два часа он уже ждал ее на площади Этуаль. Она всегда была точна при встречах.

— Вот как,— сказал он,— вы сегодня в черном.

— Я очень люблю черный цвет,— призналась она.— Если бы мне удалось все делать по своему желанию, я бы всегда носила черное..

— Но почему? Ведь это так мрачно.

— Совсем нет. Черное делает мысли ясными и вынуждает принимать себя всерьез.

— А если бы вы носили голубое или зеленое?

— Даже не знаю. Наверное, появилось бы ощущение, что я ручеек или тополь... Девочкой я верила в магические свойства цветов... Поэтому мне и захотелось заняться живописью.

Она взяла его под руку с той доверчивостью, которая всегда его трогала.

— Я тоже,— сказал он,— тоже пытался рисовать, но у меня плохо получалось.

— Ну и что из того? Ведь здесь только цвета имеют значение!

— Мне бы хотелось посмотреть ваши полотна.

— О! Они немногого стоят... На них не увидишь ничего конкретного. Это мечты... а вы мечтаете в красках?

— Нет... Я все вижу серым... как в кино.

— Тогда вы не сможете понять. Вы слепой!

Она засмеялась и сжала его руку, показывая, что шутит.

— Это настолько прекраснее так называемой реальности,— продолжала она. — Попробуйте представить цвета, которые трогают себя, едят себя, пьют себя, которые полностью проникают в вас. Делаешься похожим на насекомое, сливающееся с листком, на котором сидит. Каждую ночь я мечтаю о несбыточном мире.

— Вы тоже..— пробормотал он.

Прижавшись друг к другу, они обошли площадь Согласия, не глядя ни на кого. Он едва замечал, куда идет, поглощенный разговором.

— Мальчиком,— сказал он,— я грезил неведомыми странами. Могу даже показать вам на карте, где они находятся.

— Это не то же самое.

— О, нет, как раз то же. Моя греза полна сумрака, а ваша — света, но я отлично знаю, что они тождественны.

— И вы больше не верите в это?

Флавье колебался, но она смотрела на него с такой надеждой! Будто придавала огромное значение его ответу.

— Нет, еще верю. Особенно с тех пор, как узнал вас.

Некоторое время они продолжали прогулку в молчании.

Общий ритм шагов вызывал в них общие мысли. Потом они пересекли широкий двор, поднялись по маленькой темной лестнице и погрузились в прохладу дворца.

— Лично я не просто верю, а знаю,— продолжала она,-— знаю, что он существует... Такой же реальный, как и наш, только нельзя об этом говорить вслух.

Гигантские статуи святых, стоящие друг за другом, большими пустыми глазницами смотрели, как они проходили мимо. Египетские божества. Вдалеке были видны саркофаги и огромные камни с загадочными письменами. В глубине пустых залов гримасничали головы быков, изъеденные временем.

— Я уже ходила здесь под руку с мужчиной,— пробормотала она. — Давно, очень давно... Он напоминал вас, но у него были бакенбарды.

— Это, без сомнения,, иллюзия. Впечатление, что уже видел это когда-то, часто бывает.

— О, нет... Я смогу дать вам подробности исключительной точности... Вот слушайте: я часто вижу маленький городок, названия которого не знаю... Не знаю даже, находится ли он во Франции, и все-таки часто прогуливаюсь по нему, будто всегда там жила. Его пересекает река. Справа видна Триумфальная арка в романском стиле... Если пойти по бульвару, обсаженному платанами, то слева будут арены... несколько сводов, лестница с обломанными ступенями. На аренах — я вижу, что их три,— выросли тополя, стадо баранов пасется...

— Но... я знаю этот ваш город! — воскликнул Флавье.— Это Сент, а река — Шаранта.

— Может быть!

— Правда, арены разрушились, и нет больше тополей.

— В мое время они там были... а маленький фонтан все еще существует? Девушки подходили и бросали в него шпильки, чтобы выйти замуж в тот же год.

— Источник Святой Эстеллы?

— Еще церковь за аренами... высокая церковь с очень старыми колоколами.

— Сент-Этроп!

— Вот видите.

Они медленно шли мимо загадочных рук, пахнущих воском. Порой им встречался посетитель, внимательный, сосредоточенный. Они были поглощены друг другом и почти не замечали львов, сфинксов и быков вокруг.

— Как вы назвали город? — спросила она.

— Сент...

— Наверное, я жила там... когда-то.

— Когда-то... Когда были маленькой?

— Нет, нет,— терпеливо возразила Мадлен,— в моем другом существовании.

Флавье не протестовал. Слова Мадлен будили в нем слишком много отзвуков.

— Где вы родились? — спросил он.

— В Арденнах, совсем близко от границы. Война всегда проходила через нас. А вы?

— Я был воспитан моей бабушкой, около Сомюра.

— Я единственная дочь,— сказала Мадлен. — Мама часто болела, а отец проводил все свое время на фабрике. У меня было невеселое детство.

Они вошли в зал, по стенам которого висели портреты. Глаза людей с этих картин долго провожали их. Иногда то были вельможи со строгими лицами, иногда роскошно одетые офицеры, с рукою на шпаге и с лошадью позади.

— А в юности,— прошептал Флавье,— у вас еще не было грез... предвидений?

— Нет, я была только одинокой, предоставленной себе самой.

— И... когда это началось?

— Совершенно внезапно. Не очень давно... Просто почувствовала, что это не я... понимаете? Похоже на ощущение, которое испытываешь, когда проснешься и не узнаешь своей комнаты.

— Да... Если бы я был уверен, что не рассержу вас,— сказал Флавье,— то задал бы один вопрос.

— У меня нет секретов,— задумчиво сказала Мадлен.

— Можно?

— Прошу вас.

— А вы не думаете больше о том... чтобы исчезнуть?

Мадден остановилась и подняла на него глаза, глаза, которые всегда смотрели умоляюще.

— Вы не поняли меня,— пробормотала она.

— И все же ответьте.

Небольшая группа посетителей стояла перед картиной, Флавье увидел на ней крест, бледное тело, упавшую на плечо голову, тонкую струйку крови под левой грудью. Немного дальше к небу было поднято женское лицо. Мадлен весила не больше тени на его руке.

— Нет... не настаивайте.

— Я именно настаиваю... Это не меньше в ваших интересах, чем в моих.

— Роже... Умоляю вас.

Она сказал это едва слышно, но тем не менее Флавье был ошеломлен. Он обнял Мадлен за плечи и притянул к себе.

—- Разве вы не понимаете, что я люблю вас? Что я не хочу вас потерять.